и одуматься, как подошел день свадьбы. Прискакали лошади, посадили нас, повезли... А о свадьбе и вспоминать не хочу, прямо ножом - по сердцу. Ведь хорошо вспоминать, когда понраву выходють, торжественные идуть, радостные, а я венчалася... Правда, Листафоровы и певчих наняли, и ковер для нас застилали, но перед свадьбой к Сеньке друг Яшка Мякота приехал, и он ни во что не верил! Ни в Бога, ни в черта. И вот когда повели нас вокруг аналою-то... И зачем Тихон, деверь мой, потолок за нами со своей Манькой? Повели, значить, вокруг аналою, а Мякота этот хо-оп, да и напялил на Тихона картуз! Я… где была! Чуть память у меня не отшибло, чуть со стыда я не сгорела, аж слезы у меня... А Сенька:
- Ну что ты? Не обрашшай внимания.
Но как же не обрашшть-то! Миг-то какой торжественный: встречають, поздравляють, а Мякота - с картузом этим... Вышли мы из церкви, а я - к нему:
- Яковлич, ну что ж вы это сделали, позор-то какой устроили!
А он:
- Ха-ха! Да это я венец на него… - И опять: ха-ха-ха! Смешно ему! - Ладно, Маня, успокойся, вы хорошо с Семёном жить будете.
Да-а, успокойся! Ведь знакомые пришли, девчата, а он... Подруги потом рассказывали, что стояла я под венцом, точно мертвая, вроде как ничего не видела, не слышала... А когда привезли в чужой дом, то свекровь и встретила:
- Манечка, да что с тобой? Бледная такая, на ногах чуть держишься.
Тут я и заплакала. А она прижала меня к себе и говорить:
- Переживала, нябось, что приданого нет. Да не плач ты, не волнуйся, вы молодые, здоровые, всё еще наживете!»
Жили Листафоровы крепко. Две хаты у них было, хозяйство большое держали: две лошади, жеребенок, теленок, овцы, свиньи, две коровы:
«И сколько ж молока давали эти коровы, да молоко-то какое! Пока подоишь, так в доёнке кусочек масла и собьется. Ведь кормили-то их как: поедить, бывало, свекор на базар, да и привезёть сразу пудов тридцать жмыхов из конопли. Набьешь потом ими лоханку*, теплой водой зальешь, вынесешь коровам, а потом еще и сена насыпешь, что с заливных лугов, вот и молоко было, как сливки… Много и земли имелося. Как сейчас подъезжаешь к Карачеву, так вся эта горка их была, рожь там сеяли, картошку сажали. И сколько ж работы с этой картошкой было! Посадють ее, заборонують, взойдёть она. Первый раз свекор сохой межи пройдёть, потом второй… это когда зацветёть, а после него и мы пойдем тяпками окучивать, но зато осенью как уродить, так не знаешь, куда и сыпать, погреба забьем, потом в ямки зарываем».
Были у Листафоровых и покосы большие, много сена для скота запасали с бывших помещичьих лугов, которые раньше те сдавали мужикам в аренду, а после революции у помещиков отобрали, разделили между обществами и Листафоровым достался луг помещика Плюгина:
«А называли его Петлин луг. Боже мой, и какой же он был! Как, бывало, пойдешь туда во время поздней Троицы, а он весь в цветах! Сколько ж их там было! Сейчас такого и не увидишь».
В новой семье мамы было тринадцать душ, домом управляла свекровь, добрая, умная женщина и, хотя родила четырнадцать детей, выжили только мальчики, поэтому маму она очень полюбила и часто называла дочкой.
«Бывало, подойдёть так-то ко мне, да и выташшыть из фартука булочку, сунить в мой фартук:
- На-ка, потом съешь. Я знаю, как в чужой семье-то... Сама как вышла замуж, так всё не наедалася.
Её-то отец бондарничал*, вот и жили хорошо. Кроме неё, детей у родителей не было, она и привыкла к достатку, а когда замуж вышла, тут-то и пошло всё по-другому, и только, когда вырвется домой, то и наестся яиц, блинов с маслом».
