отделывать? Уже холода наступають. Да и постоять хате годика два надо бы, только тогда и достраивать.
На том мы и порешили.
Ну, а в двадцать девятом стали НЭП разорять и даже на мастерские, как наша, налоги начали прислать, а хозяев в Сибирь отсылать. Пришел к нам как-то знакомый из правления и сказал: скоро и до вашей семьи доберутся, расходитеся, молодые пусть уезжають, а стариков не тронуть. И потому не тронуть, что с дедом оставалися четверо детей от старшего брата, его-то самого на войне* убило, да и мать их вскорости померла, дед и растил сирот, его могли не тронуть, а нас таких-то... Отбяруть кузню, чем тогда жить? Ведь у мужнина брата Тихона уже двое детей было, у нас двое... Вот и разъехалися мы. Тихон с семьей ушел жить на квартиру в Карачев, устроился там в пожарку, а мы с Сенькой уехали в Брянск.
А с кузней и нашим новым домом вот что стало. Когда нас знакомый предупредил, что, мол, дом наш под контору присмотрели, мы и решили его продать. Нашли покупателя, приехал он с сыном, разобрали они наш дом и увезли куда-то. Конечно, пошёл за полцены, но что ж делать-то? Тут уж убытки считать не приходилося. И корову продали. Оставил свёкор себе только телочку да поросеночка, а кузню ликвидировал. Инструменты - в яшшык, кузню - на замок, вот и все дела. И налог не успели прислать».
Сворачивание государством НЭПа началось с 1927 года, и специальные заградительные отряды стали блокировать хлебные районы, отбирать хлеб у крестьян, а продажу хлеба называть «спекуляцией».
«Переехали мы в Брянск, кое-как устроилися. И квартирку, наконец-то, нашли в две комнатки, правда, крепко ж сырая была! Как только весна начиналася, пробивался из-под пола как всеодно ключ какой, и све-етленькая такая водичка бежала, только и знаешь, бывало, затираешь её, затираешь. Сенька шофером стал работать, а тогда шоферы были… всеодно как космонавты, ведь как раз первые автобусы двенадцатиместные в Брянске появилися, под брезентами. Платили ему сорок восемь рублей в месяц, да еще кожаную тужурку выдавали и краги. Продуктов в магазинах продуктов было сколько хочешь и мясо дешевое было, на рубль купишь - за неделю не поешь. Ведь тогда нэп стали ликвидировать, так люди, нябось, и думали: придуть, отнимуть корову, так лучше мы самим её… Вот и резали скотину по чём зря. Помню, пришла к нам из Карачева женшына с Рясников и плачить:
«Купите коровку! Молока тридцать литров даёть, жалко ж резать-то!»
И просила за неё только коротенький старый полушубок. Но куда ж мне было корову ставить?.. И вольница с продуктами продолжалася всю зиму, а к весне всё стало пропадать. Скот порезали, погубили, порасшвыряли как зря, летом остальное подобралося и начался почти голод. Но нам пока еще хорошо было, как раз напротив нашей квартиры коммерческий магазин был, в нем работал китаец, а жил на краю города и, бывало, Сенька возьмёть этого китайца, посадить рядом с собой и довезёть до дому, а за это тот хлеб нам без очереди продавал. Но через год Сенька ушел с этого автобуса, он же измотался прямо! День ездить на нём, а как ночь - ремонтировать. А товарищ его работал на железной дороге, вот и говорить как-то: переходи-ка ты, мол, к нам, мы свободно ездим в Москву покупать что надо. Ведь в то время-то не каждый то мог ездить в эту Москву, а только по пропускам. Ну Сенька и устроился охранником на поезда. Стало нам повольнее, отдежурить сколько надо, а потом поедить в Москву и наберёть хлеба. Правда, очереди и там были, но разве ж он стоял в тех очередях? Сейчас подойдёть к магазину, расставить мешок, а тут уже и видють таких... и подходють, продають хлеб. А раз и меня с собой взял, крепко ж мне хотелося на Сухаревском базаре побывать! Приехали мы, Сенька пошел по своим делам, а я - на эту Сухаревку. Походила, посмотрела... потом завернула так-то в один переулок, а там этих беспризорных тысячи! Грязные, оборванные, цепляюцца ко мне, просють, кто прямо на земле ляжить, кто на перинах каких-то. И маленькие, и большие. И компаниями сидять, и в одиночку. И так страшно мне стало от всего этого!.. А еще жалко. Ну до того жалко, что слезы навернулися. Боже мой! Какое ж несчастье, какое горе согнало сюда детей этих! Зима как раз надвигалася, холодно становилося, а они - раздетые почти... Потом зашли мы к знакомым своим, стала я им все это рассказывать, а Алешка... он же на железной дороге работал, вот и говорить:
- Куда ж им деваться-то? Раскулаченных везут, дети и убегают. Откуда их только не вытаскиваешь, когда поезд придёт! И из ящиков, что под вагонами, и с буферов, крыш. Кто живой, а кто уже и замерз.
