нас сидит поначалу, а потом жухнет во времени и пространстве. Но где же продолжение моего литературного опыта? Начал пролистывать едва ли ни все подряд. Некоторыми вещами зачитывался. Как если бы погибшая Атлантида вдруг стала всплывать, подниматься над волнами забвения, обнажая сначала горные вершины, затем отдельные участки суши с руинами былых селений и храмов, так и я погружался в мир ушедшей молодости с ее пытливостью к имеющемуся опыту старших и заявками на вечность. Это уже потом окажется, что не мы творим вечность, а она перешагивает через нас, а тогда…
Наконец, я нашел искомое. Два листочка, исписанные с обеих сторон. Первый как раз вновь касался творчества Федора Михайловича.
- А вы не сможете доказать!
- Нет, докажу. По всем правилам логики.
- Да откуда вам логику знать, вы же в университете не обучались.
Отец Гермоген хмыкнул.
- Нет, вы посмотрите на этого знатока истин, Прохор Иванович. Окончил четыре неполных курса пять лет назад и готов нас учить логике! Недоваренный картофель! Мы-то с Прохором Ивановичем школу жизни прошли, а вы - школу сдачи зачетов приват-доцентам.
- Не переходите на личности, батюшка. Это признак слабости. Я бы предпочел услышать вашу логическую цепь. Итак, г-н Достоевский написал: «Если Бога нет, то все дозволено» и тем сразил всех нигилистов и атеистов, ибо из этого с непреложностью вытекает, что все они суть циники и моральные уроды, что писатель сей с художественной убедительностью показывает в своих романах. Ну и каков логический ответ можете выдвинуть вы?
- А вот каков. Смотрите…
Отец Гермоген испросил лист писчей бумаги и ручку с чернильницей. Авдотья расторопно исполнила просьбу.
- Итак, пишем столбиком. Исходное утверждение: «Если Бога нет, то все дозволено». Идем дальше…
И отец Гермоген вывел ряд умозаключений.
«Бог есть, значит, не все дозволено».
«Если не все дозволено, значит, Бог есть».
«Бог есть и есть Человек, у которого есть свобода воли».
«Бог есть и есть Сатана, которому дозволена определенная свобода действий».
«Бог есть, но есть власть имущие, которым дозволено измываться над своими подвластными».
«Бог есть, и все дозволено, но только избранным и отмеченным».
- Суммируя, формулируем практическую задачу: как нам стать «избранными» и получить право на вседозволенность, чтобы управлять, уповая на помощь Бога. Так сказать, веруй в Христа и делай, что хочешь!
Студент моргал, словно маленький мальчик, у которого дядя отнял пряник.
- А хотите, докажу параллелепипедность круга?
Полина хихикнула. Студент густо покраснел.
- Выходит так, что г-н Достоевский – большой писатель, но и великий путаник и софист! - провозгласил отец Гермоген. - Именно поэтому со временем он станет великим писателем для общества, ибо нет ничего слаще раздвоенному интеллигентскому сознанию, чем возможность запутаться еще больше, при этом ссылаясь на авторитет. Я предвижу, что великий писатель Толстой будет оттеснен большим писателем Достоевским, потому что Толстой стремится к гармонии и ясности, и его художественные образы работают на целостную, непротиворечивую картину бытия. Что в итоге его и погубит, когда мир наш войдет в стадию кризиса. Тогда возникнет спрос не на ясность, а на путаницу. Вот тут г-н Достоевский придется как нельзя кстати, ибо, отталкиваясь от его софистики, можно всласть рассуждать о чем угодно, как угодно. И все это варево будет выглядеть умно! Это одна сторона вопроса, а другая… А другая сторона заключается в том, что романы Достоевского – это своеобразный катехизис для нашей интеллигенции, которую безыскусными библейскими притчами не удивишь и, тем более, не принудишь к исполнению. И Достоевский в книгах своих строит изощреннейшие системы этики, чтобы поразить и восхитить умы сверхобразованных и сверхискушенных. И ему это удалось! За что от церкви должна быть вынесена ему особая благодарность.
