серьезной, стала внимательно прислушиваться.
Да где он? Я же клала его на стол, воскликнула она.
Очертания стола из-за дыма были неясными, а того, что находилось на нем, не видно было вообще. Тогда она на ощупь стала перебирать руками все предметы, лежащие на столе, пока не нащупала телефон, который трезвонил не переставая.
О, Надя звонит - обрадовалась она, сейчас я ей все расскажу, какая я решительная, и смелая.
Но то, что услышала она, так резануло по ее ушам и нервам, что петь и смеяться мгновенно расхотелось – захотелось сжаться в комочек, забиться в уголок, и сидеть не шевелясь. Любааааааааааааааааа
Приииииииееееееззззззжжжааааааай.
Потусторонний, загробный голос, проникнув в нее, стал распухать, расти, пока не заполнил всю. Сотка выпала из ослабевшей руки, и только тогда все прекратилось.
В комнате мгновенно прояснилось, следы дыма исчезли даже из самых отдаленных уголков комнаты.
- Ехать, немедленно ехать!
Вскричала она, сорвав с себя лифчик и трусики мгновенно ставшего ненавистным купальника.
- Какая я дура!
Купальник, солярий, массаж, и все-все, на что она тратила себя в последнее время, стало теперь таким никчемным!
Быстро натянув на себя простой спортивный костюм, она выскочила за дверь, и с силой захлопнула ее.
Замок смачно чмокнув, защелкнулся, и все, что осталось за дверью, мгновенно оказалось в прошлой, такой далекой, как казалось теперь, такой нереальной жизни….
Глава 4.
Секс со Смертью.
Они дружили, дружили с самого раннего детства, с того момента, как их родители переехали в новую, панельную пятиэтажку, построенную вместо снесенного барака.
И познакомились они еще даже не войдя и в первый раз в свои квартиры. Их машины с вещами и мебелью подъехали к одному подъезду одновременно. Водители стали нервно сигналить, требуя каждый, чтобы именно его пропустили, и от этого радость переезда, ожидания новой, и такой счастливой жизни в новом доме стала съеживаться и прятаться.
Кто из их родителей потребовал первым, чтобы они прекратили действовать всем на нервы, никто теперь и не вспомнит.
Так получилось, что три девочки сбежались в одну точку одновременно.
- Вера…слегка плаксиво скривив губы, первой тихо представилась Вера.
- Надя…посмотрев на всех свысока, гордо вскинув голову, громко, по военному представилась Надя.
- Люююююба…игриво и весело пропела Люба.
Это потом их станут звать – ВНЛ – Вера, Надежда, Любовь, А пока они были просто –
Вера, Надя, Люба.
Их квартиры располагались одна над другой, и так как доме еще не было телефона, им было очень удобно постучав по трубе отопления, вызвать друг друга.
И в школе они попали в один класс, и если бы парты были трехместными, обязательно сидели вместе. Но так как был всего два места, они менялись, чтобы никому не было обидно.
Их дружба была честной и трогательной. Обладающая недюжинными командирскими качествами Надя могла легко верховодить не то что над девочками, но и над мальчишками, но она никогда не использовала это свое качество в их дружбе.
Постоянно вздыхающая и часто грустящая Вера, умеющая командовать, сильная духом Надя, легкая, смеющаяся, все время что – нибудь напевающая Люба, так гармонировали друг с другом, что скоро никто уже не разделял их, и их стали звать ВНЛ.
Но время шло, они взрослели, и ни для кого не было удивительным то, что они одновременно, в один вечер, познакомились со своими мужчинами.
Эти мужчины и были почти друзьями, но при этом очень разными. Они отличались друг от друга так же, как отличались Вера, Надежа, Любовь.
И, самое печальное для них, хотя они об этом и не подозревали, полностью погруженные в свою первую любовь, было то, что они разъехались.
Разъехались не как- нибудь, а тоже очень странно.
Их, ставший таким родным дом, оказался в центре равностороннего треугольника,
по углам которого и стали жить подружки.
