дисциплина выше, все же военизированное прежде ведомство). Узнать, как там поставлено дело, ну и, соответственно, перенять опыт, внедрить у нас. Список же эксплуатируемых талей он может взять из журналов ППР (планово-предупредительного ремонта), там утвержденные данные. Хотя, нечего греха таить, журналы эти переписывались из года в год, но сам перечень и координаты месторасположения оборудования имеются. Пусть заводит новые папочки, закажет нужные бланки в типографии, ну и начнет подшивать бумажки, тут можно развернуться в полную силу, главное застлать глаза инспекторам технадзора и проверяющим из разных комиссий.
Тараторкин благодарно внимал моим доводам, да, по сути, они и были самые рациональные из ранее услышанных им советов.
Теперь Антон включился в работу без прежнего ажиотажа и постарался ввести ее в размеренный ритм. Постепенно на его столе стали накапливаться синьки паспортов, заполненные каллиграфическим подчерком, печатались инструкции, вычерчивались графики... Дай-то бог теперь не свернуть ему с намеченного курса, глядишь, и появится у нас на заводе надлежащая служба грузоподъемных механизмов и прочих опасных средств.
Волошин, видя такое усердие, заметно потеплел к Тараторкину и с пониманием отнесся к канцелярскому бремени, свалившемуся на плечи парня. Даже выхлопотал ему в АХО (административно-хозяйственный отдел) папки-скоросшиватели с надписью «Дело №» (кстати, большой дефицит). И вот, когда Антон завалился в «офис» с кипой свежей картонной продукции, радостно вывалил ее на стол, гордясь ей, словно это его победа, в отделе почему-то сразу установилась атмосфера молчаливого неодобрения. Стоило ему отлучиться, как наше «бабье» опять принялось судачить: «Кому все, а им, бедным, ничего, приходится довольствоваться только бэушным... Подумаешь, там... — кран-балки, тельфера какие-то?! У нас самих дела поважней будут...» Но внезапно ниоткуда взявшийся Иван Владимирович быстренько пресек их недовольство:
— Чего сквалыжничаете, поимейте совесть!.. У вас все на ходу, а малому приходится начинать с нуля, кому, как ни ему, надо помочь в первую очередь... Понимать надо, — и, хихикнув, добавил ехидно, — политику партии и правительства...
Намек на такие высокие инстанции означал одно — не заноситесь, бабоньки. И они это, конечно, уразумели.
Глава 5
Внезапно Волошин заболел, взял бюллетень (так у нас называют «ушел на больничный»), и мне пришлось всамделишно остаться за него. Что, конечно, не доставило мне удовольствия — упиваться куцей властью может только простофиля. Мизерная прибавка к зарплате абсолютно не компенсирует свалившуюся гору докучливых забот, кто понимает, тому нечего объяснять, сколь хлопотны обязанности главного механика. А кто не ведает, поясню... Необходим тщательный контроль, а проще постоянное присутствие на ремонтируемых объектах, по ходу нужно разрешать возникшие неувязки с запчастями, материалом, нехваткой людей. А так как все у нас привыкли делать с кувалды и лома, необходима изощренная инженерная импровизация: как поднять, как подсунуть, как вставить, да и еще мало ли чего. А главное, довериться практически некому нельзя, сварганят, что не так, отвечать опять же тебе. У нас народ какой, не ткнешь пальцем — сами не догадаются, боятся, как бы не переработать, извините, конечно, но жопу рвать на такой работе приходится только главному механику.
Конечно, есть вина в том и самого Ваньчка, распустил он людей, везде сам да сам, ну и мягкотел, разумеется, порой выпивает с мастерами и даже рабочими, что вообще недопустимо. Вот и сели ему на шею, сами ничего решать не хотят — оно так-то проще прожить без особых-то забот...
Эту систему за три дня не сломать. Поэтому мне палку перегибать никак нельзя, а то окажусь в цейтноте. Вот и пришлось вежливо упрашивать работяг, на приказной тон они насрали, могут послать куда подальше... Вот и носишься, как гончая, с высунутым языком, норовишь поспеть и туда, и сюда.
Признаюсь, я оказался таким беспомощным, что и рассказывать не хочется. Ну, не практик, не практик я!.. Даже то, что порой мои указания выполнялись совсем наоборот, возможно, и к лучшему, а то можно было бы таких дел натворить за весь год не расхлебаешь. Но все же работа ремонтного и энергетических цехов шла довольно бойко, ее рельсы давно откатаны и не крестясь суеверно, можно быть уверенным, завод бы не остановился.
Дела же непосредственно отдела меня интересовали в последнюю очередь, главное, чтобы все были на своих местах, а мужчины не запьянствовали. Я понял тогда, что в работе главного механика — отдел это вериги, мешающие ему целиком отдаться насущным нуждам производства. Собственно, пульс завода бьется в цехах, в отделах же и прочих конторах, пишутся всевозможные отчеты и планы, составляются от булды всякие графики и инструкции, мало где востребованные, а возможно, и ненужные. Короче, там попусту переводится бумага и просиживаются штаны. Вот почему все главные механики, случившиеся на моем веку, так мало времени уделяют нуждам своего отдела, живут вне интересов его коллектива, им просто некогда заниматься ерундой. И еще одно замечание, на инженерных должностях люди в отделах сидят годами, а вот главные механики и энергетики меняются как перчатки, то ли сгорают, то ли выдыхаются на такой чокнутой работе, а уж начальство, так оно всегда ими недовольно.
Итак, пока я судорожно балансировал над проблемами исправной работы заводской инфраструктуры и оборудования, уповая, увы, не на собственные способности, а больше на везение и неумолимо текущее время, которое все нивелирует и расставит по своим местам — отдел главного механика жил как обычно, даже вольготней, чем прежде. Меня они, разумеется, ни в грош не ставили, я для них свой...