- Надо будет почитать г-на Достоевского, - молвила Полина. – А вообще-то мне нравится Чарская.
- Да уж куда мы без нее, - буркнул Студент.
Далее обнаружился еще листок. Без начала и конца, но и без того все было ясно.
- Нет бога! – кричал отец Гермоген.
- Есть! Есть! – кричал в ответ красный лицом Студент.
- Ваши доводы гроша ломаного не стоят, сударь. Один страх за свою копеечную жизнь. На кой лях вы Богу сдались? Рай вам? Фрукты бесплатные захотели? Климат целебный? Санаторий? А за какие заслуги? За то, что креститесь, черную кошку увидев? За свечки грошовые, что в церкви ставите, предварительно обсчитав свой бюджет? За пустословные молитвы, говоренные по необходимости? Накося, выкуси, а не Рай вам!
- Да уймитесь вы, - увещевал Прохор Иванович.
- Нет, отчего же, - не сдавался Студент. – Нас тут куском хлеба попрекнули, жизнью Богом данной, молитвами всуе. Прошлись по полной программе, так сказать, а мы – молчать?
Спор разгорелся, подобно огню в печке, накормленному свежими поленьями. Полина же отвела Прохора Ивановича в смежную комнату.
- Голова начинает болеть от ихнего ора. Если не возражаете, здесь посидим.
- Отчего же не посидеть, - согласился Прохор Иванович, однако чутко прислушиваясь к голосам спорящих.
Авдотья отбыла на кухню за новым самоваром, и ничто не мешало им поступать так, как хочется. Они сели округ небольшого стола, сплетенного из заморской соломки под названием «бамбук» и на минуту умолкли.
- А вот вы давеча говорили про того… про героя возможной пьесы, что готов предложить содержание девушке…
- Я? – встрепенулся Прохор Иванович. – Ах... да-да, изволил сказать. Некстати, наверное, извините, увлекся под воздействием…
И Прохор Иванович стал усердно оттирать пятно на поверхности стола.
- Ну отчего же? В пьесе все прилично разбирать, не то, что в жизни. Я видела несколько пьес в театре. Актрисы даже целуются при всех. Так что вы можете закончить ваш сюжет.
- Да?
Прохор Иванович кротко взглянул на беспечную лицом Полину, угнездившуюся в плетеном кресле, и приступил к изложению.
- Представим, один купец предложит девушке полный пансион. Сам он, к сожалению, жениться не может. Женат. Но жена давно больна и живет под присмотром лекарей… предположим, в Москве. А купец человек еще моложавый. Вот и…
Прохор Иванович закручинился, не зная, как продолжить свое повествование.
- И каков же может быть пансион? - хладнокровно спросила Полина.
- В год тысяч эдак десять, я думаю. Наряды то да се. Поездка в Ялту. Ну что еще?
Прохор Иванович призадумался над развитием сюжета. Но ничего, похоже, более не придумывалось. Так бы сюжет и заглох, если бы на помощь не пришла Полина.
- А она… та девушка, пусть бы не просто пансион получала, а взялась бы за образование того купца. Книги бы вечерами читала. Она бы составила хорошую библиотеку, даже телескоп выписала бы на звезды смотреть…
- Верно-верно, ах, как хорошо придумано, - воссиял Прохор Иванович. – Продолжайте!
- И собирали бы они компании умных, образованных людей. По-французски «салон» называется. Где велись бы тонкие беседы на философические и литературные темы.
- Верно, ах как хорошо и правильно вы говорите! – поддакивал Прохор Иванович, все более увлекаясь перспективами сюжета.
- А еще можно флигель перестроить и обои в комнатах сменить…
- Верно-верно, можно и сменить…
- Чего сменить? – услышали они голос Авдотьи.
- Да так, разговор о пьесе ведем, - ответил Прохор Иванович, угасая.
