гуманизма, и все отчетливей становится ясным, что понемногу это начинает оборачиваться чистым злом; дорогой, ведущей не к Храму, а в Ад».
Не успел дойти до кухни, опять звонок. Пришлось вернуться.
- Здравствуй, - прошелестело в трубке.
- Здравствуй, Ирина!
И повисла пауза. Я ждал, что скажет она, раз позвонила, а она молчала…. Странно, обычно я в карман за словом не лезу, а тут молчу в ответ как пень. Пришлось девушке начинать обхождение.
- Ты сегодня свободен?
- Свободен.
Хотя, честно говоря, я уже наговорился за день и с большим удовольствием побыл бы наедине с собой и… Ангелом.
- Ты меня не пригласишь?
Ах, какой простенький вопросик. Так, надо делать ответный ход - проситься к ней. Что же получается – раньше мужчины водили женщин в номера, а теперь женщина мужчину? А что делать? Сослаться на ремонт?
- А не пойти ли нам в кино! – обрадовался я найденному выходу.
- Тогда приглашаю на культурную программу. Сегодня в малом зале театра премьера спектакля…
- Так уже почти восемь вечера. А спектакли начинаются в половине восьмого.
- Это плановые спектакли идут с половины восьмого, а в малом зале начало в девять. Это премьера для узкого круга. Зал вмещает всего человек сорок.
- Не знал, никогда в малом театре не был, даже в Москве.
- Значит, не входишь в круг избранных. Так и становятся провинциалами в провинции. Собирайся, я подъеду на такси в восемь тридцать. Согласен?
И как быть? Если мужчине нужно тело женщины, то женщине - его душа, со всем движимым и недвижимым имуществом. Приходится подчиняться правилам игры.
- Согласен.
- Может, ты не хочешь?
- Нет, что ты, хочу! Кто знает, вдруг поцелуй от тебя перепадет за примерное поведение.
Ирина засмеялась. «Много ли женщине надо? Чуточку внимания и капельку надежды», философски подумал я, кладя трубку. Приятно хоть на секунду ощутить себя умным и проницательным.
Премьера
1
Театр был городской достопримечательностью, как и полагается нормальному городу, лишенному особых достопримечательностей. Однако последний раз я был в нем давно. В советское время его репертуар состоял из классики и пьес на производственные темы, зато в «перестройку» режиссер позволил себе вкусить творческой свободы. Народ валом валил, когда на сцене впервые в истории городской культуры обнажилась актриса. Я сначала не поверил рассказам. Думал, дело ограничивается мельканием белого тела во мраке, но так чтобы при свете? Короче, пошел и я. И точно. Актриса, миленькая девушка, в любовной сцене сняла с себя все, правда, стоя спиной к зрителям, и довольно долго ошарашенный зал смог лицезреть ее пухленькую попку. Больше из той пьесы я ничего не упомнил, но все поняли: перемены - не очередная кампания, на этот раз все серьезно. Тем более водка из магазинов исчезла. Одни радовались смене курса, другие бросились скупать стиральный порошок. Вторые оказались умнее. Потом театр вновь опустел. Любовь в натуре можно было смотреть и дома по телевизору. Бедным актерам пришлось не сладко. Они стали получать совсем мизер. Пришлось пустить в театр торговцев. Все по Евангелию – торгующие в храме, как видимое явление кризиса духовности. Мир ведь в главном меняется мало, только антураж. Но затем, я слышал, искусство снова вступило в полосу Ренессанса. Гуманизм опять стал рентабельным. И мне тоже сегодня предстояло вернуться в лоно искусства. Ну-с, какое оно племя младое, незнакомое? Какую философию конструируют новые хозяева духа? А с определенного этапа им - если это не временщики - без философии нельзя. Каждой новой эпохе нужен свой смысл, а значит, своя культура, следовательно, свои художники ее отображающие и наводящие глянец. Я же, несмотря на возраст, уже из другого времени. Раритет. Шестидесятые годы были для таких как я, временем надежды. Далее - застой и отстой. После «перестроечных» лет жить стало хуже, но веселее. Настолько хуже, что я оказался без денег, и настолько веселее, что смог бы писать брошюры для популярной серии «Как, будучи идиотом, стать счастливым и богатым?». Но «чеховская» лень обуяла меня. Я созерцательно наблюдал, как продавался «вишневый сад». История, оказалась цикличной по смыслу, и это меня парализовало. Но каждый цикл все-таки внешне не похож на предыдущий, а значит, есть что посмотреть, о чем поспорить впустую, показать себя…
Пока ехали, Ирина поведала мне, коренному жителю, о местных новостях театральной жизни. Оказывается, приехал новый режиссер. Он влил в театральный коллектив свежую кровь (в былые времена сказали бы: «в старые меха молодое вино», но в наше спирто-водочное время такая метафора уже малопонятна) - привел нескольких интересных актеров, бежавших от гражданской войны в ближнем зарубежье, что у него много интересных замыслов и первые спектакли оправдали ожидания.
Ирина с таким увлечением рассказывала о молодом режиссере, что я невольно подумал: а не от него ли были цветочки на подоконнике?
Зашли в храм мы не через парадный вход, а боковой, служебный. Из длинного коридора свернули в неприметную комнату, там и разделись. Ирина предстала передо мной в бархатном бордового цвета закрытом платье. Расчесала пышные волосы, которые крупными волнами пали по плечи, напоминая мне нимфу, выходящую из моря, и, уверенная в своей неотразимости, повернулась ко мне.
- Пойдем?
Я кивнул, слегка стесненный окружавшим меня местным высшим светом. Помещение было небольшим, потому народу казалось много, и выглядели люди довольно прилично одетыми и сытыми. Хотя… На сердце полегчало, - я увидел поэта Сорокина. Хоть один свой. Он тоже меня узрел и помахал рукой, но пока не мог подойти, занятый разговором.
