С ее подачи был организован женсовет и Лида, несмотря на свою молодость и загруженность домашними делами, принимала в его работе активное участие. В то время у многих заключенных заканчивались сроки, они оставались в городе, обзаводились семьями. Женам надо было где-то работать, детям нужны были ясли и детские сады. И вот активные женщины ходили по руководителям и решали насущные проблемы быта. И надо сказать небезуспешно. В самом городе построили швейную фабрику, рядом с городом начали строить радиозавод, существенно расширилась медсанчасть, это решало проблему с женскими рабочими местами. Открывались и детские сады, и новые школы. И это сразу после войны, когда полстраны лежало в руинах. Спустя годы, Лидия Васильевна вспоминала это время как самое счастливое в жизни. Все, и она в том числе, верили в светлое будущее, и знали, что все, что они делают сейчас, сделает счастливыми их детей. Эта вера была присуща не только жителям благополучных коттеджей, но и только что отсидевшим зэкам, и переселенным немцам, и всем, кто прошел войну. Одна женщина – фронтовичка как-то сказала Лиде: «Знаешь, там, в окопах, мы думали, что все дети, рожденные после войны, будут обязательно счастливы. Я и сейчас в это верю. А иначе, зачем мы здесь?». Лида тоже верила, что ее сын и дочь обязательно будут счастливы, по- другому и не могло быть.
Дети росли, город строился, Лидия хорошела, обласканная всеобщей любовью и симпатией. Ни на минуту она не забывала о своей принадлежности к семье фактического хозяина города, но выражалось это в повышенной ответственности за себя, за своих детей, за здоровье домашних, и никогда ей в голову не приходило мысли о том, что она может потребовать чего-то для себя. Единственной ее привилегией, по-прежнему, было общение с товарищами и коллегами свекра. Она знала в лицо всех светочей тогдашней технической мысли, общалась с высокопоставленными военными, один раз даже видела Берию, и один раз говорила с ним по телефону. В голове у нее не укладывалось как такие люди, умеющие мыслить какими-то гигантскими категориями, остаются просты и дружелюбны в общении, рассказывают анекдоты, делятся рецептами пирогов и выкройками платьев, иногда незлобно сплетничают. Она восхищалась ими, особенно женщинами-учеными, их, тогда было много на комбинате, но центром компании всегда оставался Великий Физик. Когда он приезжал в город, казалось, время начинает бежать с другой скоростью, столько вопросов решалось мгновенно, и никогда Лидия не слышала, чтобы кто-то отозвался о нем плохо. Хотя генерал рассказал ей однажды историю о том, что и на него настрочили донос, который впрочем, не имел последствий, очень нужен был стране в те годы его гений. И Великий знал, кто написал, но даже не уволил этого человека, объясняя свое решение тем, что тот хороший работник.
Однажды, когда у старшего Мезенцева снова случился жестокий приступ язвы желудка, Саша потребовала, чтобы он сел на специальную диету. Конечно, он мог приказать, чтобы в заводской столовой ему готовили особенную еду, но это было не в его правилах. Он попросил Лиду, и та стала приносить ему протертые супы и суфле ровно к двенадцати часам дня в заводоуправление. Невестка генерала была пунктуальна, как и он сам, но в один из дней, в темноватом коридоре, ведущем из лаборатории, Лида встретила Великого. Он стоял, глядя в окно, и лицо его было необычайно мрачным, даже злым. Лида хотела прошмыгнуть мимо, но не поздороваться не могла. На ее приветствие Великий как будто очнулся, заулыбался и сказал:
-Лидия Васильевна, рад видеть, рад видеть! А я стою и думаю: «Не дурак ли я?».
Лида опешила, не зная как реагировать, а Физик продолжал:
-Вот сделали мы бомбу. Что ж оправданно. Нужна она нам. А теперь я хочу эту же самую энергию поставить на службу в мирных целях, так сказать. Ведь это ж безграничные возможности для различных производств, а потом и для быта. Представляете, Лидочка, вы уже не будете своими ручками пол драить или посуду мыть. Вон ее после наших посиделок сколько остается.
-Так что же в этом плохого? - отмерла Лида.
-Да плохо то, что свободного времени у человечества будет тьма. Вот что вы будете делать, когда не надо будет мыть, стирать, и даже генералу нашему еду на вертолетике доставят, на маленьком таком?
-Ну, книги читать буду. Платья шить. Да дел-то тьма. Занимайся, да занимайся.
-Это у вас тьма. А кто-то ведь и от рюмки не оторвется, а после Бог знает, чего творить будет. Да и просто лентяев у нас полно. Сейчас они дисциплинировано на работу ходят, а как же, попробуй не пойди. Да и поесть никто просто так не принесет. А если все обязанности отпадут, чем они себя развлекать станут?
-А вы что же не верите в гармоничного человека, которого мы воспитаем к тому времени?
Физик грустно посмотрел на Лиду.
-Не верю. Грешен, Лидия Васильевна. Знаете, чего бы мне хотелось? Чтобы вы лет этак через пятьдесят вспомнили наш разговор и сказали : «А ведь старик был чертовски неправ!». Ну, бегите, бегите, а то генерал-то суров по части использования рабочего времени.
Лида отправилась в кабинет Глеба Борисовича, а Великий остался стоять у окна, видимо, продолжая рассуждать о судьбах человечества.
Через несколько дней Мезенцевым прислали портрет Великого Физика, кисти довольно известного, обласканного властью художника. Генерал был удивлен и польщен, но Лидия догадывалась, хоть и боялась в это поверить, что портрет прислан ей, и должен напоминать об их разговоре. Больше она Великого при жизни не видела. Так случилось, что его новые задачи решались на других объектах, а через несколько лет он умер. Умер еще нестарым, протанцевав тур вальса с женой одного из своих коллег, и начав обсуждение с ним очередной научной проблемы. А портрет остался висеть у них в гостиной, над камином.
