Спаситель. Дух внушает любить то, что прекрасно, полезно, является благим. Благо же есть то, что есть. Спаситель помогает человеку понять то, что есть. Но понять невозможно без созерцания, любования, которое вызывает ответное желание самому сотворить нечто подобное тому, что есть уже само по себе.
Подражая Творцу, созерцая красоты Его творения, человек в духе творит сам, своей волей в искусстве. В религии же он пассивен, находится под внушением Бога, проявляя активность лишь в верности догме вероучения. Большую активность он может проявить не в религиозном ритуале, но в религиозной мистике. Это уже не культ как почитание Бога согласно догме церковного канона, а оккульт как личное переживание непосредственного или внутреннего, скрытого, тайного общения с Богом.
Культ есть ритуал, магия. Религия как культ отличается от магии только тем, что если магия носит стихийный семейный характер, то религия носит организованный, институциональный. Мистика же мифологична, точнее, мифична, сказочна. Магия и религия как ритуал действует на нервы, общие чувства. Мистика, как и миф, носит уже сверхчувственный, чувствительный, сентиментальный характер. Поэтому в ней личные, внутренние переживания приобретают космический и даже потусторонний характер. Она вырабатывает тонкие чувства. Только это уже не прекрасные чувства мифа и поэзии, но возвышенные чувства. В искусстве поэт сочиняет и поэтому не выдает субъективный образ за объективный предмет. В мистике же, напротив, мистика сочиняют высшие силы как медиума. В этом пассивном служении мистика подобна магии и религии. Только религия и особенно магия используют это подчинение человека высшей силе в интересах самого человека.
Иван Иванович в своих размышлениях о природе любви не мог не подумать и о другой, уже материальной стороне любви. Да, любовь ассоциировалась в его сознании с душевной расположенностью к прекрасному. Но она не могла оставаться полностью эстетической незаинтересованностью. В любви он интересовался и чисто телесным ее началом. В любой женщине, на которую он обращал внимание, как на женщину, он видел эту сторону, готов был переспать с ней. Но в обращение с Иванной он получал разрядку еще до самой постели. Не то, что это его терзало, - с другими все случалось вовремя. Но беспокоило точно. Это не была чувственная неловкость или поспешность в чувствах. Это была обостренная чувствительность, которая становилась такой резкой, острой, что требовала немедленного освобождения от напряжения. Не случайно Иванна говорила с ним о своей способности к телепатии, экстрасенсорной настроенности. У него невольно возникало ответное чувство. Его организм так реагировал на близость с любимой. Ей не нужна была с ним общая постель, - достаточно было одного прикосновения. Вероятно, Иванне нужен был Иван для моментальной разрядки. Она сбрасывала на Ивана то, что мешало ей быть подвижной в подвижной человеческой среде. Таким путем их взаимное чувство погашалось, просто сгорало, не опаляя крыльев их воображения. В какой-то мере Иван даже заряжался от Иванны, но уже не физической силой, а душевной энергетикой, тайно мотивировавшей его интеллектуальную активность.
Ему не все было понятно с этой пресловутой экстрасенсорикой. Что это такое? Обострение чувств или нечто большее, а, может быть, и нечто другое уже по своему качеству. Это чувственно-сверхчувственное явно не есть мысль. И поэтому телепатия не есть ментальная близость, не интеллектуальная любовь. Но это не и не душевная симпатия, сочувствие. Тогда что это? Симпатия вещей, познание как телесная, физическая или химическая близость? Или познание как страсть? Не духовная же это близость? Или, все же, она самая?
Возможно, познание без слов и есть язык любви, любовное познание. Но такое любовное познание не есть любовь к познанию. Это так же, как философия в качестве любви к мудрости не есть еще сама мудрость. Любознательность не есть еще телепатия. Любовь к познанию тогда есть любовное познание, когда есть не только влечение, желание познавать и знать, но есть и знание любви.
Однако для знания любви следует ли знать то, что значит знать, или знать само знание? И возможно знание знания без самосознания?
Вопросы множились в голове Иван Ивановича. Он примерно знал на них ответы, но не торопился их выкладывать, потому что ответы не могли не вызвать новые вопросы. И потом знание о чем-либо не есть еще знание его. Знание его предполагает конкретику, умение владеть им, а «знание о» нем абстрактно и есть представление, представленность его в сознании, не реальный предмет, трансцендентный сознанию, а предмет сознания как предмет внимания или, как говорят философы-феноменологи, «интендированный предмет».
Например, можно вполне откровенно говорить о любви с подругой, но совсем другое дело фактически заниматься любовью с ней. Понятно, что люди занимаются любовью из физиологических потребностей. Кроме того, такое занятие есть своего рода азартная игра в соблазн, увлекательная интрига, особенно если в ней есть обман, подмена и подстава. Телесная радость, конечно, перекрывает физическую усталость, но не она или не она только затягивает в любовные сети, короче, в постель. В любовном занятии важнее всего новизна ощущения близости от чужого тела, прямо противоположного твоему телу; интересно изучать как его, так и свое впечатление от этого изучения, и то, что происходит при этом с тобой. Но это важно только для нежно чувствующих натур. Для грубых натур достаточно того, что необходимо, - физиологическая разрядка после физического напряжения.
