и ест, и спит, и выпивает, и баб трахает...
Разгар трудового дня...
Волошин силится доказать старшему мастеру механического цеха Чернышеву, что служба главного механика не детский сад и не отдел снабжения. По всяческим пустякам, например, в поисках электродов и метизов, сюда ходить не обязательно. Для чего в каждом цехе и предусмотрена должность замначальника по ремонту...
— Повадили вас — вы и сели на шею! — Начальник отдела разошелся не на шутку: разъяренно размахивает руками, брызжет слюной, лоб в испарине. Чернышев невозмутим, подперев подбородок кулаком, иронично посматривает на механика, мол — покричи, покричи, куда ты денешься-то, милок?
— Ну что, уразумел? — Волошин тычет пальцем в фондовое извещение, производственник отрицательно качает головой, тянет палец к потолку, намекает на распоряжение свыше.
— Да с тобой, гляжу, без бутылки не договоришься, — Иван Владимирович идет на попятную, — ладно, отпущу тебе в последний раз, дам из собственных запасов, — и предупреждающе заключает. — В последний раз даю, больше не приходи!
Чернышев довольно смеется, выставляя большие никелированные коронки зубов, он и не сомневался в Ваньчковой доброте. Мы все улыбаемся — работа есть работа. Зам сборочного угощает сигаретами, мы с Волошиным закуриваем, тот заслужил, потратил таки нервы.
Вдруг в дверь раздается отрывистый стук. Кого это несет?
— Да войдите...
На наших лицах сама деловитость — мало ли кто свои заходят без стука. Открывается дверная створка... Ба! На пороге стоит Тараторкин. Он заматерел, волосы остриг покороче, но одет все равно фраером...
— Здравствуйте! — говорит как по слогам.
Ишь ты какой, выискался? «Вуйте-вуйте-те-те-те» — оскомина в ушах от этаких деликатесов-политесов нам ближе и родней скомканное «Здрасть...»
Волошин и Чернышев недоуменно смотрят: — что за гусь пожаловал?
Тараторкин метнулся в мою сторону, он деловито сосредоточен:
— Ты за начальника? — он протягивает мне белую ладонь. — Направили вот к тебе...
На мгновение воцаряется неловкая тишина... Я рассекаю заминку широким жестом на Волошина, как бы между прочим поясняю:
— Я сейчас за зама... — уже после, вспомнив эту сценку, я остался собой доволен. Тараторкин не мог уличить меня во лжи. Помните, я однажды представился ему главным механиком, неважно, что сегодня я рангом ниже, главное не простой клерк.
Парень замешкался, неловко пригладил шевелюру, качнулся от нечаянной промашки, подошел к истинному начальнику. Ваньчок принял хозяйскую позу, погрузнел, так и пышет самодовольством.
— Я... я к вам по такому вот делу, — Тараторкин отщелкнул крышку роскошного кейса (заглядываю внутрь саквояжа: там замшевые карманы и кармашки — стоящая вещь, одним словом). Антоха протягивает Волошину лист плотной бумаги, не писчей желтой, а белой, глянцевой (бочком протискиваюсь за спину шефа, читаю из-под его руки). Тараторкин запоздало поясняет:
— Мое заявление... Прошу меня принять инженером-конструктором третьей категории, — добавил, немного подумав, — так кадровик подсказал...
Действительно, заявление, сочиненное по всей форме. Содержание не фиксируется в моей голове. Зато вот это да! Размашисто, властно, грубо, поверх написанного — царской рукой наложена виза: «Принять... та-та-та... — переводом». Вот это-то злосчастное «переводом» побудило нас с Волошиным удивленно поднять глаза на Тараторкина. Он стоял, скромно потупившись...
Ишь ты, святая простота — переводом! (Прием переводом был большой редкостью для нашего завода, а уж тем паче перевод из другого, неродственного нам ведомства).
Главного механика чуть кондрашка не хватила, он даже потерял дар речи:
— Да-э-э... — выдохнул он наконец. Сие блеющее междометие можно было счесть одновременно мерой недоумение и восхищения. Главмех был явно обескуражен.
