Космодемьянских и многих других. Попытка оказалась заразительной для Китая, Кубы, Вьетнама, но она оказалась слишком мучительной для большинства людей планеты. Поэтому баланс Дон Кихота и Санчо Пансы в основной массе человечества складывается пока в пользу второго. Но Санчо Панса всё равно будет искать своего хозяина, потому что без хозяина ему не выжить. Человек был задуман Творцом как гомо сапиенс, а не гомо жующий и пьющий. Когда антропоид деградирует, наступают катастрофы. Недаром так пристален сегодня интерес к причинам гибели Атлантиды. Хотя можно вспомнить другие примеры, более поздние и реальные: Вавилон, Содом и Гоморру, поздний античный Рим.
Советские донкихоты временно проиграли. Но семена брошены. Советская власть доказала, что люди могут выжить без денег. Точнее, без их тоталитарного господства. Поэтому, повторяю, когда господство денежного мешка доведёт мир до окончательного маразма и кошмара, а время это, все видят, близко, люди вспомнят уроки своего героического прошлого. Они вернутся к Христу в той Его форме, которой потребует время. Потому что в основе Христа героизм — торжество человечности над животным началом, духа над телом.
Народ, топчущий имена героев, не имеет будущего. К счастью, имя Островского топчут ничтожества, которые сами в будущем не могут рассчитывать ни на что. Потому они так беснуются в настоящем, пытаясь заразить своим ничтожеством как можно больше людей. Этим антигероям совершенно непонятно, как обездвиженный и слепой человек мог чувствовать себя полноценно счастливым. Между тем Николай Островский был слишком честен, чтобы натягивать на себя маску благополучия.
«Я никогда не думал, что жизнь принесёт мне столько огромного (выделено мной. — Ю.К.) счастья. Ужасная личная трагедия уничтожена, и жизнь полна ликующей радости творчества". "Как знать, когда я был счастливее — в юности, при цветущем здоровье, или теперь».
«Никогда не думайте, что я несчастный человек и грустный парень… Эгоист погибает раньше всего. Он живёт в себе и для себя. И если исковеркано его "я", то ему нечем жить. Перед ним ночь эгоизма, обречённости. Но когда человек живёт не для себя, когда он растворяется в общественном, то его трудно убить, ведь надо убить окружающее, всю страну, всю жизнь…»
«Вы видите мою улыбку, она радостна и искренна. Я живу огромной радостью побед нашей страны, несмотря на свои страдания. Нет радостнее вещи, как побеждать страдания. Не просто дышать (и это прекрасно), а бороться и побеждать».
Под такими словами мог бы подписаться сам Иисус Христос, так что недаром вышеупомянутый французский писатель Андре Жид сравнил Островского с Ним.
А.М.Горький сказал об Островском: "Его жизнь — яркий пример торжества духа над телом".
Как объяснить счастье, пережитое Николаем Островским? Никак. Порассуждать о нём можно, растолковать нельзя. Но просьба Островского не считать его несчастным человеком и грустным парнем приоткрывает завесу над мироощущением каждого подвижника — растворение личности в служении миру даёт человеку ни с чем не сравнимое блаженство. Бог не может не дать его своим любимым сынам.
Дифирамбы власти, сотворившей феномен Островского тоже неправомерны. Он сотворил себя сам.
Героизм всегда уникален, он удел одиночек. Но фон героя может быть разным. Островский жил и творил в эпоху, когда вся страна жила на волне героизма. Теперь волна другая. Пословица "на миру и смерть красна" сегодня неактуальна, нынешний мир равнодушно проходит мимо героев, как бы не замечая их. "На миру", то есть на виду и на слуху, маячат антигерои. А куда делись подлинные? Никуда они не делись. Сменился лишь фон. Ученый, которому не платят, но который продолжает свои научные поиски во имя России, полуголодный учитель, обучающий ребятишек "по мандату долга", обезглавленный солдат, не принявший чуждую веру, — это всё те же вдохновенные индивидуальности из породы Островских. Ими держится сегодня Россия.
И литераторы литераторам рознь. Один из редакторов Островского Н.Чертова, встретившись с ним лично, тяжело входила потом в рутинный поток издательской жизни, так зажёг ее образ автора "закалённой стали". Вспоминая встречу с ним, она пишет: "Трудно, по-разному думалось. И когда один писатель, настойчиво расспрашивавший меня о Николае Алексеевиче, в конце сказал: "Сознайтесь, это страшно?" — я взглянула на него с изумлением и возразила: "Что вы — наоборот! Островский — лёгкий человек. Вот именно лёгкий! И по-настоящему жизнерадостный".
Можно понять и спрашивающего писателя и ответившую редакторшу. В редакторше угадывается генерация, давшая миру Зою Космодемьянскую и Любовь Шевцову, в писателе — просматриваются будущие представители наших "демократов-диссидентов" второй волны. Потому что первая волна, выраженная, скажем, А.Д.Сахаровым, — тоже героическая, её вдохновляли всё те бескорыстные идеи свободы, растоптанные потом алчными "демократами" второй волны. После сражения на поле боя приходят мародёры.
Когда я говорю о первой волне диссидентов, имею в виду тех, кто открыто бросил вызов потерявшей инициативу Советской власти. Для меня в эту волну входили люди самых разных политических убеждений, кроме упомянутого выше Сахарова, Солженицын, Зиновьев, Лимонов, Максимов. Всех этих людей объединяет одно — служение идее и стремление ради своей идеи идти против течения. Рыбы-прилипалы, кинувшиеся к должностям и разделу социалистического имущества, тоже иногда называют себя демократами первой волны. Но это не волна, это пена. Для них любая форма героизма — кость в горле. Сегодняшнее телевидение, словно заклинание, повторяет слова: "Время героев прошло".
