развеселился шейх.
– Когда получу приказ уничтожить ее, сообщу заранее.
Через полчаса, призвав писарей, они устное соглашение превратили в письменное, дополнив его списком селений и мест, куда не должны были без уведомления заходить липовские и арабские отряды. Шейх обязался также в случае бегства возвращать пленных к месту стройки, а князь согласился принять к себе троих арабских соглядатаев, которые бы наблюдали за соблюдением должного порядка в отношении своих единородцев. За каждого пленника выкуп назначен был в тридцать дирхемов с обязательством, что они в боевых действиях на Крите больше не участвуют. Договор был написан на ромейском языке на трех свитках.
– В случае любых нарушений, я передам третий свиток стратигу Сифеса, – откровенно пригрозил Нагиб, понявший, что Дарник действует на свой страх и риск.
Князь возвращался в свою ставку с неприятным осадком на душе.
К его большому облегчению, Калистос подписал договор и скрепил своей печатью без всяких замечаний, ведь цель была дотянуть до весны, до прибытия новых тагм. Не возражал и против посылки всех пленных на дорожные работы:
– Не думал, что тебе так захочется превращать своих храбрецов в обыкновенных тюремщиков. Интересно, как ты вообще заставишь этих магометан работать.
Дарника его опасения ничуть не смутили, чисто военные хлопоты ему порядком уже поднадоели и хотелось другого вида деятельности. Еще не прибыли от шейха полторы тысячи дирхемов за первых пятьдесят пленных, отобранных по жребию, а Рыбья Кровь с хоругвью гридей поднимался уже на перевал, ведущий к Иерапетре – бухте и деревне на южном берегу Крита. Старая дорога сюда была совершенно непроезжей: разрушенные мосты, промытые ямины и обвалы из неподъемных камней.
Горы кругом были не такие громадные, как на западе, больше напоминали холмы, переходящие в широкие равнинные долины с мелкими оврагами. Пологим взгорком предстал и сам перевал. С него и на север, и на юг открывался вид на море.
– Здесь, – указал князь на небольшой распадок рядом с дорогой, окруженный поросшими соснами холмиками.
Воины стали разбивать здесь большой стан, ограждая его рогатками по верхней кромке распадка и разделяя сам стан дополнительной стеной из мешков с камнями на две половины: для липовцев и для пленных. Окружающий сосняк рубили очень выборочно, чтобы он хоть немного защищал от резкого пронизывающего ветра. Да и костры устраивали совсем по-другому, чем в липовских лесах: обкладывали огонь большими камнями, чтобы дрова прогорали не так быстро, а у нагретых камней подольше можно было погреться. Ставили палатки и шалаши, добывали у тех же арабов одеяла и овчиные шкуры: «Не дайте своими соплеменникам замерзнуть». Усердно трудились и писари: считали, сколько чего может понадобиться на триста воинов и пятьсот пленных.
Небольшая заминка случилась, когда местные жители за одеяла и продукты стали требовать двойную и тройную плату. С большим трудом, где уговорами и угрозами, а где насилием и грабежом, удалось установить умеренные цены.
И вот две сотни гридей отправились в Элунду и через два дня, проделав обратный тридцативерстный путь, пригнали на перевал четыреста из пятисот пленных. Еще сотня осталась в заложниках, на случай, если первые четыре сотни попытаются освободить.
Неделю спустя князь проклинал все на свете за взятую на себя обузу и хорошо понимал Калистоса, согласного на жестокость, чтобы только избавиться от сей ноши. Какое различие было с пленными, которых он раньше приводил с собой в Липов! Те уже через месяц-два полностью вливались в незнакомую для себя жизнь, и отличить их от свободных смердов можно было лишь по отсутствию на поясе ножа. И когда проходило два года обязательного пленения, назад на родину уходило не больше одной десятой их части. Остальные женились, рожали детей, пахали землю, осваивали какое-либо ремесло, могли даже сами покупать рабов-закупов.
Эта же магометанская полутысяча желала только есть, спать и молиться. Работники – никакие. Приставленный к каждой пятерке пленных один охранник должен был непрерывно кричать, угрожающе махать плетью, пинать ногами, чтобы добиться самого малого труда. Наблюдая со стороны, Дарник с раздражением замечал, как самые простодушные липовские парни от такой охраны начинают портиться, превращаясь в злых грубых надсмотрщиков.
– Эти арабы тупые и ленивые животные, – жаловались десятские.
– Они все делают назло. Пока мы для острастки не повесим пяток-другой толку не будет, – доказывали полусотские.
– Мутят воду их воеводы. Мы ведь не понимаем, что они своим бывшим воинам приказывают, – предполагали сотские.
Князь пытался изменить положение: отделял воевод от воинов, за лучшую работу больше кормил, менял места работ, чтобы вызвать хоть какой-то интерес, однажды неделю вообще не выводил пленных на работу, мол, не выносимо здоровому молодому парню целую неделю сидеть на одном месте и не соскучиться по какому угодно делу. Результат по-прежнему оставался ничтожным.
– Все проблема в том, что они рассчитывают на свой скорый выкуп, – объяснил ситуацию отец Паисий. – Как им потом оправдываться дома за свою рабскую покорность перед неверными?