Сначала, в любовном безумии они даже не обратили внимания на то, что совсем перестали общаться, лишь со временем, когда все больше стало появляться проблем в их семейной жизни, они все чаще стали вспоминать друг о друге.
Но, как всегда это бывает, первой в одиночестве осталась Вера.
Ее тонкая, чувственная, и поэтому очень обидчивая натура не терпела не то что лжи, но и просто уклончивых ответов, недомолвок.
Она все чаще стала плакать, и хоть не предъявляла ему прямых претензий, но они проявлялись во всем.
Даже в постели, сначала самоотверженная, рвущаяся получить и доставить максимальное наслаждение, она, постепенно стала переходить к обороне.
И самым ярким примером ее отчуждения была их последняя ночь.
Раньше она не стеснялась его, и пока он покуривал в окно, она, раскинувшись на постели в тончайшем пеньюаре, трогала, ласкала себя, постанывая и всхлипывая, не снимая трусиков, а приподнимая, оттягивая их, вводила в себя пальчики, вздрагивала от наслаждения, доводя себя и его до безумия. Чаще всего не докурив, он врывался в нее не снимая одежд, только приспустив пижаму, она обхватывала его ягодицы, и со всей силы помогала ему всаживать себя в нее, заодно срывая до конца штаны, раздвигала его ягодицы руками, и вводила в него руку.
И тогда он и она кончали…
Кончали вместе, с криком, в неистовстве стараясь причинить друг другу как можно больше боли.
Но теперь…
То есть, потом, она стала стыдиться его, и даже себе не могла объяснить, почему же так происходит, и что вообще произошло между ними.
Их как будто стала разделять неведомая сила, чувствуя, что они расходятся все дальше и дальше, она страдала все сильнее и сильнее.
И самое невыносимое страдание все время приносило ей отрывочные воспоминания об их последней ночи.
Вроде все было как всегда, всегда не в начале, а в конце.
Он поужинал, приняв душ, и все больше расслабляясь, начал шутить и заигрывать с ней.
Но она все еще не хотела ложиться - неясная тревога не давала расслабиться, ощущение того, что кто-то еще был в комнате и ожидал начала их любовной игры, чтобы присоединиться к ней, было так сильно, что она заглянула под кровать, в шкаф, за шторы. выглянула на балкон.
Ее странное поведение нисколько не смутило его, как будто все так и должно было быть.
Это очень сильно обидело ее, и, забившись в уголок кресла, тихо заплакала.
- Почему ты стал таким чужим, почему я все время чувствую, что с нами есть еще кто-то?
Даже когда ты входишь в меня, я чувствую чужую плоть во мне, когда входишь в нее, я чувствую чужое, холодное в попе, когда я ласкаю его ртом, меня всю, везде заполняют ледяные члены. Я допускаю, это было бы интересно, сверх возбуждающе, если бы происходило на самом деле, и с нами были еще один, два, три мужчины, но они были бы живые и горячие. Как сейчас мне с тобой заниматься любовью, если еще кто-то тут же войдет в меня, и через его…. даже не знаю, что это, будет высасывать меня, оставляя ощущение ледяного холода у меня внутри. О каком наслаждении может идти речь, когда ты стал кончать каждую минуту, заливаешь меня спермой, ты наслаждаешься сам, и только сам, совершенно забывая обо мне.
- Да что ты, да расслабься, какие ледяные члены, какие мужчины, ведь нам так хорошо вдвоем! А то, что я стал чаще кончать, так это оттого, что я стал сильнее любить и чувствовать тебя! Я кончаю, но не покидаю и прекращаю ласкать тебя!
Ты просто перестала расслабляться, и поэтому перестала меня чувствовать. Выпей чего-нибудь – сними напряжение, я так люблю тебя, что готов ласкать не переставая до самого утра, а ты…
- Да не действует на меня алкоголь! Если что-то страшное присутствует в каждой нашей игре, разве алкоголь уберет это?
