Житие ты наше уральское. Ч.2

Плюм - поперёк себя шире - забылся тревожным щенячьим сном, не удосужевшись выплюнуть из пасти здоровущий мосол.
  А ребята продолжали  взахлёб  выкладывать скопившиеся за трое суток новости. Лишь Володька, Степаныч да Рика иногда скептически посматривали на  вновь  прибывших. Но лица тех выражали лишь изумление, страх и восторг. В зависимости от   услышанного.
  Уже не раз стучали салютно кружки. Гитара «ходила» по кругу. Дымилась Володькина трубочка с черносливом.
  Смеркалось.
  И неслось в замершую темноту леса
       «А в стране дураков дураков не осталось.
         Все приехали к нам погулять - отдохнуть.
         А у нас, как всегда, пустота и усталость.
         А у нас всё путём. Только где этот путь? Э- эх…
         Под тяжкий  вздох  хлопнув стакан,
         Сам себе бог, сам себе пан.
         В душу залез - там тёмный лес,
         В лесу дупло, в дупле  тепло»
 
  -Что, ребята, в баньку?-
  Ни сколько не стесняясь  ни матери - природы, ни Ульрики фон Модус ребята неспешно разделись и гуськом потянулись под нагретый полог. И стар, и суперстар…
  Встали кружком вокруг каменки, как жертвы у алтаря, переминаясь на колючем лапнике. Володька почерпнул из котла две полные кружки холодной воды. Размахнулся (все из предосторожности прикрыли кто стыд, кто срам)  и плеснул.
  Жахнуло раскалённым паром. Ребята опрянули в стороны, уткнулись тылами в раскалённые стенки и вновь, скуля и воя, подались к центру.
  В самом дальнем углу, на корточках  хитрый  Степаныч в вязанной с помпоном шапочке «семидесятника» кровожадно запаривал свежие веники и косился диким взглядом на вспотевшую толпу.
   -Ужо  я вам!- говорил взгляд.
   -Ужо  ты нам!- трепетали блестевшие тела, стремясь к выходу. Но у входа сидела, оскаля клыки, Рика.
  Володька вновь плеснул.
  Степаныч вновь взмахнул.
  И так - минут пятнадцать.
  Первым выпустили  сердешного Анатолия. Тот, не обращая внимания на любимые корни, в две секунды очутился в воде. Обхватил невесомыми руками осклизлый  валун для балласта и, как бельё после стирки, безвольно закачался на волне. Немного погодя повыскакивали и остальные.
  Никогда прежде здешние горы не слышали столько слов о банщиках. Были задействованы все семь падежей и несколько склонений. Банщики глупо улыбались рядом просветлевшими лицами.
  Через некоторое время опять потянулись в баньку - попариться, но уже так, в щадящем режиме.

                            Ю Р Ю З А Н Ь (продолжение)


