бросила Лидия.
Рыбья Кровь молчал.
– Почему ты сделал тогда то, что сделал? – разъяснил ее слова священник. Это он о своем повешение, догадался князь.
– Потому что окружающая жизнь с ее законами не моя хозяйка, а моя рабыня, и я делаю с ней все, что захочу.
– С окружающей жизнью? – изумился Паисий.
Дарник утвердительно хмыкнул. Не давая им опомниться, он встал и вышел из столовой. Эту ночь он опять ночевал у Адаш и обнимал ее с утроенным пылом.
Следующий день в крепости прошел несколько иначе, чем прежде. Войско, почти не тревожась о будущем, осваивалось в своей новой гарнизонной службе. Все сотни были разбиты на три смены: одна на стене в карауле, другая на боевых площадках изнуряет себя стрельбой и единоборствами, третья в мастерских, в купальне, в спальнях или просто на травке в тени деревьев, благо на обширной территории крепости нашлось место и для огорода, и для сада с фруктовыми деревьями, и для скотного двора.
На отдельных площадках имелось немало приспособлений по выработке силы, ловкости, меткости и увертливости. Поупражнявшись на всех них, Дарник добавил еще одно приспособление: толкачку из трех бревен, утыканных гвоздями, и показал своим и чужим, как с ней обращаться: сильно раскачав, отбивался от бревен двумя мечами.
Завершил свои телесные занятия прыжками-кувырками в воду бассейна-купальни. Настроение портило только то, что не являлись ромейские переговорщики. Неужто и в самом деле задумали расправиться с пиратами-словенами?
В полдень дозорные позвали князя на северную угловую башню. Напротив нее находилась большая площадь, на ней выстроилось более тысячи стратиотов, набежала и порядочная толпа горожан. Один из глазастых липовцев заметил у одного из домов выставленные из окон балки со свисающими петлями:
– Вешать кого-то собрались.
Скоро стало ясно кого именно. Перед строем воинов вывели двадцать пленных моричей. Вид у них был ужасный, вероятно несколько дней продолжались побои и пытки.
Дарник смерил глазами расстояние. Из камнеметов и дальнобойных луков вполне можно было достать место казни. Делать же результативную вылазку слишком поздно. Липовцы уже сами готовили камнеметы и накладывали стрелы на тетиву.
– Не стрелять! – сердито приказал князь.
Из шеренги моричей вывели двух человек и вскоре они уже качались в петлях, на выставленных из окон балках. Раздался звук трубы и оставшихся пленных увели, следом ушел и строй ромейских воинов.
Повешенных моричей было, конечно, жаль, зато теперь в руках липовцев имелся беспроигрышный повод для ответного действия.
Большие пращницы уже были установлены на плоских площадках четырех северных башен. Ромеи снаружи видели эти работы, но отнесли их к сугубо оборонительным мерам. Однако само поднятие пращниц на шестисаженную высоту увеличило дальность их выстрела в полтора раза. Под прицелом оказалось не только вся прибрежная часть города, но и гавань, откуда дромоны с биремами после бури так и не ушли.
Рядом с пращницами установили захваченные в Дикее лебедки. Один человек, накручивая ручку, легко поднимал наверх пять-шесть пудов камней. Малые камни выковыривали прямо из земли на территории крепости, на большие камни разобрали один из воинских бараков.
От лазутчиков Дарник знал, что на судах осталась небольшая охрана, все гребцы и воины уже присоединились к сухопутному войску. Теперь оставалось лишь как следует провести сами стрельбы из пращниц.
Как только спала полуденная жара, князь поднялся на ту из башен, где наготове было двадцать горшков с горючей смесью, с захваченного в порту дромона. Для начала произвели пристрелку на дальность. Выпущенные трехпудовые камни улетели на три стрелища и упали в море за пределами гавани.
– Давай! – скомандовал Рыбья Кровь десятскому пращницы, и россыпь полупудовых камней унеслась в гавань. Такими же мелкими камнями стреляла и соседняя пращница. Две остальных «работали» одиночными трехпудовками.
Собравшиеся на северной стене крепости липовцы громкими криками приветствовали каждый удачный выстрел. Поначалу стрельба не отличалась результативностью, да и с полутораста сажен хорошо что-либо рассмотреть было затруднительно. Однако забегавшие по пристани люди и разлетающиеся куски досок заметны были всем.
Когда стрелки приноровились к точности тяжелого камнемета, Дарник разрешил взяться за драгоценные горшки. Поджигали фитили и по двое укладывали в «ладонь» пращницы. Первых два горшка попали в дамбу, вторая пара упала посреди гавани, лишь третья пара угодила в дромон. Еще семь пар горшков падали по-разному, но абсолютно все вспыхивали красно-черным пламенем. И горючая смесь порой прямо по воде подбиралась к бортам дромонов.
Камнеметчики просили еще горшков, но Рыбья Кровь отказал – он вовсе не собирался сжигать всю ромейскую флотилию. Ему достаточно было и двух сгоревших дромонов и быстро выведенных из гавани остальных судов.
На волне ликований в рядах липовцев снова и снова звучали призывы прямо среди ночи выйти всем из крепости и до конца разделаться с ромейским войском. А что? Белую повязку на голову и режь всех, у кого нет такой повязки. Воеводам едва удалось успокоить своих разошедшихся вояк.
– Как же ты теперь с ромеями союзный договор собираешься заключать? – не мог взять в толк Корней, провожая князя во дворец.
– Увидишь, они еще упрашивать нас станут, – пообещал Дарник.
Рано утром он снова поднялся на башню с пращницей. Черные остовы двух дромонов еще дымились. Стратиотов нигде не было видно, горожане же как ни в чем ни бывало начинали свою будничную дневную суету.
Князю доложили о появлении переговорщиков.
