считают самым справедливым. А хозяйственные мелочи – это моя вторая жизнь, моя мечта так наладить княжеское хозяйство, чтобы можно было содержать хорошее войско даже без военной добычи.
– И тогда ты перестанешь ходить в разбойные походы?
– Тогда я буду ходить в них ради удовольствия, чтобы чужие земли посмотреть.
Лидия во время этих бесед сидела где-нибудь у окна со своей вышивкой и сердито косилась на увлеченных разговором собеседников.
Дарник снова ночевал с ней на одном ложе и не имел ничего против, когда она перегородила постель свернутым в трубку одеялом, что только помогало ему лучше высыпаться. Все приближенные, за исключением служанок стратигисы, были абсолютно уверены в их любовных отношениях, удивлялись лишь их дневной отчужденности. Но видно у этих порфироносных воображал так принято – было общее суждение. То, что князь по утрам и в полдень непременно навещает здесь же во дворце свою смуглянку Адаш относили лишь на счет его жеребячьего многоженского здоровья.
Получая же каждое утро невидимый, но хорошо ощутимый удар злых чувств, исходящий от спящей Лидии, Рыбья Кровь обретал какую-то особую бодрость и уверенность, что он сейчас куда-либо пойдет и всё и всех победит. Для него стало наконец понятно, почему его всегда так тревожили и раздражали славословия липовчан. Чужое восхищение расхолаживает, внушает страх, что ты сейчас сделаешь что-то не столь высокое и похвальное. А хула, осуждение, насмешка, напротив, освобождают твои крылья и толкают на самые резкие и необычные поступки. Придя к такому выводу, Дарник окончательно перестал думать о стратигиссе, как о молодой и желанной женщине – от ее неприступности ему получалось гораздо больше пользы.
Жизнь в крепости текла столь же размеренно, как и во дворце. Общее упорядоченное ромейское времяпрепровождение повлияло и на словен: вставая с утра, каждый знал, чем именно ему предстоит целый день заниматься. Поток посетителей через северные ворота заметно возрос, к родственникам «жен» добавились мелкие торговцы, любопытные подростки, потерявшие работу слуги, юноши из богатых семей. На главной площади крепости образовалось свое мелкое торжище, где липовцы охотно покупали у дикейцев всякие лакомства и красивые безделушки.
Как-то явились тридцать парней-сербов из дальнего горного поселения и попросились в дарникское войско. Иная одежда, иной внешний вид, но язык почти один и тот же и их приняли даже не в черное войско, а распределили среди понесших потери липовских ватаг. Чтобы их родичи в поселении не пострадали от ромеев за своих своевольных сыновей, сербы записались под чужими именами.
Общая мирная будничность словен нарушена была лишь однажды. Общаясь с молодыми воинами на площадке для боевых занятий, Рыбья Кровь неосторожно спросил, чего бы им хотелось больше всего.
– Искупаться в море, – под смех приятелей попросил один из молодцов.
Князь на секунду замер, соображая, как это сделать, потом сказал:
– Сейчас и искупаемся.
Четыре полусотни пешцев, привычных к построению «черепахи», вооружились и построились. Их сопровождали четыре камнемета, установленных на легкие местные двуколки, которые легко катили две пары ратников, сам Дарник с ватагой арсов тоже встал в общий строй. Три сотни в полном вооружении, чтобы прийти на выручку, затаились у северных ворот. Во всеоружии пребывало и остальное войско.
Двести тридцать «купальщиков» широкой колонной выступили из северных ворот и по прямой главной улице направились к пристани. Дикейцы останавливались и смотрели на них, гадая, что бы все это значило: куда это идет столь малый отряд словен?
Отряд прошел к самой воде и остановился, образовав квадрат, огражденный большими прямоугольными щитами и, пока еще поднятыми вверх пиками и рогатинами. Кое-где из улиц начали появляться пентархии и декархии вооруженных стратиотов, они останавливались на безопасном расстоянии и смотрели, что будет дальше. Даже самым отчаянным липовцам стало как-то не по себе от собственной дерзости.
Дарник первым сбросил с себя доспехи и одежду.
– Первая полусотня за мной! – приказал он и голышом бросился в воду.
Первая полусотня после некоторой заминки последовала за князем. На пристани собиралась все более густая толпа зрителей. Увеличилось и количество ромейских воинов. Их было уже больше трех сотен, и они строились в две сплоченных тагмы неподалеку от липовского квадрата.
Дарник, подавая пример уверенности, искупался и с первой, и со второй полусотней и только потом выбрался из воды. Пока он одевался, число стратиотов удвоилось, но их архонты все еще чего-то выжидали. Когда из воды выбралась и оделась четвертая полусотня и все арсы, липовский отряд развернулся и прежней колонной направился обратно в крепость. Обе тагмы ромеев сопровождали словен до самой крепости. У северных ворот «купальщиков» приветствовали восторженными криками столпившиеся на крепостной стене ратники и непривычным для словен хлопаньем в ладоши – дикейцы.
– Мои полухоругви идут купаться следующими, – тут же заявил Сечень.
– Нет, на сегодня достаточно, – остановил его князь. – Чересчур дразнить не стоит.
Разумеется, во всем городе и крепости только и разговоров было про эту вроде бы и мирную, но истинно воинскую вылазку. Лазутчики докладывали, что жители в открытую смеются над собственными стратиотами. У Дарника же тем временем зрел план еще одной мирной победы. Узнав, что Стахис ни за что не хочет оплачивать горожанам его княжеские расписки за отнятое имущество, Рыбья Кровь объявил, что сам их оплатит. В крепость немедленно пожаловал со своими расписками целый поток дикейцев. Треть из них войсковые казначеи действительно оплатили, а потом сказали, что остальное им будет выплачено после того, как Стахис выдаст словенам первый войсковой задаток.