Дарнику такая разгадка пришлась по душе, значит, не в чьих-то кознях или вредном чужеземном характере причина, а в чувстве внутренней гордости. Ну что ж, с этим тоже можно что-то сделать. Снова возвращаясь мыслями к пленным булгарам, хазарам, гурганцам, он легко разложил по полочкам, что там было и почему. Сначала тех пленных долго гнали в Липов, они привыкали, что на них больше никто не смотрит как на врагов, и сами уже различали среди липовцев приятных и неприятных людей. Потом они видели словенский город, других рабов, которые мало в чем бывали ущемлены, учились понимать чужой язык, с удивлением замечали, что есть вольные бездомники, еще более низшая, чем рабы-закупы категория липовцев, догадывались, что и трудиться можно не только из-под кнута. Наконец, сами находили себе подходящего хозяина, который мог выкупить их из княжеских мастерских на более легкий хлеб. В результате из рабов превращались в простых слуг и при известной сноровке могли дослужиться до тиуна-управляющего или вовсе податься в княжеские гриди. А там свой дом, жена, хозяйство, и через два года отрываться от них, и ехать на родину уже не было ни желания, ни возможности.
Раз за разом просеяв в голове все эти детали, князь решил воссоздать их последовательность и здесь, на Крите. Из лагеря для пленных стали потихоньку забирать по пять-десять человек и развозить по одному по сторожевым вежам. Здесь пленника никто особенно не охранял, просто полные сутки он находился среди липовцев: спал с ними в одной гриднице, ел за одним столом, выполнял вместе с ними одинаковую работу. Не участвовал лишь в боевых занятиях и охранной службе. Точно так же никто не обращал внимания на его пятиразовые ежедневные молитвы. Через неделю в вежу доставляли другого пленного, который, глядя на первого, повторял все его приобретенные навыки.
Таким образом удалось за месяц «перевоспитать» полсотни арабов. А в лагере были убеждены, что их исчезнувших соратников увели, чтобы казнить за неповиновение, и все работы пошли значительно веселей. Строили не только дорогу, но и небольшую полевую крепость на самом перевале. Приставленные к пленным арабские соглядатаи донесли о казнях шейху. Тотчас же явился критянин-переговорщик с требованием предъявить исчезнувших пленников. Его провели по трем вежам, показали живых, в меру веселых арабов, и недоразумение было исчерпано. Позже восьмеро из этих «перевоспитанных» арабов, обнаружив среди липовцев единоверцев-гурганцев, и вовсе захотели присоединиться к словенскому войску.
8
Короткая зима, которую никто из липовцев и за зиму не посчитал, между тем закончилась. Дромоны открыли навигацию на Сифес и на Родос. А в Элунду пришли первые торговые суда за оливковым маслом и овечьей шерстью. На перевал пожаловал мирарх с комитами посмотреть на выполненные работы и решить, как лучше атаковать Иерапетру. Если по дороге уже можно было кое-как добраться до перевала, то строительство крепости было лишь слегка обозначено.
– Я же говорил, что у тебя ничего не получится с такими работниками, – довольно заключил Калистос.
Рыбья Кровь «виновато» разводил руками:
– Зато я спас тебя от отлучения от церкви.
Не хвастать же, в самом деле, что за два последних месяца, в отличие от ромеев и италиков не был убит ни один липовец.
Князь с мирархом поднялись на смотровую вышку, откуда открывался замечательный вид на залив Иерапетры, где уже виднелись три паруса только что прибывших арабских фулук.
– Сколько тебе нужно тагм, чтобы скинуть твоего Нагиба в море?
– Нисколько, – отвечал Дарник. – Думаю, нападать на Иерапетру нет необходимости.
– Это еще почему? – удивился Золотое Руно.
– Вместо Нагиба пришлют другого шейха, с которым не получится договориться.
– Почему ты так считаешь?
– Потому что нового шейха придется заново побеждать, а Нагиб уже побежден.
– И что же?
– Нагиб будет делать вид, что отважно воюет, а мы будем держать его в своих руках.
– Для чего? – все еще сомневался Калистос.
– Чтобы всем было хорошо: в Константинополе узнают, что ты воюешь и побеждаешь и тебе нужно больше людей и золота, Нагиб не захочет быть совсем разбитым и будет делать тебе все новые уступки, а критяне научатся доить двух коз: ромейских и арабских.
– Всем хорошо, кроме русов, – поправил мирарх. – Ведь и тебя отсюда никто не отпустит до полной победы.
– А я никуда и не тороплюсь, – слукавил князь. – Мне здесь нравится. Хотел только на месяц у тебя два дромона попросить – хочу в Египет поразбойничать сплавать.
– Князь советует с нападением повременить, чтобы арабам больше фулук к Криту припасов привезли, – сказал позже мирарх на военном севете. – Месяц подождем.
Первый месяц весны явился для липовцев едва ли не самым приятным за весь год похода. Воины приноровились к горной жизни, и не хуже самих критян бойко перемещались во всех направлениях, дружески приветствуя встречных охотников и арабские дозоры, воеводы, раскиданные по дальним вежам, по неделям не видели князя, а от этого только ревностней несли свою командную службу, чтобы не оказаться хуже других. Нехватку увеселений словене восполняли в окружающих селищах, где любой критянин за мелкую монету всегда готов был продать бурдюк доброго вина.
Для Дарника тоже наступило относительное благоденствие. Лагерь для пленных и их работа почти не беспокоили его, наступившее весеннее тепло побудило его перебраться из дома в рыбачьей деревне в свой шатер, где Адаш устроила ему настоящее семейное пристанище, а двадцать купленных неказистых местных лошадок способствовали почти прежним княжеским объездам с арсами подвластной его войску территории. Вскоре он на побережье набрел на почти полностью закрытую скалами бухточку, куда повадился изредка выбираться с Адаш купаться и полеживать на горячем песке.
Удачной оказалась мысль назначить Корнея полусотским тайной стражи с выделением ему небольшой казны. Этот любитель дворцовых нашептываний живо завел себе