  Часов в десять уже сидели у костра. Не шумели, не гомонили. Слушали гитару, выпивали, разговаривали «за жизнь».
  -Ты знаешь, Вовка, я какой- то… дёрганный стал… Баламутный…
Намешано что то во мне всякого…  В бессмертие душ верю. Верю, что встретимся мы ещё все где- нибудь там… - он неопределённо махнул рукой.  -когда- нибудь…-
  Степаныч  малость  запьянел от спирта, от баньки, от слегка забытой бивачной обстановки.
  -«Умереть достойно»… Чушь собачья!-  Он  примиряющее погладил Рику. – Жить достойно - это вот… совсем другое дело… А уйти… Под лавиной… в ванне… от аппендицита - какая разница?
  ТолстОго  хают…- перескакивал он с пятое на десятое. – «Самоэкзекуция на старость лет- чего слаще- то? Грехи сделаны, заповеди нарушены, жизнь прожита - можно и покаяться. Почувствовать себя праведником и святым. Повитийствовать. Понаставлять на путь истинный…»
  Дураки! Каяться всегда трудно! Хоть в младости, хоть в старости! Когда трудней - это ещё… бабка надвое сказала…
  И на часы смотреть надо, чтоб  секундную стрелку  не видеть. Никогда! Это ж жуть: видеть, как остаток утекает! Налей ты, в конце концов!
  Нет, всё- таки он хорошо запьянел. На философию потянуло. Без обычного трёпа и шуток. Говорил - будто в душе копался.
  Вовка обнял его за плечи, подал кружку. С другой стороны от Степаныча сидел притихший Серёжка и тоже, не  отрываясь, слушал его. Степаныч, не замечая всунутую в ладонь кружку, продолжал говорить. Иногда надолго замолкал, будто собирал разбежавшиеся под градусом думы. Терял нить и заводил разговор, вернее - монолог,  о другом, вновь возвращался к старому… Ребята слушали, не перебивая. Он не учил. Он просто высказывал своё, пережитое и обдуманное. И говорил он тихо, будто самому себе.
  -…Радуйся чужому счастью. Это ж такое дело…   Будто подарки кому даришь… И о своём, несбывшемся, не жалей. Другое будет. Обязательно быть должно!.. И не ной… И не дешеви, не поскудничай… Всё возвернётся… И хорошее, и плохое… Не тебе- так детям, жене… До седьмого колена…  Заболеют…  уволятся… экзамен не сдадут… Не паскудничай… Хреново, что безадресно всё это… возмездие это… Сидишь, гадаешь- за что? Ребятёнок хворает- дед «квасил» без удержу… Жена болеет - а это ты в седьмом классе пацану по лицу врезал ни за что… слабый такой был, зачуханный, все шпыняли… Безнадёга ни с того ни с сего на сердце- это ты ребяткам, друзьям своим что- то тренькнул, соврал…  Не паскудничай… Трудно- то как!
  Иль наоборот: счастья полный дом! Полный дом…
  А паскудство само в руки лезет…  На! Возьми! Не увидит никто! И знать не будут! Пользуйся! Нельзя…  Вернётся всё… сторицей вернётся, мало не покажется… Да не тебе, а, может, внукам… Они то в чём виноваты?! Дед скурвился, а они виноваты!?
  -Ты закусывай, закусывай, Степаныч.-
  Тот увидел, наконец, кружку в руке, выпил. И сразу же потянулся за сигаретой.
  -А ведь многие до упора за жизнь цепляются… Думаешь: что ж ты, бедолага, ломанный- переломанный весь, так за неё цепляешься… И жить то тебе уже в тягость, а карабкаешься, карабкаешься… Щас думаю: любит он, видно, кого- то… Больше всего на свете… И карабкается- то поэтому… Чтоб больно любимому не сделать… Хотя.. не все, конечно…   По- разному бывает…-
  Сигарета потухла. Он зачмокал губами, поднял уголёк из костра, прикурил.
  -Вот «панталык»- до сих пор не знаю, что такое…   А кучу дел с него сделал.
  Знакомый здесь, машину у меня ремонтирует, говорит: одиночество- это когда туалет изнутри не запираешь…  И щетка зубная одиноко маячит… в стакане… Хорошо, бродяга, сказал… Грибов, жалко, не пособирали. Я бы вам сейчас  такую  груздянку заварганил!.. Да, Улька? Куваев то хорошо говорил: «Против жадности только пулемёт помогает». Это точно. Сам испытал… И смотри, как скука с годами меняется… В пятнадцать- «тихо- это, значит, скучно»… А в сорок- как у Лозы…   Только с людьми… От человек! Написал - как душу погладил!  Вовка, спой, а?  Щай нальём ещё по чуть- чуть - спой, а?-
  -Серёга, налей… по  чуть- чуть только…-
  Вовка отобрал у Лёшки молчавшую гитару. Те, по другую сторону костра, о чём- то уже давно спорили. Особенно яростно  собачились  Аркадий с Анатолием. В центре, сияя медным в бликах костра лицом, с кокетливыми незагоревшими усиками  восседал невозмутимый Сашка. Ноги с уже грязными босыми ступнями сложены калачиком, руки - на животе. Лукавая улыбка Будды блуждает от одной щеки до другой.
  Владимир подтянул разлохмаченную третью струну.
  -Давай, Вовка.-

  «Ничего, ничего. Всё пройдёт, перестань.
    Ты же в дальних дорогах справлялся с собой.
    Просто- напросто ты постарел и устал,
    Не поёшь про туманы и чью- то любовь.
    Посмотри, как с деревьев слетает листва.
    К сердцу, видно, уж слишком ты стал принимать
    И ворчанье дождя, и чужие слова…
    Возвращается жизнь - не сходи же с ума…
    Закури сигарету, пройдись под дождём,
     Как и раньше на помощь к себе не зови-
     Люди сами придут, а пока подождём.
     Как шутили друзья: «Такова   се ля ви»
     Помолчи над ночною притихшей рекой.
     Дождь прошел. Огонёк… Кто- то тоже не спит.
     Вот и всё. Потихонечку песню допой.
     Возвращайся домой. Всё пройдёт.  Потерпи»