Конечно, само по себе любовное занятие или секс естественно груб и примитивен. Но он нужен и для физического здоровья индивида, и для существования живого рода. Без него не было бы жизни. Но для полной любви его недостаточно. Он необходим, входит в состав любви, но полностью ее не покрывает, не отождествляется. Любовь – это и нежные чувства, которые сопровождают секс и возникают до него и существуют после. Нежные чувства аффективны, так как есть переживания, которые ищут своего выражения, чтобы снять напряжение. Этим они похожи на сексуальную страсть. Они предвосхищают ее и продолжаются после сексуального акта, обеспечивая возможность его возобновления, возбуждения после расслабления, Схема «возбуждение – торможение» действует и в чувствах, переживаниях, как и в страстях, вожделениях, желаниях. Желания и переживания в человеке, в его душе связаны с представлениями и поступками. Мы представляем то, что переживаем, чтобы это понимать и выражаем словами свое понимание, а так же демонстрируем физическими действиями, чтобы добиться желаемого. Мы планируем, целеполагаем осуществление желаемого и пытаемся избежать не желаемого, что нас пугает, вызывает страх.
Так вот Иван Иванович думал о том, что он как тонкая, художественно одаренная натура придает в любовном контакте большее значение не физической разрядке как результате возбуждения при виде объекта желания, который его привлекает, соблазняет, но впечатлению от контакта с ним и его изучению и выражению в словах. Ему было важно не столько проконтактировать, сколько понаблюдать за этим и обсудить свое впечатление с самим объектом влечения. Контакт был событием-поводом для последующего исследования своих ощущений. Кроме того, ему предшествовал поиск объекта влечения, его ловля и опыт овладения. Все это были этапы развития любви как познавательного процесса и его результата.
Иногда ему было достаточно простого физического контакта, одного прикосновения руки, чтобы пережить любовное не только томление, но и наслаждение, как в случае с Иванной. Эстетическое любование и нежный разговор с лихвой восполняли, компенсировали необходимую для разрядки физическую, сексуальную близость. Он получал большее наслаждение от разговора с любимой, от совместного существования с ней, чем от прямого сексуального контакта. Конечно, не мешало заняться любовью. Но для чего? Для новых впечатлений, которые следовало пережить и найти им выражение для понимания, - взаимного понимания. Такой он был душевный и интеллектуальный человек, - человек не прямого действия и обладания, но представления, переживания, выражения и понимания. Более сложная натура, чем многие другие люди. Именно так он думал на свой счет. Разумеется, он сильно преувеличивал свое значение и преуменьшал значение других людей. Но они сами давали ему для этого повод.
Неожиданно Иван Иванович усомнился в своем занятии, с которым отождествлял самого себя. Есть ли, вообще, смысл в том, чем он занимается, есть ли смысл в его жизни? И в самом деле, вот он думает, и для чего думает? Зачем? Может ли быть так, что когда-то, - когда именно он не помнит, - он задумался, подумал случайно так, что у него получилось, он понял себя, что он мыслящий. И теперь, всякий раз теперь он повторяет найденный ход в мысли, думает по привычке. И вот эта привычка думает есть его личный способ быть, жить в этом мире. Таким образом он существует, - и все…
То, что прежде было случайностью, после стало закономерностью. Он идентифицировал себя по такому способу, образу жизни. Это способ, образ мысли. Таким образом он живет, существует, каким думает. Он такой, такое у него мыслящее Я. Изнутри его самого, экзистенциально в таком способе жизни как способе мысли заключается смысл его жизни. Смысл жизни для него есть мысль в жизни, точнее, мыслящий мысли в жизни. Это экзистенциальный смысл.
Но так ли все снаружи? Как обстоит дело жизни извне, во вне, с трансцендентной точки зрения? Как полная бессмыслица, если экзистенциальная осмысленность не является средством утверждения, удостоверения жизни в вечности. Для чего человек живет? Чтобы умереть? Конечно, нет, ведь иначе жизнь полностью обессмысливается для самого живущего. Разумеется, она имеет смысл, но уже не для него, а для тех, чья жизнь утвердилась за его счет. Она имеет смысл, если предполагает ее вечное продолжение. Связующим звеном между экзистенциальным смыслом смертной жизни и трансцендентным смыслом бессмертной жизни является трансцендентальный смысл жизни, который заключается в перешагивании, в переходе от времени к вечности в жизни не вообще, а личной жизни живущего. Этот переход и есть событие смерти. Только в этом качестве перехода от времени к вечности в жизни смерть имеет свой ограниченный (пограничный) смысл.
Следовательно, решил Иван Иванович, смысл моей смертной жизни заключается в том, чтобы думать здесь и теперь. Для бессмертных же ее смысл заключается не в размышлении о ней, а в ней самой, ибо они уже живут, а не просто так думают жить.
Но что означает фраза «жизнь в мысли» или выражение «жить мыслью», как не «жить в сознании»? Это то же самое, что «жить в мире» или нет? Можно, конечно, их связать друг с другом и получить одно выражение «жить сознанием в мире» или «сознательно жить в мире». Что тогда означает эта общая фраза? Не то ли, что человек осознает реальность своего существования в этом мире, имеет чувство реальности, располагает,
