что, мол, полочку застелить. Опасается, вдруг сочтут богатым, при деньгах — еще тукнут, чего доброго...
Знавал я таких пентюхов с жизненным кредо: «Победней да поплоше — прожить проще». Если говорить откровенно, такой попутчик, что палка в колесе, смотрит на тебя бирюком, столп нравственности какой-то, даже совестно на его глазах водку хлебать, ни анекдот отмочить, ни о девках поговорить... Люди с вечным укором во взоре...
— О чем скорбим, дядя? Не горюй, мужик, прорвемся... — Петька, взлохматив свою покрытую инеем шевелюру, взялся со слезой напевать «Снегирей». Песня была про курсантов, сложивших головы под Москвой, но она и про него, вечного курсанта, готового хоть завтра на передовую.
Рассказать вам о Петьке вышла бы целая книжка в черном коленкоровом переплете, да уж как-нибудь потом сподоблюсь.
После Лермонтовки пытались попасть в вагон-ресторан, но не повезло — слишком рано. В соседнем вагоне остановились покурить с забавными девчонками-студентками, в колом сидевших форменках-хаки — стройотрядовки. Петька, как всегда, с серьезным выражением лица, загнул какую-то ахинею, девицы попадали от смеха. Девушкам нравятся веселые ребята. Собрать бы Петькины истории в кучу, вышел бы пухлый томик жизнеутверждающей лирики. Почитать бы Петькины стихи, непременно какой-нибудь деятель произнес, подобно классику: «Новый Пастернак явился?!.»
— Пошли уж, ладно, пошли, — тяну я его, — пойдем, не то с тобой точняк в ментовку загребут...
Петька нехотя подчиняется. Пришли, брякнулись на неубранные постели, незлобиво перебрехиваемся между собой. Наш попутчик тем временем немного повеселел, стал деловитым, как выяснилось, пришло его время собирать вещички на выход. По-своему он даже подольщается к нам, мол, хорошие ребята попались, веселые, дай Бог здоровья.
— Дядя, — ерничает Петька, — уж коли Бог есть, обязательно нас не оставит...
Мужик сошел в Бикжне. Мы, прильнув к окну, наблюдаем за ним. Дядек, ступив на перрон, широко расставив ноги, по-хозяйски твердо встал на своей земле, вот малость передохнет, оглядится и потопает восвояси, стряхнув, как дурное наваждение, всякую память о двух забулдыгах и матерщинниках.
— Будь здоров, дядя! — хочется прокричать ему вослед, но мы помалкиваем, переглянувшись, как два охламона, отвечаем мысленно каждый за него: «Обязательно буду!»
Вагон тряхнуло, перрон откачнулся и, набирая скорость, пополз назад, попятился и исчез давешний попутчик. И в нас что-то отщипнулось, осталось на невзрачном полустанке. Убаюкивающее покачивание вагона наводило тупую сонливость в голове, не хотелось внимать людской речи, а уж тем паче пошевелить языком. Мы расслабились, отрешенно посоловели...
Неожиданно зеркальная дверь купе тихо откатилась без металлического лязга и скрипа. Открытый проем загородили двое парней лет тридцати, чуть моложе нас с Петром. Одеты в дешевые, соломенного цвета штормовки, порядком застиранные, местами видна грубая штопка. Брючки дудочкой — мало кому из портных удается сузить штанины, не выворотив наружу карманы. И я по молодости пользовался услугами швей-надомниц, штамповавших тогда клешеные брюки с передними кармашками, потом охладел к моде, но стараюсь покупать импортные вещи, не уважаю наш отечественный ширпотреб. В руках ребят саквояжи — грубые подушки из кожемита, далеко не родня изящным кейсам с кодовыми замками.
