на дверь. Полицейский с пилой стал вырезать замковую часть, работая быстро. Через мгновение второй уже выбивал замок. Ворота дернулись, но не открылись, оставшись закрытыми на внутренней цепи, до которой уже можно было достать. Щелкнули гидравлические ножницы, глухо зазвучала упавшая цепь, ворота открылись.
Собака бросилась вперед, за ней Петр Ильич и Вова, опережая ребят с автоматами. Вова и собака влетели первые в незаметную комнату, уходившую в соседний гараж. Собака бросилась на мужика в плаще, занесшего нож над девочкой на столе, Вова, не раздумывая, выстрелил в одного из покемонов, неизвестно откуда вытащившего пистолет. Пока собака терзала мужчину в плаще, Петр Ильич мощными ударами уложил второго покемона на пол, для гарантии дав ему ногой в голову. Наотмашь он сбил голую девку в уродливой маске, ребята с автоматами уже дубасили прикладами операторов, валя их на пол.
Петр Ильич отвязал Женю, из ее ладоней текла кровь, юбка была сдернута и валялась на полу, по изрезанным ногам струилась кровь. Она громко кричала, не понимая, кто это, кто взял её на руки, пыталась отбиваться, но, услышав знакомый голос, того кого она ждала, веря, зная, что он не подведет, уткнулась в него, не замечая уже боли и тихо повторяя: «Папочка, папочка, это не я, я не хотела, это не я».
– Всё прошло, прошло, дочка. Всё прошло, –¬ говорил он ей, вынося Женю наружу, на воздух, а она повторяла, не переставая, дрожа от страха, то смеясь, то плача.
– Ты пришел, пришел, папочка, пришел за мной. Папочка, папочка!
К ним подошел полицейский, который работал пилой. Он держал в руках аптечку.
– Я скорую вызывал, пять минут, – сказал он. –¬ Надо перевязать, вон, как хлещет.
– Надо, – процедил сквозь зубы Петр Ильич, ему так хотелось вернуться обратно и закопать, может даже пристрелить всех, кто там был, кто сделал это с Женей, но девочка крепко прижималась к нему, и он ощущал на губах вкус её крови, когда она дотрагивалась до его лица, всё ещё не веря, что он пришел, что он понял, он не мог не понять, не мог!
20.
Германия, пригород Мюнхена
Улицы были пусты и молчаливы, не было ни намека на то, что здесь произошло неделю назад: чисто, газоны и лужайки пестрели молодыми цветами, новые блестящие витрины магазинов, но если придти на главную площадь, обогнуть костел и пойти прямо к ратуши, можно было бы увидеть в щелях брусчатки неестественную чистоту. Она, неестественная чистота, и есть главная свидетельница, главное напоминание о том, что здесь произошло. Центр города и близлежащие улицы выдраили по-морскому, всё блестело, и от этого становилось жутко. Горожане, выпущенные из-под комендантского часа, незримо чувствовали присутствие военных, их патруль редко проезжал по улицам, его пропускали, а если дорога была слишком узкая, старались свернуть в первый попавшийся переулок, затаиться на стоянке. Редкие прохожие спешили на работу или в банк, не желая встречаться друг с другом глазами, боясь, что вот сейчас именно его и схватят, потащат неизвестно куда, сунут в клоповник вместе с мигрантами. И этого боялись даже те, кто в тот день остался дома, не вышел с битой или факелом на улицу, желая вершить суд, с трудом понимая над кем. Тогда мысль была ясная и чистая – вот враг, а они покрывают врага! Раздутая этнофобия не давала мыслить, порождая в умах простые и логичные схемы, принимая эти схемы из лозунгов, пропагандистских постов, свободно чувствовавших себя в медиапространстве, а ведь несколько лет назад за такие материалы можно было бы получить реальный срок.