- А что ж матери-то их отпускають? - говорю.
- Да они еще и сами им говорят: бегите, может, спасетесь.
С такими-то впечатлениями и приехала я домой. Говорю потом своим:
- Милые мои детки! Молитеся, чтобы ваших родителей Господь сохранил!
А Сухаревку эту приняла так близко к сердцу еще и вот почему. Как-то Сенькин товарищ уехал в Москву, устроился там шофером в посольстве и всё письма ему писал: хорошо, мол, получаю, хорошо живу. Ну и вздумал Сенька его проведать. А Сеньке моему что посольство, что гараж - всёодно! Поехал к товарищу этому, приходить к посольству и говорить:
- Мне тут пройтить надо.
Милиционер стоить:
- Куда вам пройти?
- Да у меня товариш тут шофером работаить.
- Уходи по-хорошему отсюда, - тот ему.
Сенька опять:
- Да мне надо...
Ну, милиционер и заорал:
- Ты что, дурья твоя башка, не соображаешь, куда просишься? Да если я тебя и пропущу... Видишь, сколько там еще милиционеров стоит?
- Да я только до товаришша.
Никак Сенька от него не отцепится, крепко ж ему хочется приятеля повидать!
- Ну, хорошо, - милиционер, наконец, говорить. - Давай твой паспорт.
Сенька сейчас хвать, и вытаскиваить. Позвонил тот. Ш-ш-ш... вот она, черная машина подъезжаить. Не успел Сенька одуматься, как его и забрали. И вот тут-то и привели его в посольство! Да разули, раздели, обыскивать стали, и все-то портянки порассмотрели, а какая-то женшына даже к часам его прицепилася, чуть ни разбирать их собирается.
- Да что ж вы в часах-то ишшыте? – Сенька смеется.
А она как начала его ругать:
- Ну, балбес! Ну, осел! А дети-то у тебя есть?
- А как же… Двое.
- Голова твоя дурья! Ты, хоть, соображаешь, куда попал?
Как начала еще и матом крыть! А он:
- Да выпустите вы меня, наконец, у меня ж мешок там с хлебом стоить!
Ну, все ж отпустили... Отпустить-то отпустили, а потом и началося: как месяц пройдёть и вызывають, другой пройдёть, и опять! А как-то раз и предлагають: будешь, мол, помогать нам, так не станем больше допрашивать. Подумал Сенька, подумал да говорить:
- Ну, ладно, буду.
Куда ж от них деться-то? Вот и началося. Как вызовуть, так сразу: ну, что, как, мол, твои товарищи? А он: да там-то пиво мы с ребятами пили, а у того-то водкой угошшали. Ладно, пока отпустють. На следующий раз он им опять: а вот такие-то анекдоты про баб рассказывали, вот такими-то матами ругалися. Он-то нарочно так, чтоб отстали. Ну, наконец, начальник выматерил его: как был ты, мол, дураком, так и остался. И отпустили.
Да нет, вызывали, вызывали и ишшо, особенно, под праздники. Как приближается какой, так и вотани! Тут-то мой Семен и уразумел что к чему, тут-то и разжевали ему, что такое посольство. После этого и боялася за него, да и за всех нас, ведь от них всего можно ожидать! Вон с какими головами умными расправилися, а уж с нами такими-то!.. И не заметишь, как схапають».