Время в те годы было сытное. Ведь тогда начала разворачиваться новая экономическая политика* и власть разрешала предприимчивым людям заниматься тем, на что хватало сил, умения, вот и семья отца, в которой было семеро братьев, открыла кузню, в которой папа был за главного, а помогали ему братья Васька, Митька, Колька и Шурик.
«Раньше-то Листафоровы бочки делали, но когда мужики начали колёса железом отягивать, завели кузню. Приедить мужик, а ему и колеса отянуть, и ось железную сделають, и всю снасть починють. Да и с мелочью разной всё-ё к ним шли: крюк какой согнуть, кастрюлю залатать, а баба другая и ухват* или кочергу* выковать попросить. И место для кузни было бойкое, бывало, как заставють всю горку повозками! А еще рядом мельница стояла, вот мужики и смелють, и починють что надо, лошадь подкують. Целыми днями наши из кузни не выходили, так что все вместе к столу и не сходилися, как же кузню с огнем-то бросишь? И если кто вырвется, прибягить домой, тогда мать и ташшыть чугунок из печки, цельный день и двигаить его туды-сюды. Ну-ка, прокорми эту ораву! Бывалао, хлебА начнем печь, так пуда полтора-два муки сразу и замесим. А жизнь тогда жизнь ключом била, потому что всяк за дело брался умеючи, чтоб с прибылью получалося, вот и хватало при нэпе всего, и деньги твердыми стали, двадцать копеек и то большой вес имели. У меня-то их не было, а если пойду на базар, Сенька и дасть мне на булочки, одна булочка пять копеек стоила. У него всегда деньги были, тогда ж в кузне всё мелкое… ведро починить, самовар опаять или лошадь подковать, всё это за деньги делали, а за крупное… колеса оковать, плуг сделать, ось сменить, за это хлебом расплачивалися. Видать привыкли мужики, на хлебушко-то верней будить! Ведь до нэпа как было? Нужна, к примеру, тебе коробка спичек, вот и бери скИбку хлеба, и неси. Бывало, идуть бабы и всё-ё за плечами узлы нясуть, кто хлеб, кто муку. Особенно при Керенском* плохо стало, ведь керенки эти тогда бешеными называлися и до обеда одна цена на них была, после обеда другая, а к вечеру и третья, поэтому-то и меняли всё на хлеб, и при нэпе не кончили с этим делом. Свёкор, бывало, стоить возле кузницы, вешаить муку или зерно и ссыпаить в яшшыки, и ссыпаить. А яшшыки бо-ольшие были поделаны, пудов по пятьдесят туда вмешшалося, ну, а как на базар ехать засобирается, тогда опять из них насыпають и вязуть».
Но к зиме работы в кузне становилось меньше и папа, уже в то время имевший первый на деревне велосипед, надумал стать шофёром и стал ездить на учёбу в Брянск (40. км. от Карачева), ведь некоторые его друзья уже с тали шофёрами, уехали в Москву, работали таксистами и хвалились, что помногу зарабатывают. Проездил он в Брянск всю зиму, к весне выдали ему права, присвоив сразу второй класс, и уехал он в Москву, а через несколько месяцев прислал маме письмо: давай, мол, перебираться сюда жить, - «Он же Москву эту так любил!» - вот мама и собралась к нему, чтобы узнать: стоит ли это делать?
«Приехала, как глянула!.. А комнатушка, где живёть, без окон даже! Нары одни, другие, третьи, отопления вовсе нетути, примусом отапливаются. Семья здесь же живёть, еще какие-то двое, а Сенька-то меня встретил грязный, помятый какой-то.
- Что ты, Сень, - спрашиваю, - как головешка то?
- Да это я нонча в кочегарке ночевал, - смеется. Еще и шоколад мне принес: - Во, посмотри, тут шоколад дешевый.
- Да не хочу я твоего шоколаду! И сохрани меня Господь в этой-то комнатушке оставаться и спать по очереди на полу, на нарах!
- Это все временно, - он-то.
- И не думай, и не мысли, - отрезала ему сразу.
День только и пробыла в этой Москве, уехала, а авскорости и он вернулся.
Много ли заработал?.. Да нет, ничего он там не заработал. А к зиме заехал к нам из Брянска его начальник, где Сенька на шофера учился, и говорить:
- Приезжай-ка ты к нам. У нас сейчас работы столько!.. Машины старые на ремонт из Москвы привозють, хорошо зарабатываем.