Клоповник, в котором держали все мужское население поселка мигрантов, медленно пустел. Как бы ни была неповоротлива военная машина, людей отпускали, прорабатывая каждого, ведя многочасовые допросы, на которых некоторые сдавались, начинали признаваться в том, чего не совершали. Военные следователи быстро вычислили причину, выявив провокаторов и главарей экстремисткой ячейки, ведущих в стенах следственного изолятора вербовку, запугивая не очень умных людей, угрожая расправой, их семьям, в заключении каждый терял не только человеческий облик, терял личность, но и стремительно тупел. Каждого такого провокатора или главаря ячейки ночью вырывали из камеры, а всех, кто был в ней, разбивали по одиночкам, выдерживая по трое суток. Эта работа велась постоянно, незаметно, с самого начал ввода войск. Военные заранее знали о том, что будет новый марш – об этом шуршал изолятор, передавая по камерам записки, прочитать которые стоило большого труда, разбирая в их корявых строчках по крупицам смысл.
Первых мигрантов отпустили сразу после марша, на каждого был надет браслет, поставлено клеймо, делавшее его положение ниже, чем оно было до этого, но это была свобода, пусть и в новой, но более просторной клетке. Вывозили ночью, чтобы никто из жителей города не видел.
Башара вывели из одиночки, дав время собрать свои вещи. Он покорно шел за конвоиром, думая, что сейчас они спустятся вниз, а потом, пройдя по коридору, соединявшему два корпуса, очутятся снова в холодных комнатах, где его и других часами допрашивали, по кругу задавая одни и те же вопросы, не давая спать и есть, только пить. Башар не боялся этого, он переживал о том, что уже неделю ничего не знает о своей семье. На следующий день, после марша, все заключенные знали об этом, его перевели в одиночку и допрашивали, отправляя обратно в камеру на пару часов, чтобы потом снова отвести в холодную комнату, где горел яркий слепящий свет, стоял один стул для него, стол, а кто сидел за столом, он никогда не видел, ослепленный светом киловаттного прожектора. Странно, его ведут в другую сторону, он и забыл, куда ведет этот коридор, на пути встречаются военные, их много, некоторые доброжелательно кивнули ему, Башар с трудом улыбнулся в ответ.
Конвоир подвел его к двери, провел пропуском, замок пискнул и отщелкнул. Они вышли в просторный холл, по которому ходило много людей, были и военные, и рабочие, разгружавшие прямо здесь контейнеры с едой. Башар легко уловил запах тюремного супа, не слишком вкусного, но сытного. В его животе заурчало, он очень хотел есть.
– Ничего, скоро поешь чего-нибудь другого, не эту парашу, – сказал ему военный, снимая с рук наручники на длинной цепи. Он взял со стойки регистратуры, переделанной под бюро пропусков, браслет и, пробив его считывателем, защелкнул на левой руке Башара.
– Спасибо, –¬ тихо сказал Башар, старательно выговаривая каждый слово, военный поморщился в ответ и отрицательно покачал головой.
– За тобой приехал твой друг, – сказал он Башару. –¬ Не держи зла, время такое. Не надо.
– Не держи зла, – повторил Башар и взглянул в глаза военному. Он повторил эту фразу несколько раз про себя и кивнул, что понял, слабо улыбнувшись, военный похлопал его по плечу и ушел, просто ушел. Башар удивленно оглянулся, его больше никто не сопровождал, не следил за ним, все вокруг были заняты своим делом, не обращая на него внимания, пока другой военный не показал ему на дверь.
Башар не стал переспрашивать и вышел на улицу. Запах весны, свежий ветер, солнце заставили его зажмуриться, полной грудью вдыхая ароматы воли, его совсем не беспокоил браслет на руке, с ним было даже спокойнее, теперь он мог никому ничего не доказывать, они сами видели, где он был и когда. У него закружилась голова, Башар пошатнулся, теряя равновесие, но не открыл глаза, настолько сладостным было это первое впечатление свободы. Чья-то рука удержала его за плечо, Башар узнал запах этого одеколона, широко улыбнувшись.
– Привет, Башар, –¬ сказал Тоби. Башар открыл глаза и увидел улыбающееся лицо полицейского.
– Здравствуй Тобиас, здравствуй, дорогой друг! – воскликнул Башар, Тоби крепко пожал его руку. – Друг, наш друг.
