смазке ковыряться (видимо, заправлял польстеры), я инженер! — с гонором отчеканил он. «Никудышный ты инженеришка!» — подмывало мне высказать ему в отместку, но сдержался.
— Не только ты один такой чистюля, все там были, чем они хуже тебя?.. — да разве его усовестишь...
— А я вот не хочу! Не желаю я! — уперся он. — Да и в КЗОТе нет такого положения, чтоб инженера без его согласия в чернорабочие запихивать...
— Сиди, черт с тобой... — сдался я. — Спросят, скажу — в отделе работать некому, сам замотался в конец. Сиди, так уж и быть! — и спиной ощутил благодарность во взгляде Тараторкина. Ну, что ним поделать? Да и прав он, тысячу раз прав, кто бы в этом только сомневался? Вот и звоню начальнику производства, мол, людей у меня нет. Тот артачится, пугает директором... Да пошел ты к чертовой бабушке! Тоже еще повадился — как прорыв, так на сборку инженеров посылать. И как только такого болвана только держат? Заводская номенклатура — тудыд его растудыт. Кем только не работал, чем только он не руководил. Был начальником ЖКО, заведовал заводским жильем, потом стал начальником стройцеха, потом был начальником отдела кадров, потом понизили до начальника АХО — ведал сторожами и уборщицами, устоял, подняли до начальника производственного отдела, бог даст, так и будет до пенсии по кругу ходить. Хотя как сказать — «производственный» стремный участок, можно и не удержаться на плаву, слететь с номенклатуры... Ну а касательно себя самого, директор с его подачи возьмет да и разгуляет меня по полной программе, скажет — не можешь управиться со своими подчиненными, так иди и сам поработай на сборке, а уж кем тебя заменить всегда найдем, у нас нет незаменимых.
Тараторкин прижухался, что-то упорно писал, не отрывая головы от бумаг, да и все присмирели, боялись грозы, но, слава богу, пронесло. Производственный отдел не стал стучать на энерго-механический, напасть прошла стороной. Тучи развеялись, и мало помалу наши работнички зашевелились и вскоре потянулись перекуривать в кабинет начальника, задымили, хоть топор вешай. Да и я тоже воспрянул духом, да и что сказать — все в этом мире преходяще. Совесть моя тоже приутихла. Антон, видимо, не обижался на меня, а возможно, просто не показывал виду, что по сути одно и тоже. Чтобы как-то сгладить имевшее место недоразумение, я поинтересовался уже не как начальник, а так, из простого интереса — каковы его успехи в грузоподъемных механизмах. Не знаю, он, видимо, воспринял мое любопытство за чистую монету, потому и ответствовал весьма обстоятельно и даже надоедливо. Грубо оборвать его я не мог, оставалось махнуть рукой — заливай, заливай, дорогой, — и с глупейшей миной на лице поддакивать отрешенно: «Да, да...». Кольнула унылая мысль — Тараторкин способен только на звон, навряд ли грузоподъемные средства обвели надежного защитника, польза, которую Волошин хотел получить от этой службы, на поверку окажется очередной липой, отдачи не жди. Но я не винил Антоху, да и что он может сделать, что требовать от пацана — пусть сидит, пишет всякую муру, все у дела. Мне что-то пишем, чертим, высчитываем какие-то проценты, совершенно забыв, ради чего мы все-таки нужны так ли уж нужны?.. Во всяком случае, наши заводские отделы отнюдь не штаб, они кунсткамеры устарелых схем, склады обленившихся умов.
Была, признаюсь, у меня подлая задумка — сделать Антона своим ординарцем, человеком для поручений, но скажу без сожаления, дальше фантазийных намерений это не пошло. Я щепетилен, мне казалось, что Антоха воспримет подобное предложение как форменное издевательство над его личностью, да и я постыжусь гонять человека как мальчика, использовать на посылках. Уж лучше сам схожу, зачем передоверять нерадивому исполнителю, запросто могущему взбрыкнуть, заартачится и тем самым подорвать мой престиж. Уж лучше не стану с ним связываться. Недавно посылал его на соседние заводы, он подчинился, но отправился с показной неохотой, был там бессовестно долго, наверняка просто скитался по городу. Выговаривать я ему не стал, он и так почуял мое недовольство. Собственно, если рассуждать по-человечески, то нет у меня морального права корить сверстника за отлучки, кто из нас не сачковал, все мы таковы — как волка не корми, он все в лес смотрит. Так и мы все по возможности отлыниваем от работы.
Я облегченно вздохнул, стоило Волошину вернуться с больничного — десять дней вам не шутка. Мне полагались отгулы, я, немедля воспользовался ими.
Отгуляв положенные четыре дня, высвобожденный от докучливых обязанностей главного механика, я теперь ходил на работу, что бы отдыхать душой и телом. Пожалуйста, не удивляйтесь, кто не понял меня, значит, тому определенно не повезло с трудоустройством. Компенсируя былую отчужденность от межличностной жизни отдела, я вернулся в естественное свое состояние, опять стал добрым малым, прежним Мишкой, я бы сказал бы — душой нашего коллектива.
Единственным человеком, оскорбившимся на мой прошлый деспотизм, мог быть только Антон, ему единственному я в чем-то насолил. Но он не высказал своего недовольства, а наоборот, уж слишком сочувственно (наряду со мной) возрадовался лишению меня начальнических прав. Моя же радость тому не совсем искренна, я сплю и вижу, как бы стать начальником, но в этом почему-то не принято сознаваться, вот я и лицемерно радуюсь, довольствуюсь уделом простого инженера. Какая тут, к черту, солидарность, на хрен она мне нужна, неужели мне и взаправду мил удел Акима-простоты. Единственно правдоподобное чувство с его стороны, так это — злорадство. Да ладно, так уж и быть, пожму ему руку, не заводить же пустопорожнего трепа.
