застолье набирало обороты. Свои речи произнесли заведующие кафедрами. Вспоминали былое. Вдруг Пал Палыч объявил:
- Но лучше всех помнит старое, конечно, Александр Аркадьевич. Он один из тех, кто работал на кафедре первого состава, и кто возглавлял ее на протяжении четырнадцати лет.
Я уже мельком отметил сидящего рядом с Пал Палычем крепкого старика в старомодном костюме, и лицо его показалось мне смутно знакомым. Теперь понял: его фотография висела на стенде ветеранов института…
Александр Аркадьевич не спешно, как человек, знающий себе цену, поднялся, поблагодарил за приглашение на встречу и рассказал, как впервые пришел в институт. Только что кончилась война. Он в шинели, сапогах, прямо из Германии, а морозы стояли такие, о каких уже и забыли. На кафедре работали женщины да двое стариков, и вот он, первый молодой мужчина, почти не подстреленный…
- Было труднее, чем на фронте, но я держался до подхода остальных фронтовиков.
Я улыбался вместе со всеми, а самому подумалось, что и мне не так уж долго осталось до времени, когда только и останется, что вспоминать былое. Если, конечно, прежде рассорившиеся меж собой ангелы не приберут…
Когда начались танцы и освободились места, я подсел к старику с единственным вопросом… Но, конечно, я начал издалека, поинтересовался организацией учебного процесса в те старозаветные времена, а потом спросил невзначай: как это люди жили на фронте с постоянным ожиданием смерти?
Он чуточку изменился в лице, коротко и пристально взглянул на меня, и ответил:
- Кто как… Но когда все приговорены к расстрелу, неизбежность воспринимается как данность, как часть жизни. Надо было работать. Чтобы умереть, надо было работать! Учиться военному делу, рыть окопы, ночью ползать к переднему краю, ставить мины или их снимать. Резать колючую проволоку, готовя проходы к утренней атаке… Хоронить - тоже работа. Особенно зимой. Подолби мерзлую землю, когда от роты осталось двадцать человек, а всех товарищей надо упокоить.
- А в бога хотелось верить, вам - с партбилетом?
Опять короткий колючий взгляд. Но терплю, не отвожу глаза.
- Когда минометный обстрел, готов был поверить хоть в бога, хоть в дьявола. Если бы в тот момент ангел ко мне прилетел – не задумываясь, принял бы крещение, а если бы черт прискакал – отдал душу, чтобы только домой вернуться, да пожить с молодой женой, да детей на свет народить. Но никого не было. Приходилось на себя рассчитывать и удачу.
- Сержант Павлов, что оборону дома в Сталинграде держал, потом в монастырь ушел. Вроде бы обет дал: выживу – посвящу оставшуюся жизнь Богу.
- Лучше бы он семье эту жизнь посвятил. Да и Сталинград кому-то отстраивать надо было. Я видел, как руины разбирали: женщины да пленные. Пленные – понятно. Им за это разрушенное отрабатывать надо было. А женщины по девять- десять часов камни таскали и щебень грузили, а им рожать еще надо было. Так что ваш Павлов меня не вдохновляет.
- Он, вроде бы, уже под старость в монахи подался.
- Тогда другое дело. Нам, пенсионерам, все равно, где куковать – на рыбалке или в келье, лишь бы молодым не мешаться.
Да, кремень человек. Вот такие и создали супердержаву. Нам такое не по плечу – жидковаты.
- А что же до вечной жизни, что захотел обрести сержант Павлов… Так ведь древние египтяне сколько трудов на это положили. Какие пирамиды сложили! Каких высот в бальзамировании достигли – современные ученые еле-еле все загадки разгадали, так египтянам вечности хотелось. Ну и каков результат? Живут их души после смерти? Кто знает? Спроси священника: скажет вряд ли. Темное это дело – вечность.
- Кто о чем, а Арсений Константинович о божественном, - услышал я знакомый голос.
За спиной стоял Разуваев.
- Ба! Товарищ из мэрии пожаловал, - откликнулся я бодро.