Передаю слово Юрию Гагарину: "Простой рабочий паренёк Павка Корчагин, сражающийся за Советскую власть, за будущее Советской родины, близок и понятен миллионам людей! Корчагинцы моего поколения, возмужавшие в послевоенные годы, осваивали целину, строили Братск, прокладывали дорогу к звёздам… Что касается меня, то в самые трудные минуты я вспоминал железное упорство и несгибаемую волю Павки
Корчагина…"
Время Гагариных тоже прошло? На какое-то время. Но оно вернётся, как возвращаются после зимы цветы, трава, листья деревьев. А всё безжизненное, как старый мусор, весна уносит навсегда.
Наслаждения Рокфеллера с его горой денег понятны многим. О чувствах "убогого" Серафима Саровского, как он сам себя называл, встречавшего каждого приходящего к нему словами: "Радость моя!", тоже говорят многие. Но радости старца понятны единицам. Даже из среды самых рьяных служителей церкви.
Подвижник может быть воином, монахом, учёным, поэтом, деловым человеком, политиком, кем угодно. Он выше партий, идеологий, национальностей и профессий. Две тысячи лет назад Богу было безразлично, кто ты — эллин, язычник или иудей, главное — кому и чему служишь. К двадцатому веку предпочтения Бога не изменились, и церковь накануне революции в лице подавляющего числа служителей, изменившая делу Христа, лишилась Его харизмы. Харизма перешла к безбожникам. Их подвижники оказались сильнее церковных. Хотя жили в советские времена патриарх Тихон, иеромонах Сампсон, отец Арсений и другие подлинные христиане. Они не уступали в духовной силе Чапаеву или Островскому. Но безбожных подвижников оказалось больше, их идеалы лучше соответствовали потребностям времени, и Бог поддержал их.
Нам это сейчас чрезвычайно важно понять, что погоду истории делают не формы идеологии, но люди-подвижники, к какой бы идеологии они ни примыкали. А Бог, задающий импульсы к переменам погоды, сам решит, кому на данном этапе отдать первенство, Ему главное — воспитать как можно больше тех, кто может смертью смерть попрать и осуществить на деле афоризм Ницше "Человек — это то, что следует преодолеть". Торжество низости в наше время ничего не меняет в подобном раскладе сил, только усиливает его. Низость допущена к власти на время, чтобы люди почувствовали необходимость героизма. Низости всегда приходит конец, тогда как нужда в героях никогда не прекращается.
Понимание движения истории как единства исключающих друг друга противоположностей помогает осознать, что случилось с Россией.
Народы устают от героев, нужна передышка. "Как закалялась сталь" вколачивалась в головы людей, поэтому перешла в отрыжку. Леонид Андреев даже о "Капитанской дочке" сказал в своё время, что она надоела, как барышня с Тверского бульвара. Всё что идет в тираж, приедается. Но когда в голову начинает вдалбливать то, что разворачивается сегодня на экранах телевизоров, здоровая голова понимает, что ее опускают в бездну. После такой "передышки" мир либо снова возвращается к героям, либо погибает.
Бог, руководящий человеческой эволюцией всё это хорошо понимает и "попускает" человеческие слабости, дает возможность "порулить" всем. Тем более, что Он не заинтересован держать людей в лапах нищеты, голода и холода, как это было во времена Николая Островского. Страдание — инструмент, но ни в коей мере не цель человеческого развития.
И сегодняшняя "демократическая" Россия не абсурдный переход из героической эпохи в период торжества рынка и пошлости. Нет, люди должны в разумных пределах создать себе обеспеченную жизнь, хотя в этом смысле дорвавшееся до власти "демократическое" меньшинство перераспределило денежные потоки страны с чудовищными излишествами. Но с излишествами у Бога разговор короткий, и мы наблюдаем это на многих примерах.
Большевики в своё время допустили большую ошибку, слишком рьяно потоптавшись по прошлому. Теперь в таком же положении оказались они сами. "Демократы" повторяют ошибку большевиков и тоже начинают чувствовать на себе сапоги истории. Уроки из неё редко кто извлекал, учёба происходит в основном на собственной шкуре. А топтаться по героям — занятие очень рискованное.
Да, Советская власть опиралась на таких, как Николай Островский, но она бы не продержалась так долго, если бы делала ставку на один героизм. Пропаганда героизма сочеталась с приказом номер 227, который действовал на всем протяжении сталинской эпохи. Сталин всегда использовал героический фактор в сочетании с фактором страха, но
особенно умело распорядился обоими факторами в годы нашей Святой Войны. В эти годы были классически осуществлены также оба религиозных Завета — Ветхий и Новый. Я говорю не о конфессиональной стороне дела, но по существу его. Новый Завет для героев — возлюби родину, как Бога и как самого себя; карающий Ветхий — для всех остальных. Очевидную диалектику двух Заветов война являла ежедневно. Многие молодые, необстрелянные ребята при первом столкновении с врагом бежали в панике и, если потом не попадали под огонь заградотрядов, то шли в штрафные роты и батальоны, и, опять-таки, если оставались в живых, пополняли ряды Корчагиных. Подлинная религия далеко не всегда совпадает с официальной.
Цепь подвижников непрерывна при восходящей звезде народа; но она прерывается,
