Все герои книги выдуманы, совпадения случайны
Часть I
Глава I
Ирка Чернушкина влетела в класс с выпученными от возбуждения глазами и закричала: «Там, там… На Лиду-Холодильник… Азимин кисель сбросил! Прямо на воротник!». Девчонки – четвероклашки оживились: «Где? Как?». Ирка, отдышавшись, пояснила, что их одноклассник, двоечник и хулиган, Азимин сделал бумажную бомбочку. Вместо воды он наполнил ее киселем, который давали сегодня на обед, а потом сбросил из окна четвертого этажа, и угодил аккурат на роскошный воротник из черно - бурой лисы их учительницы по домоводству Лидии Васильевны, по прозвищу Лида-Холодильник. «Он, наверное, на меня хотел бросить, но тут Лида из школы вышла, вот он и промазал. Ой, теперь она злая, наверное, будет», - возбужденно верещала Ирка. Девчонки тоже не ждали ничего хорошего, за те полгода, что они учились у Лидии Васильевны, она редко кого одаривала похвалой, требовала безукоризненно ровных швов, называла всех исключительно по фамилиям. Самые наблюдательные и сообразительные школьницы видели, как Лида держит жесткую дистанцию и с их классной руководительницей, и с некоторыми родителями, приходившими просить за девочек – отличниц, которым угрожала четверка, а то и тройка в четверти по труду. Видимо, это касалось не только их класса, ведь прозвище Холодильник было в ходу уже много лет.
За пять минут до начала урока в класс, а вернее в мастерскую, вошла высокая статная блондинка, лет сорока пяти. Сухо поздоровавшись, она прошла в лаборантскую, повесила там пострадавшее пальто и роскошную норковую шляпу, оставшись в безукоризненном бежевом костюме с бирюзовой блузкой, схваченной под горлом малахитовой брошью. Наряды Лидии Васильевны приводили в трепет и восхищение не только ее учениц, но и коллег. Она неоднократно говорила, что все свои вещи шьет и вяжет сама, но не в порядке хвастовства, а как пример того, что четкое и аккуратное исполнение измерений, выкроек и швов, в конечном итоге, приводит к прекрасным результатам. Вот и сейчас, никак не комментируя досадное происшествие с киселем, она начала чертить на доске выкройку фартука, поясняя свои действия, жестким, чуть скрипучим голосом. Урок прошел как всегда, после звонка девчонки с облегчением пошагали домой, до очередной встречи с Лидой – Холодильником оставалась неделя, и это не могло не радовать. Своими бесхитростными мозгами они понимали, что учительница их не любит, и платили ей той же монетой, воспринимая уроки домоводства как нечто неприятное, но неизбежное.
Лидия Васильевна смотрела в окно. «Какие, же нелепые, - думала она про девочек, выбегавших из мастерской, - у этой гамаши гармошкой, у той сапоги не чищены… Ну, что ты придираешься? У них матери на заводах по восемь часов впахивают, когда им за детьми-то смотреть, дай бог накормить. Да, но что-то я не помню, чтобы мне кто-то штаны подтягивал, разве что в совсем, раннем детстве». На Лидию Васильевну неожиданно накатило прошлое, всей своей мощью с осознанием потерь и таких редких радостей. Она нечасто позволяла себе плыть в этом потоке, но, видно, уж такой день был сегодня.
Запах мебельного лака, проникавший, сквозь тонкую перегородку из мастерской, где вечно пьяненький Владимир Андреевич учил мальчишек столярному делу, напомнил ей запах паркета, нагретого летним солнцем, в их большой московской квартире. Она, совсем кроха, бежит по нему босыми ножками к высокой рыжеволосой красавице. Мама подхватывает ее на руки, и они кружатся в Венском вальсе, звучащем из репродуктора. Когда музыка замолкает, они с хохотом валятся на черный кожаный диван, рассыпая расставленных на его полке слоников. На шум в комнату входит подтянутая седая леди, Лидина бабушка, молча улыбаясь, она подбирает мраморных зверюшек, говоря что-то о том, что по-хорошему, от них надо бы избавиться. Но мама возражает, ведь это подарок Васи. Первое Лидино отчетливое воспоминание было вот таким, радостным.
Папа и мама жили дружно, хотя, как Лида поняла уже много позже, были людьми из совершенно разных миров. Мама и бабушка происходили, как тогда говорили, «из бывших», они не очень скрывали это, но и не утрировали, просто жили. Мама работала концертмейстером в Большом театре, была знакома и даже дружила со многими знаменитостями. А отец – простой конторщик, быстро сделавший карьеру по партийной линии, но при этом он много читал, умел образно мыслить и красиво говорить, поэтому даже строгая Елизавета Петровна не усматривала мезальянса в браке своей дочери. Несмотря на аристократическое происхождение и творческие натуры, женщины сами вели домашнее хозяйство и делали это замечательно. Накрахмаленное постельное белье, отбеленные до синевы кружевные скатерти и салфетки, вымытые до скрипа окна – для Лиды все это было обязательными чертами быта. Ее тоже с самых ранних лет приучали к порядку, сначала ей доверяли натирать до блеска столовые приборы, потом мыть посуду, потом задания становились сложнее и сложнее, и к окончанию школы она уже стала хорошей хозяйкой. В сороковом году над семьей стали сгущаться тучи. Лиде, конечно, ничего не рассказывали, но все реже в их квартире появлялись гости, отец как-то посерел и осунулся, и почти каждый вечер выпивал по нескольку рюмок водки, чего раньше с ним не случалось. Летом сорокового умерла бабушка, и состояние горя и тревоги буквально пропитало их дом. Лидия чувствовала его всем своим существом, но впадать в уныние ей было просто некогда. Училась она «на отлично», а кроме того, ходила в кружок художественной ритмики, много читала, каталась на коньках и лыжах.
