работай!..
— Да, делить мне с шефом действительно нечего. — Ваньчок пожал плечами и вдруг озорно засмеялся. — Пить надо меньше... За это дело меня директор не жалует. То ли дело бывший Матвеев — вот был настоящий мужик! А не пить на этой работе нельзя, пропадешь, как пить дать пропадешь! — скаламбурил механик и утерев улыбку, запел по-старому. — ладно, бог с ней, с работой, где наша не пропадала...
Чернышев, видя бесполезность своих душеспасительных потуг, обидевшись, ушел. Мне тоже не светило оставаться подле Волошина. Чего доброго начальник, расслабясь с горя, возжелает выпить, да и отправит меня за бутылкой... Пока Волошин, теребя чуб, делал вид, что просматривает деловую переписку (он сроду ее не читал), я потихоньку смотал удочки.
Предстоящий приход Тараторкина к нам в отдел при первоначальном прикиде не вызвал у меня чувства замешательства. Наоборот, я внезапно уверился, что давно хочу видеть среди сослуживцев парня моих лет: нескучного, эрудированного, интересного собеседника. Иначе я совершенно отупею, со скукой взирая на постные, заспанные физиономии коллег, амеб, а не людей. Бог даст, Антоха внесет свежую струю в наши затхлые будни, расшевелит, растормошит всех нас.
Признаюсь, еще я тешил себя коварной мыслью, что удастся отыграться с задавакой, пусть прищемит свой хвост, как никак, а я теперь над ним начальник.
Если быть честным, то я знаю, что руководитель даже мелкого ранга из меня никудышный. Как крючкотвор — я еще куда ни шло, но среди рабочих я теряюсь, не знаю, как себя с ними вести, сползаю или на панибратство, или становлюсь неприступным букой. Видимо, у меня отсутствует руководящая жилка, нет призвания быть настоящим начальником, возглавлять коллектив. Скорее всего, Тараторкин рано или поздно раскусит меня, впрочем, не важно — походи, братец, в моих подчиненных...
Я горел мелочным желанием поведать отделу о новом работнике, но намеренно тянул время, напустив глубокомысленный вид. Наши уже заинтересованы. Определенно бурная реакция Волошина всполошила их, заставила делать всяческие предположения и фантазировать. Они ждали меня как бога — они жаждали откровения...
Наконец я раскрываю рот — все того и хотели, разом отставили свои дела. Напротив меня сидит пятидесятилетняя молодящаяся женщина, Ольга Семеновна, обычным ее занятием являлась подпиливание и полировка ногтей, окрашивание их остро пахнущим лаком. Ольга Семеновна — вечная вдова (у нее есть сынок лет шестнадцати), но женщина еще надеется найти собственное счастье, то есть стоящего мужичка предпенсионного возраста. Но как ей, глупой, не знать, что таковые уже разобраны, а всякие алкаши и лодыри-инвалиды не в счет. Сейчас она, предвкушая удовольствие, отставила в сторону свои кисточки и флакончики, подперла щечку кулачком и изготовилась слушать. К ней я и обратился, рассматривая ее ярко-желтые локоны, интригующе произнес:
— Видели, Ольга Семеновна, к нам парень заходил?.. Пришел с заявлением... — и я рассказал все, как было, естественно, сделав акцент на том, что директор берет новичка переводом.
Поведал отделу об опасениях Волошина за собственное кресло, чуть посмеялся над его мнительностью (но затравку для сплетен закинул). Я скрыл, что знаком с Тараторкиным, инстинктивно почуяв необходимость отмежеваться от человека, которого еще не приняли в коллективе, да и, скорее всего, никогда не сочтут за своего. Сработала старая подьяческая мудрость: «Кабы чего не вышло — ешь пироги с грибами, а язык держи за зубами...»
Первой, разумеется, отреагировала Ольга Семеновна, она возмутилась обиженно:
— Берут всяких блатных! — сама она к той категории явно не принадлежала, вот почему уже двадцать лет сидела на одном и том же месте. Некому о ней позаботиться, так и прокрасит, бедняжка, ногти до самой пенсии рядовым инженером: сводка потребления электроэнергии, месячный отчет 11-СН — вся ее работа.