— Директор послал к вам, — Антоха напомнил о себе.
Ваньчок уже взял себя в руки, прищурившись, уставился на парня, деланно, придурковато спросил:
— Ну и что? — кашлянув, добавил. — Я то тут при чем? — сделал кивок на заявление, — директор-то уже подписал, — и, пожав плечами, поерзав на стуле, опять принялся вчитываться в резолюцию, словно ища в ней иной, сразу не понятый смысл.
Было ясно — Ваньчок ломает «Ваньку». Ситуация натянулась... Тараторкин занервничал, неуклюже потоптался, стал сбивчиво пояснять.
По его словам, директор велел оформить заявление, как полагается, то есть начальнику отдела следует в углу проставить согласительную подпись. Иван Владимирович, разумеется, давно смекнул, что к чему, но мудрил нарочно притворялся бестолковым.
— Так Вас директор принял на работу или нет, что-то я не пойму? — он простецки шмыгнул носом. — Мне-то, — ткнул пальцем в свою грудь, — зачем мне-то подписывать? — и вопрошающе уставился на Тараторкина.
Тот, видимо, потеряв всяческое терпение, срывающимся голосом ответствовал:
— Директор велел, чтобы вы подписали! — и стоически сжал губы.
Волошин уже в который раз принялся изучающее разглядывать заявление.
Антоха, скрывая нарастающее раздражение, открыл дипломатку:
— Вот мой паспорт, военный билет, диплом... — надо? — на его щеках проступили красные пятна.
Волошин безвольно махнул рукой:
— Зачем мне они нужны — твои бумаги? — подумав, добавил. — Да только кем я тебя возьму? — застучал подушечками пальцев по столешнице, покусал ноготь мизинца.
Надо сказать, что в нашем отделе почти все сотрудники числились инженерами-конструкторами, хотя функционал у них был разный: от снабженца до ведущего специалиста. Ранжировались по категориям от третей до первой...
— Ну ладно, коль директор подписал, я возражать не стану. На, спрячь... — он подмахнул заявление и, как негодную вещицу, отодвинул от себя. Затем, вроде и не слыша благодарственное «спасибо», тоном казанской сироты пролепетал. — Мое дело маленькое, меня не спрашивают, начальству видней... А ты садись, — наконец-то Ваньчок пригласил Антона присесть.
Тот оглянулся, выбирая свободный стул. Доселе невидимый Чернышев из подхалимства пододвинул самый чистый.
— Кем трудились раньше? — Иван Владимирович был, сама любезность.
— Ну, я работал в СМП, это монтажный поезд, в конторе, в сметном отделе, — Антоха хотел что-то еще добавить, но передумал, погасил фразу кивком головы.
Тут уж я подал признаки жизни, мне искренне захотелось, чтобы Тараторкина взяли к нам. Я интригующе выдавил из себя, словно размышляя вслух:
— Можно поставить смотрителем зданий, у нас вакансия... — обращаясь к Тараторкину, спросил. — Представляешь, что за работа?
— Да, да, конечно, — чуток отпрянув от неопределенности, ответил он уже уверенным тоном. — Дело не хитрое, это все семечки. Да только не хочется опять в СНИПах ковыряться.
— Что так? — я даже растерялся. — Работа не бей лежачего... У нас работал смотрителем один друг... Так все ходил, мух бил, даже мухобойку в стройцехе заказал.
— Ладно, Мишк... — отрезал Волошин, — там будет видно...
— Ну, я, наверное, пойду? — Тараторкин поднялся со стула, — Нужно еще трудовую со старого места забрать...
— Давай, давай... Когда тебя ждать—то? — деловито полюбопытствовал главный механик.
— Скорее всего, в понедельник, — потоптавшись, Антоха определился, — точно в понедельник выйду... Спасибо, до свидания, — и стал протягивать каждому на прощание руку топориком.
