она, а поняв, разъярилась ещё больше, а тут ещё увидала пса. – И этот здесь! – вскричала непонятно для Василия. – И чего они к тебе липнут? – Лохмач, почувствовав, наверное, что разговор о нём, лёжа обернулся и оскалил влажную от мяса пасть. – Смотри-ка ты, ещё скалится, тварюга! Пошёл вон, Кус! – Но собака и не подумала выполнить команду, а ещё больше ощерилась, предупреждая, чтобы к ней не приближались и не провоцировали гнусными приказаниями.
- Знакомый, что ли? – спросил Василий, заинтересованно взглянув и на пса, и на Ульяну. Та убрала руки с ограды, выпрямилась, поправляя разлохмаченные лёгким ветерком волосы и стихая.
- Наш, шалава! – объяснила появление пса. – Дрянная скотина! Трус! В тайге от любого зверя убегает, бросает хозяина. И дом охраняет плохо. Муж выгнал за ненадобностью, а он всё лезет. Гони его за ворота!
Но Василий не послушался.
- Нехай живёт, всё мне веселее. Да и как бессловесную беспомощную тварь, прирученную человеком, гнать только за то, что она уродилась не такой, как надо хозяину? Всякому живому должно быть место в природе, и ему – тоже.
- У меня ему – не место! – отрезала, как по живому, и ушла, разрядившись. – Лаз заделай! – рявкнула напоследок.
Оставшиеся, как оплёванные, занялись каждый своим делом: пёс старался добыть костный мозг и разгрызть большой мосол, а Василий, наконец-то, принялся за готовку. Хорошо, что печка, сделанная хорошим мастером, ещё не остыла, раскочегарилась вмиг, и скоро гречка, сдобренная мелко нарезанным мясом и луком, забулькала, запузырилась, можно и отставить преть, добавив несколько долек чеснока. На запах, не выдержав, наверное, голодной пытки, раздразнённый костями, появился изгнанник аж в дверях кухни, презрев всякие меры безопасности и уроки приличного собачьего поведения. Чуть-чуть взвыл, испрашивая разрешения, ну, и как такому вежливому откажешь?
- Давай, заходь, - позволил Василий, - не дрейфь, - и слегка подвинулся за печку, освобождая проход.
Пёс будто только этого и ждал – мягко, зябко переступил через порог и, нагнув лобастую голову, пряча от удара, короткой пробежкой устремился прямиком в комнату, а Василий за ним, чтобы поглядеть, что смельчака так сильно заинтересовало. Кус подбежал к кровати и заботливо, будто по привычке, облизал употевшую во сне рожицу Алёшки. Тот зашевелился, просыпаясь и отталкивая няня.
- Кус, отстань! – Но тот и не думал отставать и даже пытался лапой сцарапать с полусонного пацана одеяло. Алёшка перевернулся на другой бок, подвинулся как можно ближе к стенке, но не тут-то было – на помощь Кусу снова объявилась в лазе мать.
- Лёшка! Негодник! – заорала, держась за верхнюю перекладину и не решаясь переступить границу, помня ощеренную пасть пса, плохого, по её понятиям, сторожа. – Домой! Быстро! Ужинать!
Сорванец, сладко зевая и сладко потягиваясь костлявым мальчишеским телом, нарисовался, наконец, во втором проёме, а сзади него толкался, пытаясь выскочить наружу, защитник.
- Не хочу-а-а-уа! – овсянки, - отказался сын с зевотой.
- С молоком, - подсластила мать.
- Не хо-чу-у… - капризничал упрямец.
- Ну и будешь голодным, - приострастила заботливая мамаша.
Алёшка промолчал, не среагировав на угрозу.
- Ма-а, - высунулся наружу, выпуская пса, усевшегося рядом настороже, с подозрением вглядываясь на гонительницу, в опаске задержавшуюся в лазе. – Можно, я переночую здесь? – Услышав просьбу, вышел и Василий, ожидая ответа суровой хозяйки.
- Вот ещё! – возмутилась та. – С какой стати? У тебя что, дома нет? Как у этого? – с ненавистью взглянула на неповинного липучего бородача. Ещё и Кус, возражая, заворчал, подтверждая, что «нет», а Лёшка, строптивец, отвернул глаза в сторону и пробормотал с натягом:
- Не хочу в дом, к тебе опять этот придёт.
