невозможно, – строго произнес мирарх.
– Мои воины уже год не видели своих семей и хотят домой.
– У стратиотов тоже есть семьи, и никто их домой не отпускает.
– Я слышал, две тагмы сербов ты отправляешь на границу с Болгарией. Я должен отправиться вместе с ними.
– Это тоже невозможно.
– Все ведь зависит от письма, которое ты пошлешь стратигу Родоса. Если там будет сказано, что в словенском войске теперь нет необходимости на Крите и лучше нас перевести на войну с Болгарией, то стратиг так и сделает.
Калистос мрачно смотрел на Дарника.
– Ты диктуешь мне свои условия? Это бунт?
– Вчера приходили посланцы от Нагиба, – на ходу придумал князь. – Они знают, что мы намерены уйти с Крита и готовы помочь в этом.
– Если вы так не хотите воевать, то вы не будете воевать и против болгар. Выйдет, что я пошлю туда войско предателей, – заключил Золотое Руно.
– Ты пошлешь туда войско, которое сметет все на своем пути по дороге домой, – уточнил Дарник.
О том, будут ли липовцы отбиваться в случае прихода на перевал ромеев, не было сказано ни слова, но Калистос в этом ничуть не сомневался. А соединение словен с арабами вообще могло явиться полной катастрофой, особенно после того, как мирарх красочно доложил в письме родоскому стратигу об успехах своей зимней кампании.
Золотое Руно уходил с перевала, как всегда безмятежно улыбаясь, но в том, что он в крайнем бешенстве сомневаться не приходилось. Неделя прошла в напряжении, князь даже перевел в ближние к Элунде вежи лучшие полусотни с тайным приказом больше остерегаться ромеев, чем арабов. Потом от одного из сербских сотских Дарник узнал, что Калистос среди комитов обмолвился о том, что теперь словене здесь на острове не очень-то и нужны. Это была весьма красноречивая обмолвка. Окончательно все стало ясно еще через месяц, когда в Элунду прибыли новые тагмы ромеев и хорватов, а липовцам и сербам было велено грузиться на их дромоны и отправляться на войну с Болгарией.
Как Дарник и предполагал, за все выполненные пленными работами ему не заплатили ни медного фолиса.
– Я думаю, после твоего отъезда Нагиб тут же разрушит все твои мосты и обвалит все тропы, – рассудил приехавший с тагмами родоский менсор, отвечающий за крепостные постройки.
Он как в воду глядел. Еще не убрали мостки за последними поднимающимися на суда липовскими ватагами, как в Элунду прискакал гонец с известием, что лагерь пленных захвачен арабами, а охранная тагма италиков целиком ими перебита.
– Скорей жми на весла, ребята! – покрикивали на воинов полусотские. – Это уже не наша забота.
9
И снова море, снова движение, снова дальние горизонты. Шли рядом с островами и материковым берегом. За двенадцать дней пути ни одной бури, зато бездна красивых гор, скал, уютных бухточек, в которые хотелось заплыть и остаться навсегда жить. Ночью обычно останавливались где-то у берега, поэтому ни один из десяти дромонов не отстал. Иногда по пути суда просто сближались, чтобы воины могли вволю посостязаться в гребле и позубоскалить между собой. Несколько раз Рыбья Кровь с Адаш, отцом Паисием и полуватагой арсов пересаживался на другой дромон. Воины принимающего князя судна почитали это за большую честь и старались выглядеть особыми удальцами.
– А ведь они тебя и в самом деле любят! – удивлялся священник. – Даже сербы. Чем таким особенным ты завоевал их сердца?
– Тем, что никогда не пытался завоевать их сердца, – отшучивался Дарник.
«А в самом деле: чем?» – спрашивал он сам себя. А тут еще Адаш его порядком озадачила. Самым ценным ее качеством была привычка первой вставать по утрам, чего у всех его прежних наложниц никогда толком не получалось: с вечера их было не уложить, утром не поднять. Просыпаясь, он часто заставал хазарку за молитвой разложенным перед ней амулетам. И вот ему пришла в голову спросить ее:
– О чем ты молишься?