Парни громоздко ввалились в купе, неловко потоптались, что-то буркнули себе под нос, должно приветствуя нас, запихнули свой нехитрый багаж в нишу над дверью. Мы с Петькой понимающе переглянулись, оценивая новых попутчиков на предмет возможной потасовки. Ребята аккуратно присели в наших ногах друг против друга. Потом стали переговариваться какими-то неясными, с недомолвками, фразами, даже немного заспорили.
Я не вник в суть их беседы, да она меня и не интересовала. Занимало другое. Знаете, бывает так... На твоем горизонте появляется новый человек, подсознательно прикидываешь его на себя — ты сильнее или он, в смысле волевых качеств, но и физическая составляющая не маловажна, доведись драться — кто еще победит... Так вот — мы с Петькой явно сильней. Ребята, видимо, произвели подобный анализ и наверняка с тем же результатом. Они как-то стеснялись нас, старались быть предупредительно вежливыми, даже говорили вполголоса. Но все же мы как-то не стыковались с ними, в купе воцарилась скованная, натянутая атмосфера. Что за причина?.. Мы к парням не испытывали неприязни, парни как парни, очевидно простые рабочие ребята, судя по узловатым мозолистым рукам. Так в чем разница между нами? Видимо, мы с Петькой более битые и нахрапистые мужики, ну а те ребята помоложе, поскромней, возможно даже воспитанней нас. И еще важна взаимная притертость. Это как еще не приработанные друг к дружке мельничные жернова, или по современному, как новенькие сопряженные детали. Обе выполнены по ГОСТу, но нужно погонять их в «одной упряжке», тогда они притрутся, приспособятся — не станут заедать.
Сами понимаете, если вы не из куркулиной породы, невыносимо играть в молчанку с попутчиком, заведомо будучи человеком общительным, компанейским. Контакт возникает не сразу, скрежещет по нервам — как камень в водосточной трубе, туда — сюда, бьется о стенки... Но слово за слово, мы разговорились с ребятами. Само собой, коснулись дежурных животрепещущих тем. Петька, отъявленный критикан и спорщик, поднял явно провокационные вопросы, я пытался его урезонить — куда там... Однако наши попутчики оказались не лыком шиты, они методически, в пух и прах разбили высосанные из пальца Петькины доводы. По правде сказать, их аргументы, возникни потребность их тщательно проанализировать, были не совсем безукоризненны, но спорить с ними, особенно с похмелья, было нелегко. Например, бесило нас с Петькой, что ребята, признавая лень, отсутствие инициативы, порой даже преступную халатность среди руководителей любого уровня, уж очень либерально рассуждали о степени наказания нерадивых начальников.
Мы с Петром стояли за применение к таким чинушам строгих карательных санкций, обыгрывая сталинский лозунг: «Советская власть строга, но справедлива». Попутчики же налегали на соблюдение законности, якобы вожди учили бережному обращению с людьми. Мы с Петькой были в корне не согласны. Петька яростно негодовал, в расчете сбить ребят с толку приводил массу житейских примеров, порой совсем нелепых. Они, скорее всего, опасаясь не связываться с поддатыми парнями, стали уходить от прямых ответов, где можно, поддакивали, однако в принципиальных вопросах упорно стояли на своем.
Задорный Петькин пыл иссяк, и он, да и я вместе с ним, ощутили настоятельную потребность взбодрить голову алкоголем, ибо стало совсем невтерпеж. Предложили ребятам присоединиться к нам. Парни заменжевались, но чувствовалось, что они не прочь залить за воротник. Сразу видно человека, склонного к выпивке... Ребята малость поломались, посетовали, мол, неудобно как-то, сами-то они на мели... пить за чужой счет.