— Ну давай, покедова, не болей... — спровадил его Ваньчок.
Глава 3
Стоило Тараторкину прикрыть за собой входную дверь, личина главного механика разительно преобразилась, кровь прилила к его лицу, он слышно задышал, а затем и вовсе резко стукнул кулаком по столу.
— Да, дожил, Иван Владимирович! — мы с Чернышевым изумленно уставились на начальника. — Видали? — он вопрошающе воздел руку долу. — Видали хлюста?.. Пришел на мое место... — и, убеждая более себя, чем нас, ернически добавил, — сразу видно птицу по полету. Ишь ты, интеллигент сраный, дипломатка при нем... А я кто такой? — и уничижено заключил. — Да работяга простой, коняга тягловая...
Не ожидая подобного самобичевания, мы пришли в замешательство. Да и чем возразить? Ни для кого не секрет: как инженер Волошин слаб. Любая копировальщица сумеет повесить ему лапшу на уши, не говоря уже о заполнении бланков отчетности, тут ему такую свинью могут подложить — десять лет в тюряге не расхлебаешь.
— Пригорюнясь, Ваньчок взял себя в руки:
— Борман (так прозвали нашего директора за схожесть с бардом Визбором, игравшим в «Семнадцати мгновениях весны») подбирает себе новые кадры. То-то, смотрю, на планерках не стал ко мне придираться, хотя бардака стало еще больше. Верный признак — хочет ослабить мою бдительность?! Ну и пусть... Я знаю, что нехорош. Пускай, коли так... Плакать не стану, как пришел, так и уйду...
Мы с Чернышевым приуныли (а может, только вид сделали). Но Ваньчок уже разошелся, был в своем репертуаре:
— Не робей, ребята, прорвемся! Не пропадем — был я токарем, токарем и останусь! Восемь часиков отпахал и свободен, а две сотни на лапу отдай, не балуй! Не то что сейчас? С утра до темной ночи, и субботу с воскресеньем тоже прихватываешь, и все праздники — на кой черт мне такая жизнь сдалась. Мне что — чины нужны? Мне что, орден дадут? Да пропади все пропадом с их зарплатой... — Ваньчок остервенело махнул рукой.
Посмотрит неискушенный человек на главного механика и подумает: выжали, гады, человека, как тряпку, и выбросили вон на помойку. Посетует — кругом одна несправедливость... Но, как говорится, — ничего не попишешь. А искушенный, знакомый с заводской кухней, знает, что людям склада Ваньчка только такая работа и нужна. Тут можно и очки запросто втирать, и пьянствовать напропалую, и прогуливать, зная, что все и так прокатит, как и было заведено с испокон веков.
— Погоди, Иван Владимирович, не лезь в бутылку! — подал голос разумный Чернышев. — Это, брат, все твои фантазии, мнительный ты стал последнее время. Из мухи слона научился раздувать. Откуда ты взял-то, что тебя снимают с должности? Я, по крайней мере, ничего такого не слышал. А ты, Михаил, (в мою сторону) знаешь чего-нибудь? (я отрицательно махнул головой). Вот видишь... Ты так думаешь — любого болвана с улицы возьми и он потянет за главного механика? Борман не дурак — дать развалить ремонтную службу...
— В самом деле, Иван Владимирович, — подал я голос, — навряд парень на твое место, он конторщик обыкновенный, какой из него механик? — и оптимистично заверил. — Не будет от него толку...
Волошин криво, я бы сказал, даже расчувственно усмехнулся:
— Ребята вы хорошие, я знаю... Да только утешать меня не стоит — я не мальчик. Борману везде свои людишки нужны. Иначе ему долго не продержаться — подсадят, подведут под монастырь...
— Какой ты, однако, тактик? — Чернышев не стерпел. — Свои люди нужны в главке. А тут?.. Кто тут — подчиненные. Кто он и кто ты? Посуди сам — чем ты подсадишь-то? Мелко ты плаваешь (ты уж не обижайся, Иван), чего директору с тобой делить? Работаешь и
