Кроме того, на ней был дом, дети, школа, женсовет, так, что для мужа почти не оставалось времени. Да и положение было не таким уж плачевным, Лидия успокаивала себя тем, что черная полоса пройдет, и все наладится. Но не наладилось.
Однажды, в начале лета, к ней неожиданно пришла Саша. Она была еще строже, чем всегда, глубоко вздохнув, и попросив Лиду сесть, она сухо и обстоятельно сообщила, что у Бориса лейкемия, что ему осталось два-три месяца, и что проведет он их в клинике. Лидия сначала даже не смогла осознать масштабы свалившегося на нее горя, и только через несколько часов, когда подруга уже ушла, она завыла, как раненая волчица. Здесь была и обида на судьбу, за то, что она рушит ее такую устоявшуюся и комфортную жизнь, и страх за детей, которые останутся без отца, но больше всего было стыда за себя перед мужем. За то, что она не смогла его полюбить, понять, не смогла распознать во время болезнь, поддержать не смогла. «Ничего не смогла!»,- выкрикивала она, колотясь головой о стену, и не чувствуя боли. Прибежала ничего не знавшая Елена Кузьминична, стала отпаивать ее валерьянкой и водкой. Потом они всю ночь проплакали вместе. Наутро Лидия сообщила горькую весть генералу. Тот сжал кулаки, почернел лицом, и ушел, ничего не сказав.
Через день Лидия с Борисом улетели в Москву, в единственную клинику, занимавшуюся последствиями радиационного воздействия на человеческий организм. С ними полетел и Влад Кожевников, везя бесценные результаты исследований своего института, проведенные после страшной катастрофы, случившейся несколько лет назад. Лида, настроившаяся на то, что ей придется пережить тяжелейшие дни своей жизни, была несказанно удивлена легкостью, и даже весельем, которыми ее окружили в столице. К Борису постоянно приходили его братья, учившиеся в Бауманке, друзья по институту, обосновавшиеся в Москве, все они были молоды, полны жизни, и как будто хотели поделиться ею с уходящим другом. В приемные часы в палате Бориса не смолкал смех. В особо тяжелые моменты приходил Влад, и пускал в ход циничный медицинский юмор. Все они прекрасно понимали, чем и когда закончится жизнь Лидиного мужа, все они были физики, но они были настоящие мужчины, и как могли, поддерживали и Бориса, и Лиду.
В долгие часы, когда врачи колдовали над телом мужа, Лида выходила в город. Она узнавала и не узнавала Москву своего детства. В доме, где она жила до войны теперь располагалось какое-то учреждение, и это было хорошо. Учреждение и есть учреждение. Лиде трудно было бы осознать, что в их такой уютной квартире обитают теперь другие люди. Она сходила к зданию своей школы, но не решилась зайти. Наверное, были живы еще ее учителя, и ей пришлось бы рассказывать о себе, а она этого не любила, да и распространяться о жизни в закрытом городе не рекомендовалось. В целом же столица производила на нее оглушающее впечатление, она отвыкла от ритма большого города, от его многоликости и вечной суеты. Кроме того, Москва начала шестидесятых жила в каком-то приподнятом настроении, в вечном ожидании очередного праздника, что совсем не совпадало с ее, Лидиными, ожиданиями и перспективами. Ровно в четыре часа Бориса возвращали в палату, Лида помогала ему помыться и привести себя в порядок, пыталась накормить его чем-то вкусным, купленным в богатых столичных гастрономах. Но муж все чаще отказывался от еды, и с каждым днем все заметнее слабел. В пять приходили ребята, и Лида снова могла расслабиться. В девять всех посетителей выгоняли строгие медсестры, и Борис