Истину не всегда глаголют уста младенцев, порой ее изрекают уста зрелых матрон. «Блатной?» — мое тщеславие задето. Блат — капитал, блатному море по колено, без блата карьеры никогда не сделать. Вот она, моя ахиллесова пята...
Задетый за живое, отдел загудел, как растревоженный улей.
Рано полысевший коротконогий инженер Полуйко (интеллигент в пятом поколении) обыкновенно спокойный и корректный, и тот не сдержался, со свойственной ему менторской иронией заявил:
— Друзья! Я не удивлюсь, если папенькиному сынку положат жалованье более нашего? — и по мефистофельски ощерился, провоцируя народ «на беспорядки».
Ближе всех к сердцу гипотезу Полуйко восприняла та же Ольга Семеновна, она апеллировала к Павлу Васильевичу Дубовику (погоняло — Дуб) — старшему инженеру, засевшему по-партизански в самом углу. По своему обыкновению Дуб, уверенный, что не заметен, тихонечко подремывал, со стороны казалось, читает заумную бумагу, но на этот раз он бодрствовал.
— Пал Василич! — возопила женщина, — Где же правда? Тут работаешь, как каторжная. А эти (чуть даже не взглянула на меня) не успели вылупиться на божий свет, а им уже и оклады, и должности... Да я после института пять лет учетчицей работала, где же справедливость?
Дубовик глубокомысленно пожевал губами и затем ответствовал, проблеяв с хрипотцой:
— Бяда-э-э-э... — Следует заметить, что Дуб считался самым грамотным инженером в отделе, так, видимо, и было на самом деле. Но у «грамотея» имелся небольшой изъян, портящий ему жизнь: он, будто глухая деревенщина, в разговоре умудрялся втискивать букву «Я» в самые неподходящие места, как-то: матя’матика, ля’нейкя, у ня’го... Высшее начальство считало это узколобостью и не выдвигало Дуба на ответственные посты.
— Как, по-вашему, честно так поступать? — вопрошало неистовая женщина. Павел Васильевич что-то промекал себе под нос. Ему недавно накинули десятку к окладу — итог десятилетнего бдения в отделе, роль диссидента представлялась ему нескромной, вот и пришлось проблеять по-бараньи.
Ольга Семеновна уже что-то доказывала женской половине отдела: машинистке Зиночке (день у репродуктивной мужской половины начинался с констатации цвета Зиночкиных рейтузов), Копировальщицам Вике и Любаше (вообще зеленым особам), техникам Свете (Выдре) и Клаве (Клавусе).
Бабенки сочувственно покачивали головками, порой возмущенно восклицали и шушукались на непонятном рыбьем языке.
Отдел встревожился не на шутку...
Равнодушным к животрепещущей проблеме оставался лишь снабженец Никульшин Юрий (Юрок по-нашему). Положив руки под буйну голову, он сладко спал, простодушно улыбаясь во сне. Определенно заветная чекушка уже стояла припрятанной, что давало снабженцу уверенность и право спать — где и когда вздумается, никого не опасаясь. Юрка не беспокоили чужие оклады, ибо он твердо знал — деньги что вода, а всю водку все равно не перепить. Покойного сна, Никульшин...
Интеллигент Полуйко оказался провидцем. После обеда курьерша доставила в отдел приказ по заводу, его суть состояла в поразительно высоком окладе нового сотрудника: чуть-чуть меньше ставки главного механика.
Волошин с ехидством в голосе зачитал сию директиву, то была желчность обреченного, его подозрения почти сбылись:
— Ах, гады ползучие, я тебе, Мишка, говорил, а ты не верил... — Ваньчок не находил слов выразить кипевшее в нем негодованием. Начальник, уже слегка «под шафе», определенно настроился продолжить выпивку, мне же не с руки (да и дождь накрапывал) делить с ним компанию. Я отмахнулся парой негодующих фраз, сослался на срочные дела и ретировался в общую комнату (для виду разворошил по столу папки). Вскоре, чертыхаясь, главмех покинул кабинет, потянуло на территорию, там собутыльника проще сыскать.