Наши столы помещались рядом через узкий проход, стоило мне повернуться направо — я упирался в профиль Тараторкина. Когда бацилла всеобщего бездействия распространялась и на меня, я развертывал свой стул, облокотившись на столешницу, закинув ногу за ногу, начинал разглагольствовать. Теперь Антон стал моим визави, вместо прежней Ольги Семеновны. Конечно, она была неинтересный, даже тупой собеседник, малый же вполне соответствовал моим требованиям и моим запросам.
Весна неудержимо входила в силу, впрочем, точнее, вбегала, раскрасневшись — вот правильные слова. Уже середина апреля, на носу майские праздники, характерное замечание — ждешь не дождешься этих самых праздников, но вот они пришли, сверкнули и... и уже пролетели, как фанера над Парижем, то есть только что были — и уже нет их. Воистину, любой праздник наполнен всей полнотой счастья только накануне, когда ждешь его и млеешь от предвкушаемой предстоящей радости.
Как тут не сказать про Пасху Христову — этот «праздник из праздников и торжество из торжеств», как правило, предваряет когорту майских празднеств, настраивая вас на грядущее лето. Вот появилась салатово-нежная травка и липкие пахучие листочки на деревьях, да и солнышко наяривает что есть сил, вот он уже на пороге, мой любимый месяц май.
Как и везде заведено по стране, чуть пригрело солнышко, чуть пробились еще не задубевшие тропки и дорожная грязь превратилась в засохшую корку — начинаются весенние субботники. Вторая половина апреля — пора генеральной уборки территории. А так как за выходные дни мало что успеешь сделать, то пишутся приказы о выделении рабочей силы в распоряжение начальника АХО. Но это для проформы, тут командуют парторг и профорг, как никак — субботники-то изначально были ленинскими. И вот путем обмана, принуждений, вымученных обещаний набирается определенное количество и состав рабсилы, призванной мести, нести и выгребать остатки прошедшей зимы. По утрам у проходной собирается разношерстная толпа в поношенных одеждах из разных служб и отделов. Здесь инженеры и техники, лаборантки и копировальщицы, снабженцы и прочие прихлебатели-итээровцы. Конечно, их отсутствие у канцелярских столов вообще не отразится на делах основного производства, ну а вот худо-бедно порядок на заводской территории все же какой-никакой наведут. И это будет во благо всем.
Итак, приказы не обсуждаются, а выполняются. С энерго-механического отдела велено выделить и направили (стану считать по столам) копировальщиц Вику и Любу, техников-конструкторов Клаву и Свету, технолога Ольгу Семеновну, инженера конструктора второй категории Полуйко Валентина и инженера-конструктора третьей категории Тараторкина.
Больше всех стала возмущаться Ольга Семеновна. Опять та же старая музыка — так кем она все же числится: технологом или подсобной рабочей. А действительно, кем?! Весной — уборка территории и мытье закопченных за зиму окон. А началось лето — подшефный колхоз. Прополка, прочистка, окучивание, заготовка каких-то веточек. Осенью опять полевые работы. Помощь в уборке уродившегося благодаря трудам таких же бедолаг урожая. Наши шутят про подшефное хозяйство — колхоз «Двадцать лет без урожая(!)», вот и собирают нитратный картофель по грядкам, или таскают оковалки сахарной свеклы в бурты. Слава богу, зимой не стали выводить на расчистку железнодорожных путей от снега, бывало, даже школьников выводили, Видимо стало больше путевой техники у железнодорожников, а может, и снега стало выпадать меньше — и то, и то хорошо.
Итак, седьмым в списке был Антон, он уже прижился в нашем отделе, если и сетовали на его солидный оклад, то так, за глаза и то, что больше некому перемыть косточки. Ему предстоит убедиться в правиле: человечество испокон веков делится на черных и белых. «Белые» остались заседать в кабинетах, делать чистую работу (как тут не вспомнить Маяковского), «черные», а в их рядах инженер Тараторкин (без троек окончивший институт), должны вывозить грязь. «Черные» негодовали, «белые» не совсем искренне поддакивали им, в душе ликуя — хорошо, что не я. «Черные» грозились увольнением в знак протеста, «белые» точно знали — никто не уволится, по себе знали, им ведь так же приходилось быть в шкуре «черных», и в любой момент опять могут стать ими. В конце концов, у сегодняшних «черных» срабатывал здравый смысл, и они прекращали роптать.
И вот они плотной кучкой сбились на пятачке у проходной, уже не видно пасмурных лиц, то там, то тут прорывается задорней смех, все счастливы, все довольны, удрученных нет. И действительно, чем дышать с восьми утра до пяти вечера смрадом пропахших хлоркой комнатушек, лучше часика три поработать в охотку на свежем воздухе и с чистой совестью уйти пораньше домой на обед. Еще ни кто не перехрянул от таких трудов, живот от излишнего усердия на субботнике может сорвать разве лишь полный дурень, да и то, когда слишком обопьется. Оно так и есть, гляжу, а самые ретивые уже считают гривенники и полтинники, ссыпая их в широкую ладонь гонца. В такой день не грех выпить, ну кто еще наберется хамства посягнуть на «святое» в такой день, да боже упаси, а то еще пропадет трудовой энтузиазм.
Я, стараясь не попасться на глаза нашим работникам, этаким лазутчиком прошмыгнул через гомонящую толку и, приняв деловой вид, спешно направился в сторону заводоуправления. Но тут меня окликнули. «Черт возьми, кому это понадобился!» — подумал я. То был Тараторкин. Он, лодырь, не придумал
