соглядатаев едва ли не в каждой сотне, и теперь каждый день у князя начинался с доклада Корнея обо всем, что творится в войске. Впрочем, войско уже настолько привыкло само себя регулировать, что каких-то особых изменений наличие тайной стражи, по крайней мере, на первых порах не принесло. И Рыбья Кровь, выслушивая сообщения Корнея, лишь принимал их к сведенью, ничего существенного не предпринимая. Случались дни, когда он вообще не отдавал ни одной команды.
Калистос не зря отмечал удобства, с которыми устроился в своей ставке липовский князь. Много сна, отдыха, чтение вывезенных из Дикеи книг, купание в море, любимая кошка, шахматы-затрикий, чудное критское вино, в котором Дарник уже начал немножко разбираться. Среди сербов нашелся повар, умевший рыбе придать вкус мяса, а мясу вкус рыбы, который тут же был забран в липовский полк, фрукты и восточные сладости тоже не переводились на княжеском столе. Иногда Дарнику даже становилось неловко за все это, но никто не делал ему упрека, и он сам себе продолжал с удовольствием попустительствовать, резонно полагая, что сие лежебочество вечно не продлится.
Его отношения с Адаш не только не поблекли от постоянного присутствия рядом друг с другом, но и расцветились новыми красками. Сначала хазарка хотела удивить его своими дополнительными познаниями в словенском языке, однако быстро поняла, что этого «ее князю» вовсе не надо, что женские любовные признания навевают на него скуку и уныние, и опять перешла с ним на бессловесное общение, сумела все свои женские ухватки превратить в прекрасную бесконечную игру. Каждую свободную минуту использовала, дабы что-то поправить, подмести, принарядить в их опочивальне, даже на некоторое время выскочить наружу и снова вернуться, так чтобы у Дарника постоянно возникало желание поймать ее и задержать в своих объятиях. Так у них все это и шло, заставляя телохранителей судачить о необыкновенном любвеобилии князя.
– Гриди говорят, что ромеи специально тебе эту Адаш подсунули, чтобы ты стал таким, как они, – сообщил, между тем, Корней.
– Каким именно? – полюбопытствовал Рыбья Кровь.
– Любящим сладости жизни больше военных тягот.
– Правильно ромеи делают. Кому вообще нужны эти военные тяготы? – беспечно отмахивался князь. – Только любовь и вкусная еда для меня самое главное!
Если Адаш приносила тепло и наслаждение телесное, то отец Паисий – удовольствие умственное. Пассивные ответы на вопросы священника Дарник постепенно сменил на активное словесное наступление.
– Хочешь, расскажу, как я выучил ваш язык? – спрашивал он его за игрой в затрикий.
– Погоди, я запишу, – тянулся за чернильницей Паисий.
– Мой дед Смуга Везучий привез однажды из похода целый сундук со свитками, третья часть из них была на ромейском языке. Как-то, копаясь в них, я нашел несколько свитков со словарем, а потом с этим словарем стал читать сами свитки. Как звучат на самом деле ваши буквы, я не знал, поэтому придумал им всем свое собственное звучание. Позже в соседнем селище я подружился с ромеем Тимолаем, он объяснил мне, как звучат ваши слова, и я был даже разочарован – у меня они звучали гораздо красивей и приятней.
– Сколько же тебе было тогда лет?
– Одиннадцать или двенадцать.
– И ты вот так выучил наш язык? – изумлялся священник.
– Чего не сделаешь, когда всю зиму сидишь в землянке с одной матерью, – довольно ухмылялся Дарник.
– Я не понимаю, почему все так носятся с загробным миром? – в другой раз подзуживал он отца Паисия. – А если я не хочу никакого загробного мира, то что? Заслужу своим святым поведением ваш Рай, а потом попрошу: а можно сделать так, чтобы для меня вообще ничего не было? Умер – и исчез?
– Разве капля воды может сказать: можно я не буду мокрая? Разве ты можешь смотреть на мир и говорить себе: я ничего не вижу, не слышу и не чувствую? Если ты хочешь навсегда исчезнуть после смерти, так попробуй исчезнуть сейчас: останови свое сердце, или прикажи своему мозгу ни о чем не думать. Сможешь?
Князь молчал – ему нечего было пока ответить на подобный вызов.
Купеческие суда из Родоса привезли удивительное известие: хазарский каган принял иудейскую веру и заставил принять ее всех своих приближенных. Для ромеев это стало бесконечной темой пересудов: как это так, принять веру народа, который не имеет своего государства и рассеян по всему миру? Одни говорили, что кагана вынудили к этому большие долги иудейским купцам, другие называли причиной его красивую жену-иудейку. Дарник уклонялся от таких обсуждений, но они дали толчок иным его мыслям. С одной стороны, все было достаточно ясно: постоянно воюя с ромеями и магометанами, каган выбрал себе свое собственное единобожие, независимую точку опоры, с другой – это каким же надо быть отважным, чтобы вот так просто отказаться от веры своих предков-язычников и столь резко пойти против интересов собственного народа?
Пять лет соприкасаясь со множеством словен и чужеродцев, Рыбья Кровь намеренно отставлял вопрос верований в сторону, считая, что он пока не готов разбираться в нем. И теперь пришла пора, если не для других, то для самого себя как-то определиться с этим. Поэтому он почти обрадовался, когда отец Паисий как-то раз спросил:
– А как ты вообще представляешь себе окружающее мироздание?
– Прежде всего, я никак не могу согласиться с тем, что все мои слова и поступки кем-то заранее предопределены. Потом мне просто жаль тех богов, которые вечно вынуждены делать одно и то же, и строго следить за почитанием, которое им оказывают или не оказывают земные люди. Правда, многобожие я тоже не слишком понимаю. Как могут от главного бога отпочковываться боги неглавные, а от неглавных – земные цари, их вельможи, простые смерды и рабы.