- Ну и что? – с надрывом, усилив тон, оправдывалась Ульяна. – Тебе-то что за дело? У тебя своя комната, телик, закройся и смотри, спи спокойно. – Сын упрямо молчал, не приемля преимуществ своего жилья. А мать опять начала яриться: - Савелий Митрофанович – неплохой человек, чем он тебе не угодил?
- Вошь! – выдавил, как выстрелил непутёвый отпрыск.
- Не смей! – взревела воспитательница и, сдерживая гнев: - Если бы не он, сдохли бы с голода! – неблагодарный сын даже не повернул головы. – Мне должность выхлопотал вместо мужа, пускай и внештатную, с зарплатой как у уборщицы, но всё же… дрова бесплатные, и всякие другие помощи от деревенского совета с его подачи как зампредседателя.
- У него семья есть, - не уступал сын, очевидно, ревнуя к исчезнувшему отцу, - чего лезет?
- Не твоего ума дело! Ясно? Давай, шевелись – домой!
- Не пойду, - встопорщился и сын, поддержанный предупредительным ворчанием Куса.
- Ну, и чёрт с тобой! – вскипела мать, отступая от разделительного лаза. А чёрт, что стоял в дверях, помалкивал, не вмешиваясь в семейный раздрай, зная, что третий в нём всегда будет виноватее остальных.
- От гречки-то с мясом не откажешься? – спросил у накукожившегося встрёпыша. Алёшка глубоко вздохнул и молча подался на кухню, а Кус остался в ожидании у многократно вылизанной миски с разбросанными вокруг и тоже тщательно выдраенными костями. – Погодь здесь, - предупредил его кормилец, прихватил миску и ушёл следом за пацаном. Тот сидел, поникнув, за столом, удручённо подперев голову и безжизненно глядя в замутнённое пылью окошко. – Не тужи, - пригладил опытный дядя поникшего парня ласковым взглядом. – Всё перемелется: плохое с хорошим, хорошее с плохим, и будет вровень – не бывает одно без другого. Привыкай, скоро будешь взрослым. – Наложил изрядную горку каши, пораздумав, увенчал верхушку кусочком сливочного масла для смазки и пошёл к псу. – Ты давай, накладай сам, сколько влезет, не стесняйся.
Вышел, намеренно поставил миску рядом со скамьёй у входа. Умный пёс уже сообразил, что от этого хозяина гонений не будет, подошёл без боязни к одуряюще пахнущей вкуснятине и, не торопясь, сметал всю горку. Поднял морду, облизываясь и спрашивая глазами, не будет ли добавки, понял, что не будет, и впервые подошёл к сидящему щедрому кормильцу, благодарно уткнулся большой мордой в колени, испрашивая дополнительной ласки.
- Что? – Василий потеребил густую и мягкую шерсть на загривке обжоры. – Заморил, говоришь, червячка? Пользуйся, пока я здесь, а там… там видно будет. Как притрёмся. – Кус взвизгнул по-щенячьи, поднял голову, взглянул влажными глазами на нового хозяина, убеждая всем видом, что он-то непрочь притереться к нему, и к миске. – Запей, однако, и отлёживайся здесь, а я пойду тоже успокою брюхо. – Открыл дверь в дом, но притёршийся питомец, обнаглев, проскользнул в неё первым, обрадованно помахал Алёшке грязнущим хвостом и улёгся у порога на маленький старенький коврик, которого хватило только на полтуши. А Василий был приятно удивлён и даже растроган тем, что малец не стал торопиться с едой, дождался и, больше того, разделил кашу по мискам на две неравные половины, поставив большую старшему. Тот не стал притворно охать и ахать, хваля младшего, а, пошурудив на полке, добыл ещё одну банку сгущёнки к чаю. – С богом! – подал стартовый сигнал, и оба усердно заработали ложками, но старшему не удалось угнаться за малым и, осилив только половину, он отставил свою миску под одобрительным взглядом внимательно наблюдавшего за едоками пса. Зато чаю взрослый выдул вдвое больше пацана, хотя и с малой долей сгущёнки, которая почти вся досталась подрастающему поколению. – Где спать-то будешь? – спросил заботливый временный хозяин. – Ни кровати, ни постели…
Лёшка, не долизав банку, отнёс долизывать её Кусу, который и принялся осторожно лакомиться остатками словно медведь.