- Сорокин здесь. Ты не помнишь, как его зовут?
- Василий.
- Ах, да! Хоть одно знакомое лицо.
- Зато тебя многие знают, как я убедилась.
- Откуда?
- Ты же на публичной работе. У тебя многие учились, кто на вечернем, кто на заочном, кто на дневном. Или дети их. Так что тебя знают. Хвалили. Говорят – хороший преподаватель.
Такое слышать было приятно, особенно от молодой женщины, и я с любопытством огляделся. Но знакомых лиц все равно не углядел.
Раздался звон колокольчика, и мы прошли в зал. Как я и ожидал, то был репетиционный зальчик. Стулья были расставлены полукругом, что позволяло актерам играть, едва ли не садясь зрителям на колени. Я человек старомодный и предпочитаю, чтобы между залом и актерами была дистанция. Возможно, это чисто преподавательская психология.
Вскоре стало ясно, почему режиссер предпочел сделать спектакль за кулисами под маркой «экспериментальный». По сравнению с перестроечными экспериментами с телаоми актрис, дело нащупывания новых духовных горизонтов, естественно, ушло много дальше – к временам если не футуризма, то дадаизма, символизма, супрематизма и экспрессионизма, короче, интеллектуального онанизма. Я не против такого рода художественных поисков, потому что они неидеологичны и касаются узкой группы нахальных, в меру талантливых молодых или пытающихся омолодиться за счет эпатажа личностей. Зато в перестроечные времена, когда было научно установлено, что в СССР секса нет (и чем это мы занимались?), талантливо-проворные люди быстро поправили идеологический вектор, в частности, всевозможно доступными средствами убедили, что сексу нужно дать зеленый свет. Результат получили быстро. За несколько лет через профессиональную проституцию прошли сотни тысяч девушек. Сексу стало много, но почему-то рождаемость упала ниже смертности. Поэтому я, как отец, предпочитаю идеологическому обновлению «обветшалых моральных догм» творческие поиски паразитариев духа. Издержек меньше…
В спектакле рассказывалось о злоключениях Эдипа. Напомню сюжет: супружеской паре было напророчено, что их сын убьет отца. Те приказали рабу унести и погубить младенца, однако раб отдал его жителю другого государства. Дитя выросло, не зная родителей. Однажды юноша встретил на дороге чванливого старца и убил его. Тот оказался царем Фив. Юноша, предварительно свершив пару подвигов, женился на вдове царя. Они-то и оказались его настоящими родителями. В пьесе отображались все события, но в большей степени налегалось на супружество сына и матери. Собственно, как я понял, ради этой сюжетной линии и был поставлен «Царь Эдип». Разумеется, с намеком на Фрейда, Юнга и собственный режиссерский талант постановщика. Сыграно было и впрямь лихо. Роль матери исполняла актриса, я бы сказал, наполненная светом уходящей с возрастом красоты, а роль сына - гибкий молодой человек, с локонами до плеч. Супружеские отношения не подозревающих о своем родстве сына и матери, были наполнены истинной любовью с оттенком материнской опеки со стороны жены и сыновней почтительности со стороны мужа. Оценил я и то, что спектакль режиссер убрал таки на малую сцену и показывал только для избранных. В общем, аплодировал я актерам от чистого сердца. Приятно было видеть хорошую игру. И совсем приятно было узнать, что после спектакля зрителей ждет фуршет. То было приглашение к непритязательному светскому разговору о происшедшем перфомансе. Я застал времена клубного движения. Процветали кинолектории, музыкальные лаборатории, дискотеки с лекциями о зарубежных музыкальных течениях, иногда горкомы партии разрешали политклубы с дискуссиями по «современным проблемам». Один такой даже поручили вести мне с Иваном. Еще недавно нас, студентов, самих загоняли на политинформации, и вот пришлось заниматься тем же делом – собирать молодежь на полезное государству мероприятие. И надо без хвастовства, но с чувством собственного достоинства отметить, что диспуты проходили с успехом. Недаром год спустя, выражаясь современным языком, контракт с нами продлен не был. Но теперь, в век избыточной информации, на интеллектуальные посиделки людей стало собирать не менее сложно, чем во времена комсомольских политинформаций. Это породило такое явление как фуршет. А что, удобно: и поешь, и попьешь, и поболтаешь.
Я принес два бокала белого вина. Поить вином женщину было занятием не менее приятным, чем сама атмосфера дружеской раскрепощенности. Ирина рассказала мне пару историй о жизни редакции, куда ей, кстати, предстояло отнести заметку о происшедшем театральном событии.
Подошел Сорокин с брадатым мужчиной лет тридцати пяти – в потертом свитере и джинсах. Но свитер был потерт, я бы сказал, изящно, с пониманием, где и как протирать, а джинсы явно куплены не на вещевом рынке.
- Познакомьтесь. Это Арсений Горенков. Тот самый… А это Герман Гросс.
И Сорокин вопросительно посмотрел на меня. К сожалению, имя мне ничего не говорило, и я переадресовал взгляд Ирине. Уж она-то всех, наверное, в нашем городе знает. Она его знала и приветствовала бородача как родного. Сразу последовал традиционный вопрос: «Как вам спектакль?»
Так как на спектакле рядом сидела Ирина, то я заранее обдумал на случай этого вопроса умный ответ. Пришло время покрасоваться.
- Сильная история, тем более что для нас эдипов комплекс - острая злободневность, особенно инцест с матерью. Мы в мате то же подразумеваем, к тому же мать была символом Родины и у греков. А что мы сделали с Россией? Чистой воды эдиповщина! Так что спектакль получился ненавязчиво актуальным, то бишь притчевым. А