– А как же, по-твоему, все тогда обстоит на самом деле?
– По-моему, надо вести происхождение жизни не сверху в низ, а снизу в верх, так же как вековой дуб растет из крошечного желудя вверх, а не из кроны вниз.
– Очень любопытно, – улыбаясь, поощрил его священник.
– Падающие с ночного неба звезды рассеивают по земле лучики-семена. Из них прорастают камни и песок. Однажды одна из песчинок по-особому повернулась и стала растением, другая повернулась и превратилась в крошечную букашку, третья песчинка издала звук-слово и выросла в человека. Из многих людей, как из стай птиц и волков немедленно возникли вожаки, те, кто знал, как больше добыть еды и лучше отбиться от хищников. Вожаки принялись воевать друг с другом, и лучшие из них назвались князьями и императорами. После смерти их души точно так же соперничают друг с другом и лучшие из них становятся богами лесов, лугов, рек и озер, и стремятся помогать своим земным потомкам. Эти боги сами тоже растут и развиваются, и превращаются в старших богов, ведающих бурями, потопами, землетрясениями. Они уже потеряли связь с людьми и радуются только своему могуществу, чтобы, в конце концов, вырасти и из него. Тогда они становятся управителями луны и звезд и, забыв, что земная жизнь уже существует, вновь и вновь посылают на землю свои плодотворные лучики-семена, после чего и успокаиваются вечным сном в виде небесных созвездий.
– Ха-ха-ха! – неудержимо, в голос хохотал всегда серьезный Паисий.
Дарник смотрел на него без всякого гнева, ему достаточно было, что он все это сумел ясно высказать на чужом языке и перед единственным человеком, способным это оценить.
– Извини, – сказал священник, успокаиваясь. – Теперь я понимаю, как ты смог выучить по свиткам наш язык. А ты вообще меняешься за последние годы или нет?
Вопрос прозвучал неожиданно. Конечно, меняюсь, собирался заявить Дарник, вот стал князем, воюю в тысяче верст от дома, даже по княжне стал скучать.
– Зачем мне меняться? Раз все вокруг мне подчиняется, меняться нет никакого смысла. Становлюсь опытней, осторожней, ну и достаточно.
– И тебя вполне устраивает то, какой ты есть? Ничего не хочется в себе поменять?
– Чем ваша вера мне больше всего смешна, так это тем, что можно грешить, а потом легко замаливать свои грехи. Нет уж! Пусть все мои грехи останутся при мне, и ни перед кем никогда я за них не буду просить прощения. А еще я люблю делать так! – Князь взял с доски две фигуры, с нарушением правил перенес их через ряд черных пешек и поставил мат черному царю.
Подобные разговоры приятно возбуждали Дарника, в то же время оставляли в его душе некое беспокойство и недовольство собой. Это почему-то напоминало ему рассказы хвастливого воина у костра про свои боевые подвиги. И говоря чужеземному священнику о своих сокровенных мыслях, князь невольно сравнивал себя с таким вот болтливым воякой. Зачем оглядываться и кичиться своей вчерашней смелостью и удачей, ведь твоя жизнь предназначена для будущего, чтобы открывать и открывать для себя что-то новое, а не сообщать кому-то о своих старых мыслях. А раз сообщаешь, значит, остановился и топчешься на месте и у тебя страх перед этим будущим.
Однако все эти приятности и сомнения тотчас отступили в сторону, едва мирарх столь ясно и четко заявил о нахождении словен на Крите до полной победы. В договоре, подписанном в Дикее, действительно ничего не говорилось о сроке пребывания липовского войска на ромейской службе. Там просто указывалось количество милиарисиев всем воинам и воеводам за каждые десять дней их службы, причем без учета выбывших из строя убитых и раненых словен. Суммы набегали немалые. И само собой подразумевалось, что по пустякам держать столь дорогих наемников нет никакого резона.
Но когда пришедший с Родоса дромон привез всем дарникцам жалованье сразу за двенадцать декад, князь с изумлением понял, что ромейских чиновников баснословные государственные расходы не слишком волнуют. Напротив, чем больше золота на военные действия они выкачают из столицы, тем им самим лучше и сытнее существовать. Поэтому, в самом деле, может статься, что словен отпустят только тогда, когда на Крите не останется последнего араба. Кроме того, получая и накапливая слишком большие деньги, сами липовцы становятся лакомой добычей для любых разбойников. Будучи вместе в одном кулаке они, конечно, мало кому по зубам. Однако, когда ослабевшие от ран и потерь поплывут назад на нескольких дромонах, да еще морские бури заставят дромоны пробираться домой по одиночке, тут-то и жди пиратских нападений, или в Константинополе захотят припомнить им Дикейское сиденье.
Своим воеводам Дарник поостерегся это объяснять – не хотел заранее поднимать тревогу. Но сам усиленно размышлял, как выбраться из получившейся от его недогадливости ловушки. И когда, еще месяц спустя, к нему в шатер пожаловал мирарх, князь знал, что ему делать.
– Твоему войску новое задание, – объявил Калистос. – Пройдете по суше вдоль всего северного берега от Элунды до Акротири, накрепко соедините восток острова с западом.
– А кто останется здесь?
– Перевал займут италики.
– У них не получится поддерживать перемирие с Нагибом.
– Никакого перемирия нет. Ты уйдешь, и оно закончится.
– Но я ведь останусь на острове?
– И что с того?
– Получится, что я нарушил заключенный договор.
Золотое Руно нетерпеливо передернул плечами:
– Что ты предлагаешь?
– Уйти моему войску с острова совсем.
– Это
