Сейчас припоминая тот далекий в прошлом разговор, Иван Иванович невольно подумал о тошноте Антуана Рокантена. Ему стало дурно, как было дурно, когда он посмотрел фильм «Шестое чувство». В нем герой, которого играл звезда Голливуда, прекрасно себя чувствовал, когда был в сознании, но когда узнал, что уже порядочное время не живой, а мертвый, испугался «до смерти». Он являлся мальчику, который как медиум общался с привидениями или «духами». Но положение «живого мертвеца» было отлично от положения приведений, - это было положение существа, имеющего шанс «попасть на небо», а не влачить жалкое существование «живого мертвеца» на земле.
Его сознание было не в силах разобраться в том, что значит именно быть «живым мертвецом». Та интерпретация, которую он держал в нем, его не удовлетворяла. Он на время вынашивания идеи «живого мертвеца» снова ушел вглубь сознания припоминания того, что было давным-давно на заре его совершеннолетия. И вот в его сознании вновь всплыл образ Иванны, обратившейся к нему с вопросом.
- Ты сам веришь в то, что говоришь? Мне показалось, что ты увлекаешься.
- Да, это что. Иван все, что с ним и вокруг него происходит, взвешивает на «весах Иова», как говорил Лев Шестов. Он стал законченным философистом, - вынес обвинительное заключение Василий своему товарищу по мысли.
- Это что за фрукт? – с любопытством спросила Иванна.
И Вася с откровенностью философского неофита, который мнит себя большим философом, чем сам царь философии, стал излагать элементарное объяснение того, что такое философист, которое не могло не быть известным Иванне.
- Ну, это человек, который считает философию панацеей от или против любых проблем. Вот, например, Иван, - он пытается смотреть на все, что происходит здесь и теперь, с философской точки зрения – точки зрения вечности. Для того, чтобы разглядеть все, он применяет к нему свой пресловутый метод триадической схематизации, как завещал ему великий Гегель, - со смехом доложил Василий.
- Не вижу в этом ничего смешного, - строго ответил Иван.
- Ну, как же? Так и получается, если по каждому поводу создавать философию, философскую систему на всякий случай. Прежде, чем что-то сделать, следует заняться его обоснованием в мысли и вывести возможные следствия из диалектической схемы.
- Почему же? Я обращаюсь к понятийной схематизации чаще для полноты объяснения предмета исследования и реже для наведения интуиции, когда она сама нечаянно меня не посещает. Я усиливаю при помощи моего ментально-смыслового метода мою готовность пробудиться и быть расположенным, настроенным на истину как открытость. Откройся, будь откровенным, искренним, честным и тебе откроется.
Теперь, много лет спустя он, вспоминая тот эпизод, улыбался своей, нет, не глупости и наивности, но верной догадке, которую не мог понятным образом объяснить своим собеседникам. Но сейчас же ему пришла в голову неприятная мысль о том, не произошла ли у него в сознании подмена прошлого толкования настоящим пониманием. Да, невозможно полное возвращение в прошлое. Это возвращение в прошлое производится из будущего для него настоящего. И время накладывает свой отпечаток на состояние сознание. В памяти это другое состояние сознания, тем более уже не просто актуально описанное, но и объясненное, и тем самым удаленное во времени от подлинного события прошлого.
Глава пятая. Раздумья
То, что он вспомнил разговор, сделало ли его если не подобным, то похожим на тот разговор, который состоялся в его юности? И да, и нет. Из настоящего он выглядит похожим не на сам разговор, который он в точности, конечно, не помнит, но впечатление от него осталась в его душе. Вероятно, со временем оно изменилось сообразно сложению его душевной конституции в жизни, но вряд ли изменилось до полной неузнаваемости. Все же он вспомнил ту беседу. Почему? Наверное, потому что Иванна с того времени стала для него его Беатриче, его Философией в нежном, эротическом виде. В этом сказалось его очарование платоновской философией, к счастью, до сих пор не утратившее власти над ним.
И что же? Вот он вспоминает о том, что был с теми в жизни, кого теперь уже нет, - они в могиле. И для чего он вспоминает их мертвых? Естественно, не для них, ведь их уже нет. Тогда для кого? Разумеется, для себя, кто остался в жизни, в этом мире. Другим живущим нет до него дела. Они заняты собой. Как грустно, что нет тех, кому все же было дело до него, а ему до них. Значит, пришла пора и ему умирать. Но он не хочет умирать. Ему страшно вечной тьмы. Есть ли там свет? Может быть, постараться привыкнуть к темноте, вести ночной образ жизни, чтобы было лучше в смерти. Но можно ли быть различным в смерти? Или в ней все равно? Но если все равно, то тебе должно быть все равно относительно смерти. Не думай о ней, будь безразличен к смерти, так лучше к ней приспособишься.
Однако можно ли к ней приспособиться, если она смерть? Можно ли приспособиться к тому, чего нет?! Можно приспособиться к тому, что есть в качестве того кто и что есть. Но как приспособиться к тому, чего и кого нет? Как приспособиться к себе как к никому и ничему? Никак. Оно, никак, и есть приспособление к смерти как ничто никто нигде и никогда. Поэтому не умирай в мысли, в размышлении о смерти, а живи, хотя бы в мысли, если уже не можешь жить на полную катушку и телом тоже.