¬– Ну, прекрати, – нахмурился Тоби. – А знаешь, ты это уже говоришь без ошибок, твоя речь стала лучше.
– Да, у меня было много практики – устало улыбнулся Башар. – Я не хочу жаловаться, нет, не жаловаться.
– Некому жаловаться, – хмуро ответил Тоби. – Поехали, нам уже пора.
¬– Ты хочешь отвези меня домой? Ты не знаешь, как там мои девочки, я в последнем письме читал, что они в больнице? – забеспокоился Башар.
¬ – Сейчас сам всё увидишь, – сказал Тоби. – ¬ Положи свои вещи в багажник, а сам садись в машину.
Башар положил пакет с вещами в багажник и сел назад. Тоби сел следом, протянув ему стакан со сладким чаем и пакетиком сухарей.
– Спасибо, – сказал Башар, медленно начав пить. Он видел, что Тоби хмурй и о чём-то думает, поэтому не стал ничего говорить.
Тоби выехал со стоянки и быстро поехал в другую сторону, Башар не знал этих мест, с интересом разглядывая окрестности. Вокруг были поля, потом склады, потом опять поля, засеянные высокой травой, потом опять склады, склады, склады, справа показался автобан, Башар узнал его, по этой дороге их привезли сюда. Пошли сады, железные ограды, пока не появился длинный высокий забор больницы. Из ворот выехала карета скорой помощи, Тоби юркнул внутрь, успев проскочить под застывшим шлагбаумом. Он махнул рукой охраннику, тот помахал в ответ. Тоби припарковался на стоянке.
– Допивай чай, – сказал Тоби, посмотрев на часы. – Ты чего ничего не съел?
– Не знаю, – улыбаясь, ответил Башар.
– Ладно, пошли, – Тоби вышел из машины, Башар за ним, почему-то не выпуская из рук пакет с сухарями.
Они прошли по аллее к главному корпусу, по дорожкам небольшого парка слева прогуливались больные с посетителями, некоторые просто играли в шахматы на лавках, греясь под теплым солнцем. На дальней лавке сидели две девочки, их было хорошо заметно, они были чернокожие. Девочки вскочили и замахали Тоби и Башару. Тоби первый увидел их и повернул на дорожку. Девочки бросили вещи на лавке и побежали к ним навстречу. Наоми быстро остановилась, чтобы перевести дух, сестра взяла её под руку.
– Зачем вы бегаете? – строго спросил их Тоби. ¬ Вас уже выписали?
– Да! – хором ответили девочки.
Они бросились к отцу, обнимая и целуя его, Башар крепко прижал их к себе, как пение райских птиц, слушая их торопливое щебетание, каждая хотела скорее другой всё ему рассказать, а он слушал сначала сбивчивый рассказ Наоми, а потом щебет Заиры, повторявшей слова сестры. Они забрасывали его вопросами, а он только улыбался в ответ, с радостью и беспокойством глядя на исхудавших дочерей, счастливых, с горящими глазами.
Тоби ушел к лавке и забрал сумки с вещами. Не желая им мешать, он направился к стоянке.
– Тоби! Не уходи! – позвала его Заира.
Тоби обернулся, вопросительно посмотрев на неё.
Девочки о чём-то стали упрашивать отца, он не сопротивлялся, с улыбкой смотря на Тоби. Обрадованные девочки подбежали к Тоби и встали перед ним, глядя ему прямо в глаза. Тоби нахмурился, желая сразу же сбить их пыл, а то опять начнут твердить что-то про господина и прочую чушь.
– Тоби, ты не хотеть нас, у тебя есть твоя женщина, – сказала Наоми, сверкнув глазами, Тоби уже набрал в грудь воздуха, чтобы остановить её. – Мы понимаем, мы это понимаем. Тоби выдохнул, его слегка раздражали эти игры девочек.
– Тоби, мы хотим. Нет, не так, – Заира задумалась. ¬ Мы хотим просить тебя, да, хотим просить. Ты столько сделать для нас, ты самый хороший.
– Опять, ¬ Тоби недовольно вздохнул.
– Нет-нет, подожди, подожди, – Заира