3
– Прибыл гонец из столицы, – печально сообщил Отец Паисий. – В послании сказано, что никакого договора со словенскими княжествами не было.
– А это что? – развернул перед ним договор с урганским послом Дарник. – Я думал, что он сгорел на лодии, оказалось – цел, в других вещах нашли.
Священник внимательно просмотрел договор, все было честь по чести: и содержание договора на ромейском языке, и имя посла, и подпись, и печать.
– Могу я взять его с собой?
– Нет, не можешь. Как я могу доверять вашим префектам? Им проще теперь его уничтожить.
– Как же быть? Боюсь одного моего свидетельства не хватит.
– А вот так… – И князь объяснил. Подумав, Паисий вынужден был согласился с ним.
Два трубача с крепостной стены звуками своих труб привлекли внимание, как граждан Дикеи, так и сторожевого отряда стратиотов. После чего к зубчатому парапету подошел священник и громким внятным голосом зачитал урганский договор с липовским князем Дарником. А также объявил решение русов в случае нарушения этого договора разрушить камнеметами все храмы Дикеи. После чего, Рыбья Кровь предложил Паисию выйти в город и объяснить жителям, что никакого принуждения к нему применено не было, что договор действительно подлинный.
Через два часа священник вернулся в крепость в совершенно подавленном состоянии.
– Сначала меня за мою «проповедь» отругал сенатор, потом архиепископ едва не отлучил от церкви.
– Но ведь ты понимаешь, что сделал все совершенно правильно? – успокаивал его князь.
– Понимаю, – тяжело вздыхал Паисий.
А в Констинтонополь скакал уже новый гонец. В крепость же потянулись уважаемые городские старцы умолять князя не разрушать храмы. Дарник лишь руками разводил: я бы разумеется не разрушал, но как еще разговаривать с вашими бесчестными префектами. Более того, распорядился вернуть старцам церковную утварь, которую несмотря на княжеский запрет награбили в храмах липовцы. И маятник симпатий дикейцев еще сильней качнулся в сторону «пиратов». В укромных уголках крепостной стены липовцы спускали на веревках корзины, в которые горожане накладывали фрукты, пироги, рыбу. А приходящие в крепость родственники «жен» непрерывно жаловались, каким непомерным бременем легко на Дикею содержание ромейского войска, да и без действующей пристани тоже совсем тяжело. От всего от этого заметно улучшилось настроение и у липовцев.
– А что, так жить можно!
– Будем в Дикее городовым войском!
– Все запишимся в ромеи и оженимся здесь!
Прошел уже целый месяц Дикейского сидения, вот-вот должен был пойти второй.
И вот во дворец ворвался отец Паисий, сияя от распиравшей его радости:
– Подписан новый договор и скреплен печатями! – Как самую великую драгоценность положил он на стол перед князем и воеводами два пергаментных свитка. – Известно и куда вас направят: на Крит!
Воеводы вскочили из-за стола – наконец-то окончилась эта писарская возня.
– И жен разрешили взять? – спросил Сечень, привязавшийся к своей ромейке.
– И жен! – торжествовал священник.
Рыбья Кровь внимательно читал прилагаемый к договору список придаваемых словенскому войску припасов. Необходимое число горшков с горючей смесью и сифонофоров с ромейским огнем тоже было указано. В чем же может быть подвох?
Шесть красавцев-дромонов уже стояли в гавани, готовые к приему тысячи словен и двух сотен «черного войска». Погрузка на них оказалась делом не простым. Сначала на них поднялись войсковые писари проверить, все ли там в достатке: съестные и оружейные припасы, количество гребцов, запасных весел и парусов. Потом отправились камнеметчики осмотреть судовые баллисты и опробовать разворотливость сифонофоров. Ночь на пробу двести липовцев провели вместе с гребцами на судах – никаких осложнений с ромеями не случилось.
Наутро ратники загнали ромейских гребцов в трюмы и под прицелом судовых баллист началась погрузка основного войска: сначала женатики с «женами» и уже нажитым семейным скарбом, потом «черное войско», замыкала колонну сотня арсов во главе с князем. Почти все награбленное добро с помощью дикейских торговцев уже превратилось в золотые и серебряные монеты, розданные воинам. Княжеская и войсковая казна занимали всего два малых сундучка. Стратигиссу несли в закрытых носилках. На всякий случай было приготовлено пять таких носилок. В четырех находилось: книги и всевозможные хитрые приборы и инструменты. Вновь были взяты в заложники десять дикейских чиновников, которые делали вид, что гостеприимно провожают своего словенского союзника. Не покинул липовцев и Паисий.
От многого пришлось отказаться, теснота на дромонах и без того была порядочная. Отказались брать с собой и несколько десятков новых «невест», которые в последние время дневали и ночевали в крепости. Проснувшийся в женской половине Дикеи интерес к варварским парням объяснялся просто: постоянные войны, монашество, добровольное оскопление сильно проредили мужское население города и статус ромейских союзников с хорошим жалованьем сделали наемных воинов вполне привлекательными женихами. Увы, многим этим женским мечтаниям не суждено было сбыться.
Хитрый подвох ромеев обнаружился, только когда дромоны вышли в море – на всех судах имелся лишь двухдневный запас пресной воды: две трети бочек оказались наполнены морской водой. Кормчий-навклир не смущаясь