- Чем это я занимаюсь? – подумал вслух Иван Иванович. – Утешением инвалида? Да, я уже инвалид: инвалид возраста. И сколько мне? Еще нет шестидесяти. Но для меня того, - участника разговора с теми, кого уже нет, - меня тоже нет. Вспомни, как ты в то время относился к таким, как ты? Как к живым трупам! Этого нельзя, того нельзя, вообще ничего нельзя. Но мне еще можно. Я еще хоть куда! Куда: на тот свет? Да, я прилично для него сохранился. Это, наверное, про таких пожилых людей, как я, говорят, что умер живым. Я есть не старик, я есть тот, кто уже пожил, но еще проживает. Скоро буду доживать. Дожил до таких лет и еще не узнал, в чем смысл жизни и смерти. Есть ли там что-то после жизни, можно ли после жить? Жить до и после?!
После чего: жизни или смерти? После жизни – смерть. А после смерти что: ничто, смерть или что - жизнь?
«Я зациклился на смерти, - подумал про себя Иван Иванович, - это просто навязчивое действие, - возвращаться к одному и тому же, и к чему: к смерти! Надо же! Нет, не надо, мне – не надо! Однако с каждым утром возвращаться к жизни из объятий сна как образ жизни в смерти, – не навязчивое действие?! Лекарством из размышлений о смерти – является бытовая жизнь. Но нужна ли она мне? Как фон – да, но не как авансцена. Бытовая жизнь нужна как то, от чего хочешь отвлечься и как то, к чему можно вернуться после работы. Быт как дача нужна для отдыха, а не для выживания на грядке: тяп-тяп-тяп. Один мой знакомый философ говорил мне, что под эту «рабочую триаду» ему легче думается. Его жена заставляла пахать или пахтать, и он радовался этому ярму потому, что в таком разе его не отвлекали пустыми семейными разговорами от умных мыслей. Они были ему приятны.
Да, прежде господа умели жить, а не работать на даче. Они работали в городе. Те же, кто жил на постоянной даче, - во «дворянском гнезде», - постепенно скисали и превращались в «обломовых». Я работаю на даче, но не тяпкой, а пером. Работал, правда. Теперь у меня нет дачи. Продал из-за нехватки денег.
Авансцена – это мое размышление, и о смерти в том числе. Но ценят ли люди размышление? Не знаю. Те, кто склонны к размышлению, заняты им по привычке, по работе как профессионалы.
Интересно, ценят ли умные люди умные мысли? Нет, ибо они уже имеют их. Но ценят ли их не умные люди. Тоже нет, ибо они не знают их. Ценить умные мысли могут только те, кто узнает их, но не имеет них, или тот, кто теряет свой ум, но еще не потерял его окончательно, ибо в таком случае перестал бы их узнавать».
Тут наш герой сбился с мысли, - к нему вернулось воспоминание. Но оно было связано с темой размышления. Воспоминание принесло откровение того, чем является для него письмо.
- Вот ты пишешь роман. Но из того, что ты дал прочитать мне, есть одни размышления. Где действия? Роман живет, дышит действием, action. Ты же не действуешь, не описываешь жизнь, а размышляешь о ней. Будь феноменологом, а не спекулянтом в мысли. Ты разбавляешь свое монотонное размышление редкими лирическими отступлениями. Думаешь, читателю это интересно? – возмущался Василий.
- Что ты возмущаешься зря. Возьми и сам напиши, что советуешь мне. И я посмотрю, как это получится у тебя, и тогда сделаю вывод.
- Щас! Русский не писатель, русский - читатель. Это ты писатель, а не читатель.
- Ты кем меня сейчас обозвал? – нарочито рассердился Ваня.
- Чума на твое сочинение! – ответил Василий.
- Ты советуешь мне быть феноменологом. Но опять же в мысли, а не в слове. На словах трудно быть без мысли. Мысль у меня опора, а слово – выпад. У писателя же все наоборот, - он опирается на слово и дальше идет и заходит в мысль, если не теряется в ее поисках, заходя в тупик мысли. Для меня же тупиком является не мысль, а слово, в котором нет смысла.
- Философского смысла? – заинтересовался Василий.
- Да, просто смысла. Он и есть философский смысл – смысл как таковой, идея смысла. Если она есть, то найдется и смысл идеи. Как душа отлетает от тела, освобождаясь от тяжести плоти и расставаясь с жизнью, так и смысл парит над словом, в нем оживая в качестве значения знака.
Знаешь, Вася, те, кто живет мыслью, есть не плоские, а объемные люди. Это духовные существа. Благодаря идеям они касаются иных миров, которые становятся местом их внутренней жизни. Они делают вид, что живут рядом с бытовыми людьми. Люди быта – материалисты. Они живут телом, плотью. Конечно, у них есть душа, но она существует заботами тела. Между ними, духовными и плотскими существами, проживают распятыми душевные существа. Они разрываются между духом и плотью, их душа рвется на волю духа, но ее крепко держит масса тела, превращая в дух животной жизни. Человеческая душа не находит в такой бытовой жизни своего убежища, смысла, обращая его в элементарную привычку того же самого существования.
- Почему же ты так думаешь? Может быть, все наоборот? Это человеческая душа есть синтез крайних позиций духа и материи плоти. Благодаря плоти единый дух различается, дифференцируется во всем многообразии воплощений. При этом он скрывается в плоти как внутренне свернутый источник, импульс ее развития-развертывания. Является же существу-модели своего воплощения как акта