Есть из жизни папы того времени и такой эпизод, который ярче выявляет его доверчивый, увлекающийся характер:
«Подруга у меня была, Махныриха, и уж очень легко ей жилося! Ни хозяйством она себя не обременяла, ни детьми, как родить какого, так или сестре подбросить, или матери. А еще как-то у нее так получалося, что муж ей и обед сготовить, и белье постираить, а как копейкой какой разживется, сразу праздник устроить, веселье в их доме закружится. Потом смотришь, денег у нее уже нет, занимать идеть. И занять легко удавалося. А уж перелюбила скольких! И грузины, и татары - все ей милы были. Бывало, спрошу: «Ну как ты можешь так, Наташ?» А она: по-другому, мол, и не умею. Завидовала я ей и ча-асто думала: а, можить, и мне так? И вот как-то раз она предлагаить:
- Давай-ка поедем в Крым жить. Мужья наши таксистами работать стануть, а мы - с грузинами развлекаться.
Сенька - за ней:
- А что? Продадим корову, купим машину. Я буду на ней работать, а ты - отдыхать у самого моря. Хватить тебе с этим хозяйством возиться!
И начала я подумывать: а ведь и правда, хорошо бы отдохнуть от коровы, от поросенка, да поехать к морю. Но всё-е во мне вроде как два человека боролися и один из них подталкивал: да брось ты свое хозяйство, заботы эти, поезжай! А другой тянул к чему-то тихому, постоянному. Совсем я расстроилася! Ну, наконец, все ж решила: нет, не поеду я ни-ку-да! Сказала Сеньке:
- Езжай один. Вот тебе дорожка и кати… С двумя-то детьми и мотаться? Хорошо, если это дело удачным окажется, а вдруг так все обернется, что набедствуешься, а потом и вернуться не к чему будить.
Спорили мы, спорили, потом дело и до большого скандала дошло, но всё ж не поехал он, а Махныриха со своим укатила. Уехали они, значить, а я всё-ё так-то и думала: а, можить, они уже легко, весело там живуть, и она в золоте да в мехах ходить... И вот однажды является. Бедненько одетая, бедненько обутая, и привозить с собой мясо, в столовку сдавать его собирается:
- Да вот... купила в Орле подешевке.
- А в Крыму-то как? - спрашиваю. - Сколько ж вы денег оттуда привезли?
- А-а, в Крыму неудача. Купил он там машину плохую...
И оказалося, что уже давно в Орёл они перебралися и занялися этим мясом… покупать, продавать, и теперь снова надеется, что деньги к ней рекой потекуть».
И жили мы в Брянске до тридцать пятого года, а потом... Отец был партийным и однажды его вызвали в Военкомат и предложили ехать в Белоруссию, где начиналось строительство военной базы. А в то время подобные предложения членам партии отклонить было невозможно, вот он и поехал. Прожил там с год, а потом к нему поехала мама, чтобы упросить начальство отпустить мужа, но ей в этом отказали и пришлось семье ехать в Боровку.
«База строилася в лесу. Сосны, ели кругом! А в лес пойдешь, грибов сколько! Как глянешь так-то вверх по горочке, а они стоять себе: грузды, молочанки, волнушки! Ну столько грибов, что тонну, нябось, за день набрать можно было. Платили Сеньке хорошо, он же начальником механизации был, в магазинах всё было: масло, сахар, хлеб вволю, и квартиру нам сразу дали большую, светлую, никогда мы еще в такой не жили. Ну, а потом... Там же сначала гаражи строили, а когда настроили, как понаехали танки! Сразу военные тревоги завыли и танки как попруть, как заревуть! Ночь-две спишь спокойно и-и опять… А тут же недалеко еще и Польская граница проходила, вот и пугаешься каждый раз: война! А потом еще и аресты началися*, ка-ак раз после первомайского праздника. И охватил всех страх: сиди теперь и жди своей