– Чтобы исполнились все замыслы князя, – уже бегло отвечала она по-словенски.
– А почему не просишь, чтобы я тебя крепче любил?
– Князь имеет медленное сердце. Князь полюбит Адаш, когда Адаш умрет.
Вроде высказала обычные бабьи причитания, которыми они любят себя развлекать за отсутствием большой умственной жизни, но как-то ухитрилась попасть в его теперешние уязвимое место. В тот же день Дарник рассказал о словах наложницы отцу Паисию:
– Адаш говорит, что у меня медленное сердце, я люблю только тех, кого уже потерял.
– Ты с этим согласен? – священник был весь внимание.
– Вообще-то у меня еще мало кто умирал, – подумав, признался Рыбья Кровь.
– А как насчет той наложницы, которую ты едва не повесил? – выказал свою осведомленность Паисий.
– Еще у меня есть наложница Зорька, она попросила отпустить ее к другому мужчине. И я отпустил. Правда, потом ее муж погиб, и она снова вернулась ко мне. И мы ни разу об этом даже не вспоминали.
– Выходит, одну ты караешь, а вторую великодушно прощаешь? – подивился ромей.
– У меня, наверно, действительно медленное сердце. Я не люблю быстрых восторгов, признаний и обещаний ни в себе, ни в людях. А женщинам эти восторги только и подавай. Все сразу и сейчас. Не понимают, глупые, что раз я князь, то мои поступки должны быть в сто раз сильнее в лучшую или худшую сторону поступков простого смерда.
– Значит, ты все делаешь намеренно: сегодня буду злой, завтра – добрый?
– Просто скучно всегда быть одинаковым. Да и ратникам мои взбрыкивания больше нравятся. – Дарник сам удивился такому выводу.
Этой весной ему исполнилось двадцать лет. Казалось, что он достиг высшего пика жизни: ничего не утратил из отроческой безоглядности и порывистости, а лишь прибавил себе зрелого умения распределять свои силы, мысли и чувства. Потерпев неудачу в дружбе с мирархом, он вполне сознательно решил сдружиться с собственными воеводами. Хватит выставлять себя суровым одиночкой с подчеркнуто ровным отношением ко всем своим подчиненным! Конечно, после долговременной отстраненности не стоило пугать боевых соратников расспросами о семье или об их пристрастиях. Зато можно было внимательней прислушиваться и мотать на ус то, как они подшучивают друг над другом, чтобы хоть по этим намекам лучше понимать, чем кроме войны наполнена их жизнь.
И воеводы его не подвели, при ближайшем рассмотрении тоже проявили себя весьма занятными собеседниками.
– Вот думаю, не рано ли мы ушли с Крита? – поинтересовался князь как-то у Сеченя.
– В самый раз. Мелкая служба и воинов делает мелкими. Хорошо перезимовали и будет.
– Ну, а если на большой службе половина людей головы сложит? Не страшно умирать вдали от дома?
– Вблизи от дома страшней.
Простой, в общем-то, ответ, но он открыл для Дарника целую цепочку умозаключений старшего воеводы: умирать рядом с родовой землянкой всегда глупая небрежность, умирать вдали – твоя собственная воля, следовательно, из-за одного того, что воины ушли за тысячи верст от родных мест, они сделались для своих родичей легендарными людьми, а погибнут или вернутся целыми не столь и важно.
Порядком удивил Рыбью Кровь и арс Копыл. Оказалось, он вполне разделял тревогу князя по поводу того, что не так просто будет с добытым золотом вернуться в Липов.
– Ты правильно сделал, что осенью часть войсковой казны довез до Корчева, – похвалил бывалый воевода Дарника. – Зато теперь новое золото сделало нас снова уязвимыми. Воины чаще хватаются за свои кошели, чем за мечи.
– Выходит, и мало добычи плохо, и много – тоже плохо, – заключил князь.