— Ну! — заговорщицки воскликнул я, едва за начальником хлопнула дверь, — Виктор (Полуйко), ты как в воду смотрел!
— Чего там стряслось? — откликнулся сообразительный инженер.
— Приказ! — я воздел палец в потолок, гипнотизируя присутствующих.
Все заворожено замерли. Я поспешно вынес титулованный листочек, при гробовом молчании поведал его содержание. Не передать что тут поднялось!.. Недовольство, годами копившееся у коллег, лавиной поперло наружу. Даже ироничный Полуйко, оставаясь интеллигентом, вымолвил гнусаво:
— Уволюсь! Не хочу больше корпеть за копейки. Обещали же еще в прошлом году... а воз и ныне там.
Технолог Ольга Семеновна мигом высчитала разницы в зарплатах Тараторкина и остальных сотрудников отдела. Вышло впечатляюще!..
Никульшин, проспавшись, выставясь добровольным шутом, пересчитал оклад новенького на бутылки белого и красного, и поразился открывшимся у себя бухгалтерским способностям.
Даже Павел Васильевич не остался в стороне:
— Ничя’го ся’бе!.. Столько я получал, когда работал главным инженером в «Запчасти», — и удивился произнесенному. Простим ему безобидный вымысел, Дуб с детских лет мечтал стать главным инженером...
Возмутительно несправедливый приказ никого не оставил равнодушным.
— Что за шум, а драки нет?! — откуда ни возьмись заявился уже поддатый Волошин. Мы приумолкли... Ваньчок по-хозяйски прошелся меж столов, соколом оглядывая подчиненных. Ольга Семеновна не вытерпела:
— Иван Владимирович, да что же это такое? Берут неизвестно кого, зарплату кладут наравне с вами?.. А как же мы, еще когда нам обещали прибавку?.. — Женщина призывно оглянулась, ища общую поддержку.
— Товарищ на мое место, — затянул старую песню Ваньчок, — последние деньки вместе работаем... Ухожу простым токарем, работягой(!) в цех... — и давя на слезу, закончил с надрывом. — Теперь только в гости к вам зайду... Да и то, пустите ли на порог?.. Стоит поваживать всяких там слесарей-токарей... Глядишь, и руку не протяните... — мужик повесил голову. — Да и поделом мне, — и вдруг залихватски воскликнул. — Так что ли, Никульшин! — вспугнул снабженца, сонно клонящего тяжелую голову.
Тот вздрогнул всем своим тщедушным тельцем, продрал слипшиеся глазенки и дурашливо захихикал, так и не поняв — зачем его разбудили.
— Ты, бродяга, досмеешься... Новый начальник, он тебя в два счета выгонит, — помолчав, резюмировал, — за пьянку... — и выразительно щелкнул себя по горлу.
Снабженец уже очухался, ни мало не смущаясь, парировал:
— Я и сам уйду! — но этих удалых слов явно было мало, окинув отдел лихим взором, Юрок остановился на Павле Васильевиче. — Вон, Пал Василич, — его, брат ты мой, кувалдой с места не собьешь, прирос бедняк к стулу намертво ...
— Чя’во, чя’во?.. — обиделся старший инженер и принялся перелопачивать запыленные папки, бруствером уложенные на столе.
Наши сердечные женщины взялись по-бабски непритязательно утешать Ваньчка. Глупая Зиночка, войдя в раж, даже призвала всех уволиться, если снимут Волошина. Но ее призыв почему-то оказался не услышанным.
Откровенно сказать, лучшего начальника для себя мы и желать не могли. Человек совершенно незлопамятный, если и обставит матюгом, спустя полчаса, как ни в чем не бывало, похлопает по плечу, попросит закурить... и, инцидент исчерпан. Разумеется, он журил по