- Страшное? Ты во мне стала видеть страшное?
И он, зарычав, представляя разъяренного медведя, вставшего на задние лапы, подняв руки, скрючив как когти пальцы, пошел на нее.
- Я проглочу тебя!
Утробным голосом взвыл он.
-Я проглочу тебя целиком за твою холодность ко мне! Чтобы ты согрелась у меня внутри!
Согретую я выну тебя изо рта, и буду любить вечно!
Да будет так!
Вера, до этого и так сама не своя от тревожащих ее предчувствий, вскочила, запрыгнула за спинку кресла и неожиданно для себя самой, стала шептать что-то похожее на проклятье –
Коли тронешь ты меня,
Не прожить тебя и дня,
Хлад могильный будет звать,
Черви тело целовать.
Он вдруг осел, как будто кто-то ударил его под дых, скрючился, застонал, держась за низ живота, и не удержав равновесие, рухнул лицом вниз прямо на пол.
Вера, сначала даже хихикнувшая, вдруг испугалась, бросилась к нему, стараясь разжать его руки, как будто этим она могла избавить его от непонятных ей страданий.
Но он не подавал признаков жизни.
Схватившись за запястья, она пыталась развести его руки, но они были настолько холодны, что у нее мгновенно онемели пальцы.
Оттолкнув его, сжав корабликом ладони, она попыталась отогреть их дыханием, как согревают на морозе.
Толчок как будто привел его в чувство. Он захрипел, задергался, в уголках плотно сжатых губ появилась пена. Вид его был ужасен, но Веру он совершенно не тронул – первый порыв жалости исчез, и только холод в ладонях теперь беспокоил ее.
- Мертвецы теплее -
Почти выкрикнула она.
При слове мертвецы он перестал дергаться, хрипеть, открыл глаза, и попытался приподняться. Но руки не смогли удержать вес тела, и он снова рухнул на пол.
Пытаясь встать он царапал ногтями по полу, паркетный лак из-под ногтей тонкими прозрачными стружечками накручивался на пальцы. Это показалось Вере таким смешным, что она рассмеялась громко и заливисто, как не смеялась уже очень давно.
Он замер, перестал царапать пол, и вдруг легко приподнялся, присел на корточки и встал.
Только это был совсем не он.
Изрезанное глубокими морщинами лицо, запавшие, ничего не выражающие совершенно чужие глаза – это был не он!
Но Вере почему-то в тот момент было совершенно все равно.
- Что, будем играть в любовь- морковь?
Ехидно спросила она, приподнимая, расстегивая халатик, оголяя белого мрамора точеные ноги. Выгибаясь телом, показывая округлость бедер, она стала приближаться к нему.
Ее почему-то ничуть не пугал его вид – наоборот, она все больше и больше возбуждалась, и чем ближе подходила к нему, тем злее становился ее взгляд.
- Ну возьми меня, возьми! Взвизгнула она, и бросилась на него, впилась зубами в губы,
Он как будто очнулся, вцепился в нее, повалил поперек кресла на его подлокотник – поза была нелепой – ее голова свешивалась на одну сторону, ноги, широко раздвинутые, торчали вверх, один тапок слетел, другой висел на большом пальце ноги. Он разорвал ее трусики, и когда вошел в нее чем-то ледяным и огромным, она закричала так громко, что задребезжали канделябры на люстре, сорвалось фото со стены, где они были сняты в медовый месяц на берегу моря, обнявшиеся – влюбленные и счастливые.
Стекло разлетелось на мелкие кусочки, фото выпало.
И вдруг она почувствовала, что что-то холодное стало вливаться в нее, все больше и больше заполняя.
- Изыди мерзость.
Еле слышно прошептала она, самой же казалось, что она кричала, кричала так, что на улице прохожие останавливались.
Ее чувственность не выдержала, и она потеряла сознание.
Очнулась она, когда солнце было уже высоко, и очнулась оттого, что лучик его стал светить в полузакрытые ресницы.
- Боже мой! Что