Как ни страшно это звучало, но начавшаяся война, стала спасением для нее и мамы. Отец добровольно ушел на фронт, где вскоре и погиб в боях за столицу, и Лида с матерью стали не родственниками врага народа, а семьей погибшего за Родину солдата. Узнали они об этом уже в эвакуации, в Свердловске. Свой почти тридцатидневный путь из Москвы на Урал Лидия Васильевна до сих пор вспоминала с омерзением и брезгливостью. Ехали они в плацкартном вагоне, и это еще им повезло, что не в товарняке. Запах немытых тел и человеческих испражнений преследовали ее потом всю жизнь, как неотступный кошмар. В Свердловске их поселили в бараке, принадлежавшем одному из заводов, помимо них там жило еще тридцать семей, удобства, как водится, были во дворе. Но им с мамой снова несказанно повезло, им выделили крохотную, но все-таки отдельную комнатку. В первые же дни они где-то раздобыли негашеную известь и побелили тонкие фанерные стены. Ксения Львовна сходила на местную барахолку и выменяла на свой золотой браслет четыре ситцевые простыни и две булки хлеба. Сначала быт казался невыносимым, но постепенно мать и дочь привыкли к спартанским условиям, тем более, что все вокруг жили в такой же нищете. Что поделать? Война. В Москве Лида, как и многие ее сверстники, рвалась на фронт, но по малолетству их гоняли из военкоматов. После путешествия на Урал девочка утратила свою наивность. Теперь она хотела любыми путями выбраться из барака, вернуться в столицу и не испытывать постоянного чувства голода. Так получилось, что Ксения Львовна со своей элитарной профессией оказалась в Свердловске не у дел. Театр эвакуировали в Куйбышев, туда было не добраться, а кормить дочь и себя было нужно, поэтому она пошла, устраиваться на завод уборщицей. Но в отделе кадров выяснилось, что в один из цехов срочно требуется чертежница, Ксения решила попробовать и у нее получилось. Их с Лидой пайков с трудом хватало на то, чтобы не умереть, поэтому они хватались за любую подработку, мыли полы, вязали носки, шили солдатское исподнее, если на местной фабрике были большие заказы, но жили все равно впроголодь. Лида хотела пойти на завод учеником токаря, чтобы получать рабочую карточку, но мать не разрешила, считая, что она должна окончить школу и поступить в институт. «Война когда-нибудь закончится, и тебе нужна будет настоящая профессия»,- говорила она Лиде, а сама тайком сдавала кровь, чтобы подкормить ее.
Несмотря на эту военную бедность, Лидия превращалась в красавицу. Все, кто ее видел, говорили, что она очень похожа на всенародно любимую актрису Валентину Серову. Высокая, белокурая, с зелеными глазами и полными, чуть вывернутыми губами она привлекала внимание и еще каким-то столичным шиком. Те немногие вещи, которые не были обменены на хлеб, и из которых Лида уже порядком выросла, были тщательно отутюжены, надставлены какими-то манжетами и оборками, и в целом выглядели дорого на фоне всеобщей нищеты. Мальчишки, да и немногие взрослые мужчины, оставшиеся в тылу, заглядывались на нее. Но девушке было не до романов, между занятиями в школе и бесконечными подработками она готовилась к вступительным экзаменам в институт. В Москве Лида не задумывалась, кем хочет быть, а сейчас ее желания не имели значения. Она решила поступать в Уральский политех, профессия химика-технолога обещала быть очень востребованной, да и предполагала работу в мужских коллективах, а это помогло бы ей в будущем выбрать достойного спутника жизни. Лида не была романтиком.
Выпускные и вступительные экзамены она сдала легко, и сразу после них оказалась на «отработке» в колхозе. В их группе, вопреки Лидиным ожиданиям, оказались одни девчонки, вот они-то и помогали суровым деревенским женщинам косить и ворошить траву и сметывать ее в стога. Труд был адский, но все они были спортсменки, хоть и изрядно изголодавшиеся, и все они понимали, что идет война, и если не они, то кто? Местные крестьянки поначалу встретили их настороженно, но видя, что девчонки стараются, стали их понемногу подкармливать, хотя сами бедствовали отчаянно. И все-таки молодость брала свое. Отработав от темна до темна в поле, студентки и местные подростки собирались на пригорке у школы. Каждый вечер здесь были танцы под гармонь одноногого деда Савелия. Городские учили деревенских плясать краковяк, а местные показывали замысловатые фигуры большой и малой кадрили. И было весело. Несмотря на голод, на тяжелый труд, и на приходившие почти каждый день похоронки. В колхозе они пробыли три месяца, занятия в институте начались только в октябре.
Вернувшись в Свердловск, Лидия не узнала свою маму, та сильно похудела и ослабла, но дочери говорила, что все нормально, посмеивалась, что просто они давно не виделись, а ведь мама уже старенькая. Однажды утром она не проснулась, не выдержало сердце. Лида осталась одна. Не совсем одна. Девчонки в группе оказались дружными, и помогали ей, чем могли. Могли, конечно, мало, но Лида была благодарна. Будучи человеком гордым она не оставалась в долгу, и делала для них, то, что хорошо умела делать. Кому-то связала воротничок из распущенной салфетки, кому-то носки из купленной на последние копейки шерсти. А когда у кого-нибудь чудом появлялся отрез хоть самой затрапезной ткани, Лида умудрялась сделать из него замечательное платье, которое потом носили всем курсом по торжественным случаям. Так прошло два года.
На третий год обучения некоторые предметы им стали читать вместе с физиками-первокурсниками, на одном из семинаров Лида познакомилась с Борисом Мезенцевым. Был он тихий, симпатичный