- Конечно. Я же тоже в каком-то смысле ветеран… Рад вас приветствовать, Александр Аркадьевич!
Тут и остальные заведующие нарисовались. Началась процедура взаимных приветствий с приглашением к столу.
- Давненько у нас не были, негоже альма-матер забывать…
- Да вот только что с заседания, и сразу к вам…
- Наверное, проголодались? Эльза Ивановна помогите, пожалуйста…
Я собирался было отплыть, оставив радостное начальство во взаимных объятиях, как старик спросил:
- А вы не Горенков?
- Так точно!
- Слышал я про ваш реферат и всю эту историю с грантом.
Я застенчиво улыбнулся. Мол, грешен. Дерзаем у проклятых капиталистов куш отхватить…
И опять короткий, как выпад клинка, взгляд. Умел старик бросать взгляды. Обмирали, наверное, не только студенты… И подумал я почему-то об ангеле. А ведь не просто так парит он в небесном эфире, вкушая зефир. Он воин. И может, такой же ангел сражался с чертом, готовым предложить солдату, пережидающему минометный налет, выгодную сделку – побег в тыл в обмен на жизнь с любимой женщиной. Просто Александр Аркадьевич этого не заметил – глядел не в небо, откуда сыпались осколки…
- Желаю успехов в таком деле, как познание Бога. Наверное, вам уже не много осталось, а мне - тем более.
И старик улыбнулся.
Я же пошел танцевать с Любовью Олеговной. Не скрою, приятно было обнимать ее за талию. И ей, вроде бы тоже ощущать мою руку.
Я привычно шутил, она смеялась. Женщине с хорошими белыми зубами все кажется смешным.
- Был бы чужой муж, с руками оторвала бы на зависть всем, а холостой – не то, - смеясь, сообщила она.
- Это цитата из какого собрания сочинений?
- Из меня это цитата.
- Знаешь, есть серия анекдотов об упущенных возможностях. Импозантный мужчина жалуется приятелю: «Если бы не любовники, моя жена любила б только меня».
- Зато у тебя в жизни, как поется у Соловьева-Кумача: «С песней по бабам»?
- Ох, что ты. Я лично в девять вечера спать ложусь. После новостей, конечно.
Но она не поверила. А ведь то было недалеко от истины. Ирина была первая за… за… за много уже времени. Что-то у меня давно с женским полом не вытанцовывалось. Одна бравада осталась.
Следующий танец был, естественно, с Эльзой. Ей хотелось веселиться по полной. И то: сколько можно корпеть за столом на кафедре, совмещая труд преподавателя на подхвате с канцелярской рутиной секретаря кафедры? Хоть один вечер можно было побыть просто женщиной, и даже пококетничать с одиноким мужчиной. Только на сей раз, одинокий бизон был какой-то заторможенный. Перепасься, должно быть…
- У тебя все в порядке? – спросила Эльза голосом мамочки, готовой пощупать лобик у сыночка. – А, поняла, у тебя кризис среднего возраста! Недавно книжку на эту тему читала. Называется «Мужчина и женщина: проблемы двух миров».
- Что бы мы делали без таких книжек. Даже отвечать на твой вопрос не пришлось. Задала вопрос – и уже знаешь ответ. А, может, я подзалетел?
- Мужчина может подзалететь в одном случае – если вовремя не сдал партийные взносы. Но это было так давно, что теперь вы, мужики, можете блудить, не предохраняясь.
- Да, управы на нас больше нет. Но и на вас ведь тоже!
- Возможно, только настоящая женщина хочет, чтобы на нее была управа. Чтоб пришел настоящий мужчина и управился с ней так…
- Эльза! Ты ведешь опасные, прямо-таки провокационные разговоры. Вам дали свободу поднимать штангу на Олимпийских играх и боксировать на ринге, вот и боксируйте.
- Да боксирую я…
А у Разуваева уже образовался интеллектуальный кружок. Прямо просветитель какой-то в этом мире всеобщего неблагополучия. Округ его сидели Маргарита Петровна, Любовь Олеговна и… Никитин! Мой поверженный противник. Не видать ему теперь загранкомандировок вовек.