Глава VI
Лидия Васильевна оторвала голову от кресла. В комнате никого не было. «Опять эти странные приступы», - подумала она. Это началось много лет назад, в день похорон Бориса. Вернувшись с поминок, она вдруг осталась совсем одна. Глеб Борисович заперся у себя в кабинете, детей забрала Саша, а Кузьминична понесла поминальные пироги солдатикам, стоявшим на проходной. Лидия тупо смотрела на мокрые от дождя сосны, и думала, как так получилось, что прожив больше десяти лет с мужем, она так и не узнала его по-настоящему, не полюбила. А ведь в их жизни было много радости, и главное, были дети, был Глеб.
После института Борис приехал в город, и пошел работать в дозиметрическую лабораторию одного из крупнейших заводов. Он был прекрасно образован и пытался применить свои знания на практике, но коллеги, пережившие и первые неудачные запуски производства, и чуть не каждую неделю сталкивавшиеся с внештатными ситуациями, только подсмеивались над ним. Дни, когда ему удавалось доказать эффективность своих методик, были счастливыми днями. Тогда он хватал в охапку детей, Лиду и они шли в парк кататься на аттракционах, а зимой с ледяных горок. В такие часы он весь светился от гордости за себя, и за красавицу – жену, и за очаровательных ребятишек. Но чаще, ему приходилось выполнять будничную неинтересную работу. Никто из коллектива не сходился с ним близко, памятуя о том, чей он сын, а ему и в голову не приходило посвящать в свои дела всемогущего отца. В компании же генерала Мезенцева, где Лидия чувствовала себя как рыба в воде, Борис терялся, видимо, авторитет этих людей невыносимо давил на него. Но оставались друзья, Квасниковы и Кожевниковы, с ними он был интересным, даже искрометным собеседником и отличным партнером по спортивным играм. Много времени он занимался с детьми. Подросшая Лариса, была «дитя улицы», как в шутку, называли ее родители. Несмотря на то, что девочка училась и в общеобразовательной, и в музыкальной школе, все свободное время она проводила в соседнем дворе. Там собиралась компания подростков, самозабвенно предававшаяся играм в прятки, казаки-разбойники, штандер и еще множество известных и вновь изобретенных ими игр. Но каждый вечер перед сном Борис читал им с Глебом Майн Рида, Дюма или Фенимора Купера. Лида беспокоилась, не рано ли детям знакомиться с такой взрослой литературой, но Борис считал, что, именно, в десять – двенадцать лет формируются понятия о чести, достоинстве, благородстве. И эти вечерние чтения стали самыми счастливыми часами для их семьи. После смерти Сталина режим в городе смягчился, стало возможным писать письма и даже выезжать на «большую землю», то есть за огороженный периметр города. Молодые Мезенцевы и их друзья очень полюбили туристические походы по Уральским горам с ночевками в палатках и песнями под гитару. А летом они уезжали на месяц в Ялту, там генералу предоставляли небольшой домик на территории одного из военных санаториев, и вся семья с нетерпением ждала этого путешествия весь год. Организатором всех походов и поездок неизменно был Борис, он умел продумать все до мелочей, поэтому Лидия не помнила, чтобы они хоть раз заблудились или куда-нибудь опоздали. Видимо, управленческий талант Глеба Борисовича передался по наследству сыну, вот только по–настоящему применить его было негде. В первую же поездку на море они увидели настоящий шторм. Внезапно налетевшая буря застала их на пляже, они прибежали домой, промокшие до нитки. Маленький Глеб вышел на балкон, откуда было видно бушующее море, и, не отрываясь, смотрел на водяные валы, захлестывающие волнорезы и выкатывающиеся на набережную, доходя почти до фундамента их жилища. Его не пугали ни раскаты грома, ни молнии, наверное, именно тогда, их сын влюбился в морскую стихию. После возвращения Борис нашел в старых журналах чертежи макета каравеллы, и долгими зимними вечерами отец и сын что-то пилили, шлифовали, клеили. Весной по ручьям поплыл красивый парусник. Потом они сделали еще несколько макетов боевых кораблей, а один, не достроенный, остался лежать на письменном столе Бориса. Лет восемь Лидия прожила, может быть, и не в полном счастье, но уж точно в полном спокойствии. Она понимала, что, возможно, будь она более эмоциональной, ей бы не хватало напряженности и наступающего после нее расслабления, ощущаемого как чистая радость, но она принимала себя и свою жизнь, и все ее вполне устраивало. Устраивало, пока она не стала замечать, что муж ее возвращается домой на десять – пятнадцать минут позже, и от него чуть-чуть пахнет алкоголем. Несколько раз она спросила о причине возлияний, но он, то отшучивался, то угрюмо отмалчивался. Потом она стала замечать, что запасы коньяка и различных наливок, предназначавшиеся для праздников и внезапных гостей, стали таять. Бориса все трудней стало будить по утрам, все труднее было скрывать его состояние от окружающих и от отца. Но тот, видимо, все замечал, потому что однажды Лида услышала за дверями его кабинета разговор с сыном на повышенных тонах, чего раньше никогда не случалось. Лидия переживала, но не знала, чем помочь. Скандалов она не устраивала, но и поговорить по душам у нее не получалось. Она понимала, что у мужа проблемы и, примеряя ситуацию на себя, она думала, что слова ничего не решают, а делом она помочь не может, поэтому нечего лезть со своим сочувствием и бабскими советами.