- Раскладушка есть, - успокоил малый хозяин, - принесу… и постелю тоже.
- Ладно, - принял к сведению Василий. – Кинем жребий, кому на чём.
- Не-е, - отказался от призрачной перспективы практичный малец. – Я – на раскладушке, я – меньший, мне удобнее.
- Ну, и ладно, - опять согласился с разумным доводом временный хозяин – не хозяин. – Слушай, а не обкорнать ли нам лохмы у грязнули. Колтуны срежем, репьи, всё легче будет псу.
- А чё, можно, - не отказался Алексей. – У нас и собачьи ножницы есть, и расчёска, и щётки. Притащить? Когда будем? – сразу загорелся интересным занятием.
- Да хоть бы и сейчас, - Василию тоже не терпелось привести в относительный порядок четвероногого дружка. – Ты же вызвался, так что давай, если не очень против. – Лёшка не был против, а у Куса не спрашивали: благодеяние всегда делается тайком от облагодетельствованного, даже если ему и неприятно.
- Пойду тогда, притащу, пока тот не заявился. Заодно и раскладушку из сараюшки. – Подумал-подумал и решил: - Постелю потом, перед сном, может, тайком удастся, а то опять ругаться с мамкой придётся, - и тут же оправдал строгость родительницы. – Ты не бери близко на ум, что мы часто цапаемся… мы без зла.
Василий взлохматил бороду, пряча повлажневшие глаза.
- Я и не беру, - подтвердил дрогнувшим голосом. – Знаю, что вы так просто. Мать у тебя классная, хотя и шумит порой невпопад, но это от беспокойства в душе за тебя, за отца, за ваше будущее. Держись за неё крепче, помогай во всём, очень скоро будешь в семье главным, а пока она о тебе заботится, как может и как разумеет, - и ушёл от незнакомой, необъяснимой просто темы. – Слушай, а кто это к вам повадился, кто приходит к маме, кто помогает, и кого ты не любишь? За что ты его так?
Алёшка недовольно фыркнул.
- А его никто не любит, и все так зовут – Вошью, потому что он – Вошкин, полицейский, наш участковый, а ещё почему-то в Совете всеми командует.
- Понятно, - интуитивно поддержал антипатию пацана к местной власти Василий. – Ладно, иди, добывай парикмахерские причиндалы, а я маленько приберусь здесь и место приготовлю для экзекуции. – Нашёл свёрнутый и стоящий торчком в углу кухни старый протёртый палас, вынес из дома и расстелил у входа под пристальным взглядом пса, который уже почувствовал какой-то подвох для себя. – Лёша, - встретил у лаза возвращающегося подмастерье, - прихвати, на всякий случай, если есть, намордник, а то вдруг Кусу не понравится.
Когда всё было приготовлено, общими усилиями затащили упирающегося осла на палас, чтобы можно было собрать всю шерсть, не раскидывая, напялили намордник, опасаясь всё же мешающих эксцессов со стороны строптивого клиента, Алёшка ухватил его обеими руками за ошейник, а Василий принялся безжалостно кромсать тугую, слежавшуюся комьями, шерсть, начав с хвоста и продвигаясь к голове. Кус, конечно, вырывался, возражая и телом, и голосом, но не очень, доверяя, всё же, мастерам, только изредка инстинктивно пытался ухватить ножницы, но мешал намордник. Особенно тяжко пришлось всем троим с хвостом, но какой же он в результате оказался тонкий и лёгкий, этот важный разговорный орган любой собаки. Был бы у человека, и не удалось бы скрыть ни одной затаённой мысли. Уже совсем стемнело, когда они кое-как обкорнали беднягу, оставив доводку на завтра, давая передых и изнервничавшемуся псу, и измаявшимся до пота цирюльникам. Освобождённый, наконец, обновлённый питомец с наслаждением покатался по траве и земле и залёг под куст в грязную яму зализывать огрехи.
На шум и взвизги опять вышла хозяйка, взъерошенная, хоть корнай и её, пнула по пути к лазу пустое ведро,