Женщины перемалывали косточки ближним, мужики, сбившись в кучку, в наглую курили в пустовавшем кабинете начальника. Сознаюсь, порой у меня вспыхивала до конца неосознанная ненависть к ним, ко всему отделу. Я кручусь как белка в колесе, а они тем временем тупо балдеют, устраивают нескончаемые перекуры, до мозолей на языке обсуждают своих ближних. Хотелось нещадно обругать их, разгулять по полной программе, загрузить по уши работой, чтоб не пикнули, — но, поостыв, сознавал, что я один из них, ведь я только подмена отсутствующим механику и энергетику.
Я определенно нуждался в их помощи, хотелось хоть немного разделить с ними груз моей ответственности, но я знал, даже загорись они желанием пособить мне, все равно быстро бы остыли. Прячась за спины друг друга, они за глаза судачили бы, мол, тебе поручили, вот и выполняй, как знаешь.
Тараторкин, подобно прочим, считая меня не слишком суровым начальником, а точнее, и не признавая таковым, решил покамест отдохнуть. Вот наглец?! Он просто балдел... Одно отдал синить, другое — печатать, для конспирации собственного безделья рассыпал веером по столу папки-скоросшиватели, таким образом, деловая обстановочка получилась хоть куда — научился мимикрии у Пал Василича.
Но разве этим проведешь?! Сам я на такое горазд — наводить тень на плетень. Но всему есть свой предел. Если прочие сослуживцы хотя бы из-под палки исполняли вмененные обязанности, то парень ни хрена не делал. Пока остальные препирались по внутренним телефонам, сочиняли безликие сводки, пусть худо-бедно, но вели деловую переписку, да и тот же Дуб загодя исподтишка готовил, а может быть, переписывал со старого годовой отчет — Тараторкин же и не думал скрывать от коллег своего безделья. Меня просто заело, и что еще обидно, он стал подтрунивать надо мной, мол, не гожусь я в начальники, еще не дорос... Согласитесь, кого угодно так можно разъярить, вот и вырос у меня зуб на Антона.
Тут, словно по заказу, поспел приказ — выделить человека в сборочный цех на прорыв. У нас так часто случается, когда горит план «на сборке», набирают никчемушных итээровцев со всего завода и ставят на конвейер. Кого мне послать?! Само собой — добровольцев нема. Вот Тараторкин и пойдет, а куда ему деться?.. Такой подлости он от меня явно не ожидал...
Но я все же подстраховался, обставив дело не как мой самодурский произвол, а как естественный и справедливый выход из возникшей ситуации. Заглянув в курилку-кабинет, я поведал ребятам о приказе. У всех присутствующих сразу же вытянулось лицо, каждый затаился — лишь бы не его. И тут, всем на радость, я заявил:
— Видимо, Тараторкин, придется тебе в цех, твои тали потерпят, да больше и некого. — Я знал, что не прогадаю — кому охота вкалывать на сборке?
Достаточно ничтожного толчка, и намеченного кандидата тотчас, без проволочек «утвердят» в новом качестве. Лишь бы меньше дебатов, чреватых изменением начальственного решения — так, подстраховывая себя, думает каждый и прав по-своему...
Антон заверещал, якобы ему нельзя, мол, у него маленький ребенок, хворает жена, он попытался апеллировать к нашей человечности, но все словно набрали в рот воды. В таком деле редко найдется доброхот, кому охота вкалывать за халявщика на конвейере — вот и вся арифметика. Парень вопрошал о справедливости, но ему в ответ: «У всех малые дети — у всех жены больные». И уж чтобы окончательно парировать его недовольство, было единогласно заявлено, что все свое отработали в сборочном цеху, и теперь настал черед Тараторкина, пусть привыкает к несладкому итээровскому хлебу.
Я подтвердил, что все отдали свой долг родному заводу, пришла очередь Тараторкина. По нему было видно, что в ту минуту он возненавидел меня, как бы и любой на его месте, считая начальника палачом. Заискивать перед ним не собираюсь, но все-таки совесть моя не чиста. Делаю попытку пробудить в парне здравую оценку ситуации, малость преуспеваю... Антон перестает прилюдно возмущаться свалившейся на него несправедливости. Действительно, ну кого мне послать на чертову сборку — тот стар, тому в командировку, у этого срочный отчет... Что поделать, уж коли так вышло?! Не перехрянет же он в самом-то деле, если недельку-другую потрудится сборщиком, да и денежек побольше принесет домой, все подспорье семье, тем более жена болеет. Как ни крути — идти остается только ему, Тараторкину пришлось смириться.
Я понимал его, сам не раз был в такой шкуре. Работа на сборке — удовольствие ниже среднего. То, что там грязно и замазучено, еще куда не шло. В цеху стоит такой шум и свист от пневмоинструментов, словно ты в гостях у Соловья разбойника, сразу уши закладывает. Но самое страшное — темп работы конвейера, он неимоверно быстрый, выматывает до предела... Провались она пропадом — эта сборка!
Работа в сборочном цеху пришлась Тараторкину явно не в жилу. Вышел он во вторую смену, как ему работалось, не знаю, только на следующий день парень, как ни в чем ни бывало, сидел в отделе на прежнем месте.
— Ты почему не в цеху?! — все дрожало у меня внутри от негодования, так бы и смел дезертира в порошок...
— На конвейер я больше не пойду! — ответствовал Антон с самозабвенным пафосом борца за правду.
— Это почему?! — еле сдерживаю свой гнев.
— Я пять лет учился не затем, чтобы в мазутной