Ну, Сенька и уехал в Брянск, а я осталася пока жить у мамки, у нее-то картошка, молоко, яйца… всё это свое было, а я денег расходовала мало, так, на мелочь разную, вот и собралися у меня деньжата. Раз Сенька приезжаить и говорить:
- Мария, крепко ж трудно в Брянске с квартирами! Ишшу, ишшу и ни-икак не найду, как скажу, что с ребенком, так сразу и отказывають.
А перебираться туда жить мы еще не решили, так, разговоры одни вели. Ведь время-то какое было неустойчивое! Кто ж его знаить, куда дальше всё повернёть? Поговаривали: раз буржуев, помешшыков разорили, то могуть и до нас таких-то добраться. Поэтому Сенька и выучился на шофера... так, на всякий случай. Но профессия хорошо, а жить-то в Брянске где? Подумала я, подумала и говорю:
- Останемся-ка мы на Ряснике, построим дом, да и корова есть.
А это свёкор нам как-то телочку отдал, подросла она и отелиться должна была скоро. Поговорили мы с ним так-то, и согласился он. Пошла я в Карачев на склад, где продавали строительный материал... а уже в положении снова была, гляжу, хозяин выходить, и стульчик для меня несёть:
- Садитесь, пожалуйста. Что вам нужно?
- Да вот... - говорю, - хочу дом строить.
- Какой?
- Да какой... Обыкновенный дом, девятку. - Тогда такие девятками называлися. – И на коридор чтоб тёсу...
Гляжу, уже он на счетах хлоп, хлоп... Считаить.
- Какой вам лес? Сосновый или еловый?
А я знала, что такое еловый. Бывало, как начнешь хату хвошшом под праздник мыть, так стены аж белыми стануть! Я-то еще мыть хату думала, а не оклеивать, мысль моя деревенская была. Сидить он, считаить: на матицы, на обгон, на лутки, на подзаборник…
- Коридор какой будете делать?
А коридор я уже знала какой:
- Под общей крышей чтоб.
Подсчитал всё и говорить: столько-то... Вот и заплатила сразу деньги, а тут уже мужик рядом стоить:
- Когда перевозить будете?
- Да хоть сейчас, - говорю. - Деньги у меня есть.
Пошла домой, по дороге купила кой-чего, походила по магазинам, иду, оглянулася так-то, а за мной уже подводы едуть с лесом! Вот тебе и пожалуйста, вослед и привезли, что купила. Вызвала свёкора:
- Папаш, иди, посмотри. Все ли в порядке?
А он в этом деле хорошо-о понимал, вот и вышел:
- Ах, а лес какой! А тес… - всё дивился.
Только я рассчиталася с возчиком, гляжу, плотники идуть:
- Хозяйка-а! - хохлами оказалися. - Будешь нанимать рубить-то? Что ж лес валяться будить?
Тут уж свёкор стал с ними договариваться: сколько, да как? Вот и срубили они мне хату за неделю. Теперь оклад надо делать, а, значить, надо вина и мяса покупать. Пошла к Сережке Кадикину... он во время нэпа коров откармливал и мясом торговал, и вот прихожу, а он:
- О, пожалуйста. Сколько тебе мяса?
- Да мне на котлеты плотникам.
А мясо так-то ляжить жирное, свежее!
- Вот стегно цельное, возьмешь? Сейчас прямо тебе и отвезу.
- Почем?
- По шесть копеек за фунт.
- Да ты что? Дорого.
- Марусь, да ведь стегно ж! Самое главное и свежее тебе даю.
Во, как было... По шесть копеек за фунт и главное! На другой день срубил свёкор кресты, икону вынесли, святой водой побрызгал. Одним словом, всё, как и следуить сделали. Теперь крышу надо крыть. А чем? Железа в Карачеве уже не нашли, а тут Сенька как раз приехал: да в Брянске, мол, купим. И купили. Взялся один мужик привезти его, и тут же кровельшыки пришли, накрыли, ну, а отделывать... Свёкор и посоветовал:
- Что ты сейчас будешь