– Не пускать! Теперь мы пошлем к ним своих послов. Позвать отца Паисия.
Священника привели не сразу, пользуясь своей полной свободой, он проводил в крепостной церкви утреннюю службу и не желал прерывать ее. Наконец, чуть усталый и умиротворенный явился.
– Мне надоело принимать ваших префектов. Теперь ты будешь вести с ним наши переговоры.
– Мой сан не позволяет мне вмешиваться в мирские дела, – твердо произнес Паисий.
– Ты и не будешь вмешиваться. Просто передашь наши требования и принесешь ответ.
– А если я не соглашусь?
– Тогда мы возьмемся за меч. Поднимись на башню и посмотри, что сделали мои пьяные камнеметчики за двух повешенных Стахисом моричей. Я еле удержал их, чтобы они не ворвались в город. Да и вообще принесешь своим архонтам большую пользу, подробно расскажешь им о наших сильных и слабых сторонах. Для начала скажешь им, что мы готовы поменять десять знатных дикейцев, что у нас в плену на всех оставшихся моричей. Если сенатор не согласится, то вечером, по холодку мы снова возьмемся за свои камнеметы. Ты сам потом укажешь, какой из дикейских храмов мы можем разрушить первым. – И Дарник жестом указал, что разговор закончен.
Отец Паисий вопросительно посмотрел на присутствующую при разговоре Лидию. Ее молчание свидетельствовало, что возражать безумному «вождю пиратов» бесполезно.
До вечера священник трижды выходил и снова возвращался в крепость, пытаясь внести поправки в обмен пленных, мол, восемнадцать моричей за десятерых дикейцев слишком неравный обмен. В ответ Рыбья Кровь распорядился выставить из бойниц башен пять балок с веревочными петлями для дикейских вельмож.
На четвертый раз отец Паисий повел с собой из крепости пятерых дикейцев и вернулся назад со всей ватагой моричей, затем увел еще пятерых пленников. Моричи со слезами на глазах обнимали липовцев, рассказывая, что их действительно собирались всех оскопить. Кого им не удалось поблагодарить, так это самого князя – Дарник отказался их принимать. Столь же сдержан он был и в расспросах священника. На вечернем застолье вопросы переговорщику через Корнея задавали другие воеводы.
– Готовят ли ромеи тараны и осадные лестницы?
– Пришло ли новое войско?
– Везут ли дополнительные припасы?
Отец Паисий как мог отвечал. В том числе и на то, о чем не спрашивали:
– Вы загнали сенатора Стахиса в угол. В Константинополе ему не простят два сожженных дромона.
Дарник молчал, вполне довольный этой новостью. Согласно ромейским порядкам, Стахис наверняка пошлет в столицу нового гонца за разъяснением: продолжать ли заключение договора со словенами или готовиться к их уничтожению?
Снова потянулись дни ожидания. Обе вооруженные стороны проявляли не просто сдержанность, а полное игнорирование друг друга. Никто из рядовых воинов с обеих сторон не стремился показать противнику свою враждебность или дружелюбие. Когда священник указал на эту странность князю, тот со знанием дела разъяснил:
– Никто не знает, будем мы воевать или нет, поэтому лучше ни к чему не привыкать.
Вообще, если совсем недавно Лидия была для Дарника главной персоной, то теперь ее место уверенно занял отец Паисий. Вышло это как-то совсем непреднамеренно, просто после того, как священник прикрыл собой хозяйку дома, князь стал относиться к нему с большим уважением. Странное дело, после пережитого и Паисий как-то расположился к «вождю пиратов», и теперь они, почти забыв про присутствие стратигиссы, увлеченно проговаривали целые вечера. Сама особенность их положения, то, что оно не продлится долго как-то освобождала их обоих от привычной сдержанности. Да и темы разговоров выходили часто очень необычными, заставлявшими по-иному о многом задуматься.
– Чего хорошего в том, чтобы идти в дальние земли и сложить там рано или поздно голову? – настойчиво стал допытывался однажды отец Паисий. – По ромейской традиции, все, кто пролил много крови, в последние годы жизни уходят в монастырь и замаливают там свои грехи.
– Такое не по мне – слишком просто и не интересно. Для меня убивать чужих воинов никогда не было и никогда не будет грехом. Как говорит мой шут, я просто истребляю самую злую и свирепую часть мужчин и у себя, и у противника.
– Это объясняется твоей молодостью. Твоя душа по-настоящему еще не пробудилась. Ты как малый ребенок, который отрывает крылья бабочки, чтобы посмотреть, что с ней будет дальше. Взрослые люди этого уже не делают, – мягко отвечал ему священник.
В другой раз разговор между ними зашел о княжеской выносливости: не устает ли Дарник от своих каждодневных, порой, наверняка, скучных обязанностей? Особенно, если он не готовил себя к этому с детских лет.
– Нет, не готовил, – признался Рыбья Кровь. – Хотел просто видеть иные земли, и чтобы каждый новый день был не похож на предыдущий. Увы, в наше время путешествовать могут лишь купцы и наемные воины. Купцы постоянно хитрят и всего боятся, а воины обязаны подчиняться тупым вожакам. Вот мне и пришлось самому стать главным воеводой, чтобы мне никто не мог приказывать.
– Но ведь ты мог остаться только воеводой, а захотел еще стать князем? Судить простолюдинов и вникать во все хозяйственные мелочи, которые настоящие воины должны презирать?
– Виноваты в этом были мои первые победы. Я вдруг почувствовал себя человеком двухсаженного роста, которому все на свете по силам. И это ощущение сохранилось у меня до сих пор. Судить простолюдинов, конечно, черная работа, но мне помогает то, что я ко всем им безразличен и могу блюсти общую пользу княжества, а это все вокруг