  Мочали все. Молчала ночь.
  -Сволочь ты, Вовка… Чего душу травишь?!-
  И ребята только сейчас заметили, что Степаныч действительно запьянел. Чего- то неразборчиво бормотал себе под нос. Попытался встать, зашатался и снова уселся, едва не свалившись с сидушки.
  -Пойдём- ка, братишка, поспим.- Никола ласково приобнял его. – Пойдём, пойдём…- И, придерживая, повёл в палатку. Степаныч не сопротивлялся. Поднялась Рика. Потянулась всем телом, зевнула и поплелась следом.
  -Ослаб чёй- то Степаныч,- сказал удивлённо Лёшка, подбросил поленьев в костёр. – Ни разу его таким не видел.-
  -Всяко бывает…   Сомлел. Иногда пьёшь, пьёшь - всё тверёзый! А иногда - со  стакана пива скопытишься…
  -Возраст то… тоже сказывается.-
  -Он ещё всех пересидит, с возрастом то со своим…-
  -Да чего вы…  Две ночи всего и осталось. Когда ещё вырвемся все вместе? Вот он, на радостях то…
  -Это точно!
  -Аркаш, а как там, в Челябе?
  -А чего ей сделается…  Стоит Челяба. Трое суток прошло…  Стоит…
  -Да… Трое…   А, кажется-будто месяц…
  Из палатки выбрался Николай. Обулся, зашнуровал вход. Из темноты, качаясь со сна и подскуливая, подвалил Плюм. Николай чертыхнулся.
  -Что, специально ждал, когда закрою?-
  Вновь расшнуровал, запихнул щенка  во  внутрь.
  -Спит Степаныч?-
  -Спит.  Умаялся,   бедолага.- Николай присел к костру. –Вспомнил сейчас…   По молодости частенько поддавали. Всё в жизни праздником было. Машину купишь- все друзья у тебя… С охоты приезжаешь- та же петрушка. Всё обмыть полагалось.
  Валюха у братишки терпела поначалу… А чего: не упивались, не буянили… Всё- равно, надоело…   Да и самим надоело… А вспомнилось, как Валюха братишке выговаривала: дескать, «как ты пьяный на отца похож! Копия!».  Батя-  то у нас шибко поддавал! Буйный был пьяный! Степаныч тогда сильно обиделся: «А на кого ж я, дескать, походить должен? На соседа, что ли?!»
  Смотрю сейчас на него - нисколько не похож! Тихий и смиренный. И не буробит. Батя-  то буйный был!-
  -Да весь мир пьёт! Кого не возьми!.. Скандинавы эти… Американцы…   Пить только не умеют. У меня здесь приезжали одни, договор подписывать…  Посидели малость в кабачке - и в аут! А фильмы смотришь: виски! Двойной! Без содовой!- Лёха махнул рукой. Подцепил с решетки копчёного налима и с тихим стоном втянул запах копчёной рыбы.
  -Лёх, а ты знаешь, сколько это - двойной виски?-  Санька любил серьёзные обстоятельные разговоры о насущном и вечном: о землице, о бытие - питие, о справедливости…
  -Ну? И скоко?- Алексею тоже было интересно, с какой дозы у янки проявляется русский характер.
  -Сорок граммов!-
  Ба! Все раззявили рты и молчали. Саньке, моряку очень давнего плавания, по поводу потребления спиртного на Диком Западе верили. Поэтому и обомлели, услышав убойную штатовскую дозу!
  Серёжка первым делом разыскал прозрачную пластмассовую кружку с мерными делениями. Деления жидкости на российской кружке начинались с пятидесяти граммов. Он налил пятьдесят. Посмотрел на свет костра и выпил. Все смотрели на Сергея. Тот прислушался к себе. Все ждали.
  -Не почувствовал,- резюмировал он, наконец. – Может, содовой не хватает?-
  -Трепанул Пауэрс! «С ног валит»!   Трепач!- с горечью произнёс Аркаша.
  -Стоп! Какой Пауэрс? На У-2?  Которого  сбили?- опешил Сашка.
  -Ну!-
  -Дак  тебе… Тебе ж лет 5- 7 было всего!-
  -Ну!-
  -Чего ж языком мелешь?! «Пауэрс!.. Трепанул!..» Где ты его видеть то мог? «Трепанул…»-
  Аркадий посмотрел на Александра, как на больного: с состраданием и жалостью.
  -Саш, это ж он трепанул! И не мне, а журналистам.  Я-  то здесь причём?-
  Саня промолчал. К Аркаше трудно было привыкнуть.
  Опять разговорились парами