пытался заснуть. Лида читала ему вслух любимые приключенческие книжки, а он держал ее за руку, и, казалось, был совершенно счастлив. Когда он засыпал, или делал вид, что заснул, Лида уходила в кабинет главврача, откуда ей было разрешено звонить домой. Она рассказывала генералу о состоянии сына, разговаривала с детьми, по которым безумно скучала, и мечтала только о том, чтобы поскорее вернуться домой. И снова она терзала себя упреками, что в этих мечтах Борис отсутствует, что она уже смирилась с его уходом, и снова она не могла с этим ничего поделать. На несколько часов она забывалась тревожным нездоровым сном, который иногда прерывался оттого, что Лида чувствовала, взгляд мужа. Тогда она подходила, целовала его лицо, клала руку на его голову, и он как будто засыпал. Иногда она просыпалась сама и прислушивалась к его дыханию, и снова бесконечно изматывала себя за то, что нет в ее сердце достаточно любви, для того чтобы выпросить, вымолить у судьбы жизнь этого человека. Через шесть недель утром в палату вошел старший Мезенцев, и сказал просто: «Давайте собираться, ребята». Все поняли, что дальнейшее сопротивление бесполезно, конец совсем близок. Они прилетели военным самолетом в Свердловск, где их ждала Саша и машина скорой помощи. В больницу Бориса не повезли, он остался дома, и казалось, это оживило его. В один из дней он даже смог подняться, но это было всего лишь временное улучшение.
И вот теперь Лида стояла, глядя на дождь за окном. «Ему же там холодно, в земле!» - пронеслась мысль у нее в голове. Она поежилась. И вдруг услышала знакомый голос: «Даже не думайте так, Лидочка! Ему хорошо, уверяю вас!». Лида обернулась. Рядом стоял Великий Физик. «Но как же?» - у Лиды подкосились ноги. «Ничего, ничего, Лидия Васильевна. Все имеет свое объяснения. Вот очень мало мы уделяли внимания квантовой физике. Очень мало». Лида перевела дух, и стояла, вцепившись в подоконник, во все глаза, глядя на Великого. А он улыбался ей и говорил какие-то успокоительные слова, смысл которых она даже не могла уловить, только чувствовала тепло и заботу, вдруг окутавшие ее. А Физик говорил: «Вы, Лидуша, перетерпите. Сожмите зубы и перетерпите. Скоро вам будет легче. А потом вам же надо заботиться о детях, о генерале. И, знаете что, вам обязательно надо сохранить этот дом. Ведь нам бывало так хорошо, так весело здесь. Помните, как я генеральские галоши гвоздями к полу приколотил?». Лида помнила. Она улыбнулась сквозь слезы. «Ну, вот видите, уже улыбнулась. Это хорошо. А скоро в этот дом будут приходить друзья ваших детей, да и ваши друзья. И всем здесь будет уютно и вкусно. Да-с очень вкусно, доложу я вам». Тут стукнула входная дверь, вернулась Елена Кузьминична. Физик махнул на прощание рукой и вышел через черный ход в сад. Лида не знала, что и думать. Она была материалистка до мозга костей, ни в какие потусторонние силы не верила. В конце концов, она пришла к выводу, что она просто заснула стоя, и ей приснился очень хороший сон. Но потом визиты Великого стали повторяться. Это случалось нечасто, обычно в какие-то тяжелые или, наоборот, очень радостные дни. Лидия сначала боялась за свою психику. Она стала брать в библиотеке медицинские справочники, но мало что из них вынесла. Осторожные расспросы Саши и Влада тоже ничего не дали, а рассказать, что происходит с ней, Лида не могла даже им. Постепенно она привыкла к этим своим состояниям, стала считать их неопасным психическим расстройством, и иногда даже скучала, если Великий не появлялся долго.