Когда я подошел… Ну, конечно, о чем же еще может говорить Разуваев на банкете!
- Как же нет Бога? – возражал Никитин. - Множество людей, не видя, чувствуют Его! Это как если бы ты был трижды детдомовец и сирота, но ты все равно бы знал, что у тебя есть отец и мать. Может, родители умерли или еще что, но ты все равно будешь желать их увидеть, узнать о них.
- Сиротская философия? – подначивал его Разуваев.
- А вы не хотите знать своего Отца? – сделал удачный выпад Петр Николаевич.
- Почему же? Я любопытен не менее вас в отношении родственников, особенно могущественных и способных устроить мою судьбу. Но у меня есть вопросы по поводу моего сиротства. Как я в таковом качестве оказался? В чем моя вина? Или за этим стоит элементарное равнодушие? Это все равно, что говорить: твой американский дядюшка о тебе помнит и на рождество пришлет подарок с Санта Клаусом.
- Вам просто нравится роль богоборца, - укорил Никитин. – Прав Бердяев: любой богоборец одновременно и богоискатель. Он сказал, что атеизм - это ступень к богопознанию. Раз атеист интересуется, спорит о Боге, значит, невольно, признает его.
- Спасибо, конечно, Бердяеву за его святую веру в атеистов. Да и почему бы, собственно, и нет? Тем более что случается и обратное. Как у Достоевского, например. Казалось бы, верь в Бога, раз ты верующий. Ан нет. Как человек - он веровал, а как писатель - искушал. Причем не только читателя, но и самого Демиурга! Мол, смотри, что ты натворил Создатель! Ты создавал человека по своему образу, а получил Франкенштейна. Так какой же ты Бог после этого? Достоевский и сам мучился, и Бога мучил своими парадоксами.
- Чем же Бог мучается?
- Да ведь как все хорошо шло у Создателя в начале, пока Он творил физические и химические законы, природу. Горы и моря, цветочки-лепесточки, зверушки миленькие получились. А как дошел до своего образа и подобия, так все пошло вкривь и вкось. Почему? Нет ответа у Творца. И у Достоевского нет. А есть понимание, что отчего-то нарушилась дивная гармония. Рая не получилось! Остается один якорь спасения: раз Отец несовершенен, то зато Сын его будет идеалом человечности и одновременно носителем истинной божественности. Искомый синтез есть! – радуется Достоевский. Но почему-то недолго. И опять погружал героев в мир сомнений.
Никитин едва дождался окончания тирады.
- Интересно же вы трактуете Достоевского. Вы представляете дело так, будто Достоевский оказался в тупике. На самом деле он видел…
- Свет в конце туннеля? – съязвил Иван.
- Он видел свет в приобщении к учению Христа.
- Да, Достоевский заявлял: вижу свет, мол. Заодно и истину познал. Она заключается в том, что наша вера самая верная вера, не то что католицизм и прочее. После чего ненароком сам себя опять опровергал. Или передергивал карты. Это у него лучше всего получалось. Отрицательные герои у него делают и говорят то, что ему надо для их разоблачения.
- Так значит, по-вашему, выхода нет? Тупик? В конце туннеля мчащийся навстречу поезд?
- Выход есть, раз имеется вход. Человечество этим, в сущности, и занимается вот уже пять тысяч лет. Надо совершенствовать своим трудом этот мир, а не уповать на потусторонний. Говорят, человек сам по себе Вселенная. Если так, то и обустраивай ее! Твори в ней свои миры. Создавай детей по своему образу и подобию, и мучайся и воспитывай их, а не отрекайся при первой неудаче. И крест свой неси, и на свою Голгофу всходи. Каждый человек получит на том свете - если он есть - ровно тот мир, который построил в своей душе, и вернется ему ровно столько, сколько отдал этому. И подлинный Бог к нему ничего от себя не прибавит, разве что позаимствует для общего блага, если есть, что брать. Бог ведь тоже материалист. Ученые, исследуя Природу, находят только одно – поддающиеся