– Надо попытаться отослать хоть один дромон в Урган, чтобы в Липове знали, что мы еще живы. Полсотни раненых и полсотни тех, кто уже выдохся. С ними и казну можно.
Такое выглядело нереальным:
– Ромеи вряд ли на это согласятся.
– А ты попробуй! Разве не видишь, как их тиуны спят и видят любую мзду. За десять солидов любой документ выправят, а за сто и сами его сочинят.
Вот для чего, оказывается, существуют умные воеводы: в нужный момент дать дельный совет. Разумеется, боевому князю зазорно опускаться до взяток, но если рассматривать их, как военную хитрость, то почему бы и нет?
Наконец после целой череды больших и малых островов суда с липовцами и сербами прибыли в Фессалоники. В сам город их флотилию не пустили. Лоцман отвел ее на несколько верст в сторону и указал другую бухту рядом с небольшим поселением. Явившиеся чиновники-менсоры торопили князя:
– Скорее, ваши тагмы ждут для последнего штурма Хаскиди.
У Дарника было свое возражение:
– Нам на Крите не додали тысячу солидов нашего жалованья. Сказал, что в Фессалониках заплатяи. Вот грамота мирарха Калистоса.
Чиновники суетливо забегали, не зная, как это решить. Князь пришел им на помощь:
– Можно сделать обмен: вместо тысячи солидов отправите сто моих раненых и больных воинов в Сурожский Урган.
Чиновники этому предложению обрадовались и еще день побегав-посовещавшись, они дали свое высокое согласие, более того, обязались сотню русов кормить и поить до самого Ургана. Правда с самим отбором уезжающей сотни возникли трудности. Если с однорукими и одноногими ратниками сомнений ни у кого не было, то в сопроводительную полусотню рвались втрое больше охотников. Одновременно возникли и те, кто «беглецов» яростно презирал.
– Они говорят, куда же вы, трусы, ведь самое безопасное место на свете рядом с князем, – со смехом рассказывал Корней.
– Никакие они не трусы, просто обрыдло целый год болтаться непонятно где, – не согласен был Копыл, – по Липе и нашим лесам они соскучились, и бабам, что по-словенски говорят.
– Ты тоже соскучился? – спрашивал князь.
– Конечно. Но мне интересно досмотреть чем наш поход все же закончится, – отвечал суровый арс.
Кое-как с «беглецами» разобрались. В последний день на них обрушилась масса посланий и подарков для жен остающихся липовцев – тоска по семьям брала свое. Писари едва успевали составлять нужные сообщения. Глядя на ратников, и Рыбья Кровь сподобился на послания причем не только для Всеславы, но и для четверых наложниц – ничто сопливое ему тоже не было чуждо. Многие передавали «беглецам» часть своих денег. Дарник же посылать много золота воздержался, передал лишь сундук с книгами и немного женских украшений и серебряной посуды.
Провожать уплывающий дромон на берег высыпало все липовское войско.
– Очень удивлюсь, если им удастся бепрепятственно добраться до дома, – подвел некий итог Сечень.
– Зато для нашего князя будет железный предлог рассправиться потом с этими обидчиками, – находчиво подхватил его слова Корней.
Дарник счел за лучшее промолчать – так «беглецам» будет больше удачи.
– Мне нужны пятьдесят пароконных повозок и сто палаток, – потребовал он у менсоров-чиновников.
– Зачем словенам и сербам палатки, вам всегда и под открытым небом хорошо спится. Неужели вы такие разнеженные воины?
– Еще нужны двести лошадей под седлом, – выдвинул дополнительные условия князь.
Набежавшие к войсковому стану мелкие торговцы стремились продать воинам всякую всячину и многим это удавалось.
Спустя неделю полуторатысячное войско словен и сербов все же выступило в путь.
Не только воеводы, но и часть конников ехали верхом, подбоченясь и горделиво посматривая окрест. На повозках ехали немногочисленные мамки, прямо на ходу занимаясь шитьем и