Глава VII
Поднявшись с пола, Лидия Васильевна посмотрела на часы, они показывали «8». «Интересно, утра или вечера?» - подумала она. Раздался резкий телефонный звонок, женщина метнулась к телефону, как будто от этого звонка зависела ее жизнь. Но оказалось, что звонит дочь. «Всего лишь Лариска», - разочарованно подумала Лидия Васильевна. Так было всегда. Лариса была «всего лишь», Глеб был все. С самого рождения сына Лидия понимала всю несправедливость распределения своей любви, ругала себя, но сделать ничего не могла. Сначала ей, казалось, что дочь ничего не замечает, и мать очень старалась, чтобы так и было. После смерти Бориса она очень много времени занималась с детьми. Она продолжала читать им на ночь, привечать их друзей, водить их в походы вместе с Квасниковыми и Кожевниковыми. Но когда она помогала Глебу строить модели кораблей, у нее пела душа, а когда пыталась научить Ларису печь пироги или шить платья, ничего у них не получалось. Наконец, они решили, что домоводство – не Ларисино предназначение, и обоим стало легче. Дочь любила музыку, легко подбирала на фортепьяно модные мелодии, вокруг нее всегда крутилась компания подростков. Особенно шумно в доме стало, когда после окончания восьмого класса дед подарил ей магнитофон. С трудом им с Глебом Борисовичем удалось убедить дочь продолжать обучение в школе, а не поступать в музыкальное училище, но все-таки авторитет семьи перевесил и девочка пошла в педагогический, на факультет иностранных языков. И все было хорошо, Лида была уверена в способностях и моральных качествах дочери, и позволяла себе не переживать за нее. Но однажды, когда Лариса приехала на каникулы, мать, прибирая в ее комнате, наткнулась на дневник, возможно специально забытый на видном месте. Фраза, написанная еще почти детским почерком, убила ее. «Мама не любит меня!» - как будто кричала со страницы измученная девчоночья душа. Лидия Васильевна попыталась поговорить с дочерью, но сделала это как-то неуклюже, так, что у обоих потом остался неприятный осадок на много лет. Тем не менее, Лариса продолжала добиваться материнской любви, стремясь во всем быть лучшей. После окончания института она стала преподавать английский в спецшколе, была на хорошем счету в ГОРОНО, вышла замуж за дирижера местного симфонического оркестра, родила девочку, которую сначала хотели назвать Лидой. Но Лидия Васильевна, неизвестно почему, воспротивилась этому и внучка стала Людмилой. Заботы о ней как-то сразу взяли на себя родители Ларисиного мужа, а Лидия Васильевна и не расстроилась. Ей было пятьдесят с небольшим, а выглядела она намного моложе, и как-то ей не хотелось становиться бабушкой. Тем не менее, она одевала внучку с присущим ей вкусом и фантазией, и Людочка с детства привыкла ощущать себя красоткой. Лидия устраивала и семейные посиделки, приглашая Ларису с Сергеем, и его родителей, и еще каких-нибудь друзей. Всегда все было вкусно, и даже весело, но по-настоящему тепло ей было только с Глебом. А он бывал дома очень редко. Сразу после школы он поступил в военно-морское училище. Лидия даже не пыталась отговаривать его, хотя класса до девятого надеялась, что сын повзрослеет и станет мыслить более рационально. Ведь с фамилией Мезенцев, он мог бы легко сделать карьеру на комбинате, построенном его дедом, и он был бы здесь, рядом с ней. Но сын даже не рассматривал такую возможность, и мать смирилась. Ни словом, ни взглядом она не выдала звериной тоски, которая охватила ее с того момента, когда стало ясно, что Глеб зачислен в училище. Ее мальчик был счастлив, и она заставляла себя улыбаться. Потом настали относительно спокойные годы обучения, когда сын регулярно приезжал на каникулы. Но когда Глеб получил распределение на боевую подводную лодку, Лидия Васильевна уже не знала ни одного дня покоя. К тому времени сын обзавелся семьей, у него росли две дочки Даша и Маша, но с ними, как и с их матерью, Валерией, она виделась всего два раза. Они обосновались в Североморске, и Лида только слала им посылки с дефицитными продуктами, одеждой и игрушками. И вот теперь Глеб пропадал дольше, чем обычно, Лидия Васильевна