Мы с Петькой не стали разводить «антимонии», широким жестом пригласили парней к столу, те скромно подсели, поначалу говорили какие-то безгласные слова, дабы проявить подобающую учтивость, оказавшись в роли нахлебников. Но выпивка есть выпивка... Пропустили по одной, другой, третьей... Хорошего человека легко отличить по тому, как он пьет водку. Подлец начнет мудрить, накручивать словесную шелуху, превратит простое, как вздох, действо в скопище ужимок и выкрутасов, как бы намекая, что он приобщен к некому таинственному ритуалу, а ты, вроде как неотесанное мурло. Простой, открытый мужик не станет задерживать товарища, тяпнет, а уж потом выскажется по делу. По сей день помню присловье моего старого наставника, бывало, натянет стакан и по доброму крякнет: «Хороша, но дороговата!» — да так задушевно, по-свойски. Наши парни пили по-доброму, не уклоняясь от налитого, но и не гнали собак, лишь бы поскорей нахлебаться. Но водка — есть водка, пришло время, мы все порядком захмелели. Попутчики молодцы, умели себя держать в компании, кажется, я не услышал от них ни одного матерного слова, самостоятельные ребята...
Душа требовала праздника, хотелось ей настоящего размаха, хотелось кутежа с женщинами, с шампанским в хрустальных фужерах.
Петька потащил в ресторан. Ребята оказались надежными собутыльниками, и речи не было, чтобы развалить честную кампанию. Нас даже льстило, что парни ни при деньгах — представилась возможность проявить истинно русское хлебосольство, а оно, как всем известно, состоит в разливанном море вина. Короче, просидели мы в вагоне-ресторане до закрытия. Крепкие оказались ребятишки, не облевались, не попадали, не ползали, как последняя рвань. Молодцы, уважаю таких людей...
Как мы попали в свое купе — не помню. Просыпаюсь к утру, кошки на душе скребут (оно так всегда у меня с сильного перепоя), муторно, пакостно, выть хочется. Нашелся, все же среди нас умный человек, запасся двумя бутылями портвейна — похмелились, полегчало в голове и в сердце...
Новые знакомые стали нам настоящими друзьями. Абсолютно не чувствовалось никакой скованности и подобия отчужденности. Вот как быстро выпивка сближает людей, и что у нее, проклятой, такая бесовская сила?!
На какой-то станции один из парней — Юрка, сгонял в орсовский магазинчик, малый оказался пробивной, приволок три белых. Начали по новой. Однако былого веселья что-то не наблюдалось. То ли довлел факт скорого расставания с новыми друзьями, то ли вообще, в головы закрались гнетущие мысли о бренности бытия, и нашем постылом уделе.
Все заделались «вольными философами». Мы с Петькой ратовали за богоискательство, считая его ключом к повышению всеобщей нравственности, панацеей от людской черствости и растущей скаредности. Парни, в общем, соглашались с нами, но, как я заметил, в их рассуждениях не было свойственного нам пессимизма. Они смотрели на жизнь шире, она привлекала их неизведанной новизной, они упрямо считали, что им непременно повезет, короче, верили в светлое будущее... И вот тогда их розовый оптимизм стал мне не по душе. Моя собственная житуха почему-то никак не складывалась, удача не хотела идти в руки, постоянно на моем пути вставали препятствия, преграды, препоны... Одним словом, нет разгона, а значит, и хода в жизни...
У Петьки тоже не лучше моего — одна маета... Два сапога пара — мы с Петькой, угораздило же нас уродиться на свет божий столь неудачливыми. А парни, должно, счастливчики. Видно, мало их била жизнь, ну, и дай Бог им, коли так.
Вот и Владивосток. Мы долго расставались, пожимая «честные лапы» друг дружке, никак не могли разойтись, оно и понятно, были опять на «сильном взводе». Петька, тот лез по-пьяному целоваться, клялся в вечной дружбе... чего только не наговорит пьяно возбужденный человек. Признаюсь, я в какой-то момент тогда стал трезветь и уже воспринимал наше прощанье взглядом стороннего наблюдателя, понимал его затянувшийся характер. Но не по-русски просто сказать парням: «Покеда!» — дурно с хорошими людьми расставаться по-свински, поспешая по своим делишкам. Но все