Полина тоже вздохнула. Надо же было прервать их на самом интересном месте. Пришлось вместо своего разговора прислушаться к гаму, что доносился из горницы.
- Есть бог!
- Нет бога! А есм только мы и наше сознание!
- А откуда оно, то сознание?
- Оттуда!
- Откуда оттуда? Из …. что ли?
- Судари, вы забываетесь! – взревел Прохор Иванович и выбежал в горницу успокаивать спорщиков.
Авдотья же села и с какой-то чрезмерной пристальностью посмотрела на Полину.
- Да пусть себе играются, - отвечала та спокойным голосом. – Всё игра. А потом мы состаримся и будем думать о своих болезнях. А перед смертью покаемся в надежде на вечную жизнь без гастрита и подагры.
Авдотья вздохнула скорбно и вдруг невпопад сказала:
- А я, пожалуй, пошла бы в содержанки к хорошему человеку. Хоть чуток пожить в свое удовлетворение…
И еще одну выписку нашел. Из статьи Луначарского.
«…Достоевский, следуя за некоторыми славянофилами, но с гораздо большей полностью провозгласил русский народ народом избранным. Именно из отверженности своей, из мук своих, из цепей своих может вынести русский народ, по Достоевскому, все те необходимые высочайшие душевные качества, которых никогда не обретет омещанившийся Запад. И, что же, скептицизм перед этим пророчеством Достоевского в наши дни должен померкнуть? Фактически Россия выполняет роль руководительницы всего мира пролетариев Запада и колониальных рабов Востока. Конечно, дело только начато, но начато оно несомненно. Конечно, этот сдвиг покупается страшной ценой, в страданиях и борениях. Но разве Достоевский предполагал, что призыв России к службе миру произойдет без греха и убийств, без голода, без мук? Нет, розовенькая, чистенькая революция показалась бы Достоевскому насмешкой над порывами и чаяниями восторженных душ. Для него грядущее России сплелось с представлением о подвиге, в понятие которого входят и муки, и победа. …Если бы Достоевский воскрес, он, конечно, нашел бы достаточно правдивых и достаточно ярких красок, чтобы дать нам почувствовать всю необходимость совершаемого нами подвига и всю святость креста, который мы несем на своих плечах. Достоевский сделал бы больше. Он научил бы нас найти наслаждение в этом подвиге, найти наслаждение в самых муках и глазами, полными ужаса и восхищения в одно и то же время, следить за грохочущим потоком революции… Россия идет вперед мучительным, но славным путем и позади ее, благословляя ее на этот путь, стоят фигуры ее великих пророков и среди них, может быть, самая обаятельная и прекрасная фигура Федора Достоевского» (А. Луначарский. Достоевский, как мыслитель и художник).
«Свят-свят-свят, перекрестился я мысленно. - Получай, Федор Михайлович, искатель Бога для Руси и борец с революцией, не по заслугам, но по разумению. Получай своего Великого Инквизитора».
А если и я и на таком же уровне его трактовал в молодости?
Впрочем… А может так же трактуют всех великих, начиная с Будды и Конфуция до Христа, и далее со всеми остановками?
7
Утром на кафедре застал лишь Любовь Олеговну. У меня было хорошее настроение, и я не преминул привязаться к ней со своими глупостями.
- Здрасьте-здрасьте, девушка, вот я и застукал вас одну, невыразимо прекрасную и безмерно одинокую.
Я растопырил руки и двинулся к ней с порочным выражением лица.
- Вот и закончилось ваше безмятежное девичье существование. Пора начинать трудовую сексуальную жизнь.
- Отойдите, Арсений Константинович, я буду кричать!
- Кричите, но только тихо!
Я приобнял, Люба взвизгнула.
- Еще тише, но в той же тональности. Надеюсь, вы готовы к моральному падению?
- Отчепитесь, товарищ, я замужем.
- Вот так сюрприз. Люба, зачем тебе чужой муж? Будьте моей. Войдите в мой дом! Но вы должны
