десять, а затем мужчина оборачивается.
– Так достаточно далеко, чтобы твои воины посмелели? – кричит он судье.
Впрочем, Голос на такую провокацию не поддается.
– Хорошо, – говорит он, обращая взор к старику. – Пусть двое моих воинов исполнят твою просьбу.
Взяв двух стражников за плечи, он слегка подталкивает их вперед, и те не очень решительно выступают на шаг, переглядываются, а затем уже нахмуриваются, сосредотачиваются и готовятся исполнить приказ.
– Вперед! – командует Голос. – Царской волей, приказываю вам убить этого человека.
Исэндар невольно подступает на шаг, но Сокур ловит его взгляд и подмигивает. Отчего-то это сразу успокаивает. Прежде отец никогда не казался таким грозным, но сейчас в нем чувствуется та уверенность и сила, которая не могла проявиться во время споров с пастухами.
Стражники бросаются вперед, а мальчик еще успевает заметить довольную ухмылку на лице Альзара. Тот, расставив широко ноги и скрестив на груди руки, совершенно не тревожится, и от этого мальчишка уже окончательно забывает тревогу, хотя в душе она еще отзывается торопливым биением сердца.
А затем уже все происходит так стремительно, что взгляд едва успевает следить. Двое стражников, подняв мечи, одновременно бросаются вперед. Запоминается эта удивительная и страшная картина, вставшая перед глазами. Два царских воина, занесшие мечи, готовятся ударить по простому старику, а он стоит невозмутимо, только немного гнет спину. И потом Сокур таким внезапным рывком бросается вперед, что оба стражника, хотя и успевают заметить его движение, уже ничего не могут поделать, бросают лезвия, но те лишь разрезают воздух.
Старик, к которому прилипли взгляды оторопевших селян, проходит сбоку одного из воинов, хватает за руку и за плечо, сам начинает разворачиваться, закручивает стражника, а пока второй пытается выбрать, куда бить, оттянув руку с оружием назад, Сокур уже толкает соратника в него.
И тут бы еще могло произойти что угодно, если бы старик не завалился вместе со стражником вперед. Он делает это намерено, хоть сначала и не похоже, а затем все трое падают на землю, поскольку Сокур успевает стопой зацепить ногу воина и лишить его равновесия.
И прежде, чем стражники успевают опомниться, старик уже подхватывает оба меча, коленом больно придавливает сверху, не давая себя опередить, и потому встает первым. А следом он уже подставляет мечи к шеям воинов, лишь сейчас вполне осознавших, что битву они окончательно проиграли.
Впрочем, тут же Сокур оборачивается к судье, встревожив оставшихся его охранять стражников, но спокойно роняет лезвия вниз и протягивает мечи Голосу, держа их пальцами за гарду.
– А теперь прикажи своим воинам заткнуть мечи в ножны, и просто дождись, когда мы попрощаемся, – говорит старик негромко, но его все равно в повисшей тишине слышит каждый. – И запомни, не ищи в силе обмана. Истинный воин в нем никогда не нуждается.
Судья не шевелится, а стражники тем более. Не став давать поблажек, Голос решился выпустить двоих опытных воинов, а из остальных половина в хорошей драке будет стоить и того меньше.
Впрочем, знают об этом только сам служащий царя и его воины, а все равно для крестьян хватает увиденного, чтобы закаменеть и протрезветь уже окончательно. Даже на костер, где потихоньку догорают в жадном пламени, сброшенные в огонь, мокрые от вина деревянные кружки, никто и не обращает внимания. Ветки уже должны были догореть, а значит, и прощание обязано было завершиться, но брошенные селянами деревяшки отвоевали у судьбы еще немного времени, поддерживая огонь Сокуровой жизни.
– Бери, говорю, – нахмуривается старик, не отводя глаз от судьи. – Бери и делай, что велят. Вижу, что не дурак, сам должен понимать. Мне и одному с вами нетрудно было бы справиться, так что не дури. Ты казнишь человека, потому что считаешь опасным, я понимаю. Я зла не держу, но остальных не втягивай. Дождись спокойно, пока мы простимся, а затем иди с миром, да не забудь доложить, что казнил простого старика, болтавшего о царе, чего не следовало.
И действительно, считать глупцом этого судью мог бы только законченный дурак. Человек он вполне смышленый и разумный, и не раз это подтверждал, когда вершил суды, когда докапывался до всех подробностей, какие мог узнать, чтобы затем принять верное решение и суметь его объяснить.
Голос сразу понимает, что старик не врет и не пугает напрасно, но он мешкает, поскольку все же опасается Альзара и его свиту.
– Про них и спрашивать не думай, – тем же грозным, мощным голосом продолжает Сокур. – Они тут ни при чем. А, кроме того, если они тебя вместе с твоими воинами к дереву прибьют и насмерть замучают, так их за то больше чем штрафом никак не накажут. Сам царь не станет. Понимаешь, судья? Бери, еще раз тебе говорю, и подожди еще немного. Дай мне с друзьями старыми поговорить, прежде чем, наконец, избавить царей от их опасений на мой счет.
Голос сжимает скулы, морщится миг, затем берет у старика из рук оружие, и Альзар, стоявший позади, сразу же расслабляется и начинает подходить, а с ним и остальные пятеро.
Стражники опять напрягаются, сжимаются и, кажется, даже становятся капельку меньше, вдруг отчего-то заметно потеряв в размерах, что аж одежда им становится велика. Только уже сам Голос, осознающий не только свое необычное положение, понимает теперь, что сомневаться и подозревать старика в обмане или хитрости совершенно не имеет смысла.
– Вложить мечи, – командует он тихим голосом.
Воины не сразу верят, что судья действительно решается дать такой приказ в такой-то обстановке, но Голос повторяет строже, и приходится ему подчиниться.
Двое, которых старик повалил на землю, успевают подняться. Они глядят недовольно, но удивленно, явно не сердятся, и уж тем более не собираются пытаться мстить. А к Сокуру уже подступает Альзар, ударяет старика по плечу и злобно улыбается, бесстрашно глядя в лицо двоих недавно поверженных его старым товарищем стражников.
– Щенки, – добреет он капельку. – Хорошо, что он еще сильно не напился, а то бы прибил, собак, не удержался б.
Стражники хмурятся, глядят на судью, будто ждут, что он даст приказ разобраться, но Голос остается холоден. Впрочем, надо отдать ему должное, в отличие от своих воинов, в глаза Альзара и его соратников мужчина смотреть не боится, и все так же уверен и хмур, а кроме того выступает вперед и становится перед стражниками, закрыв их от шуток и злобного взгляда Альзара.
Старик же посмеивается тихо и хрипло, берет товарища за плечо и утаскивает в сторону, пока не разразилась новая ссора.
– Я уже не так силен, как прежде, – говорит Сокур. – Едва сам дух не испустил, когда на этих двоих свалился.
Он подталкивает мальчишку, теперь изучающего отца с такой жадностью в глазах, с какой ни разу, пожалуй, не исследовал стариковские черты. Старик, взяв сына за плечо, ведет его, как и Альзара, к костру, туда же, где сидел, а когда забирает у мальчика кружку, полную вина, то взглядывает и на крестьян.
Сельчане, знавшие мудреца лишь с одной его стороны, воображавшие этого седого, болтливого спорщика почти немощным, вообще не шевелятся. Тишина стоит такая, что слышно, как шуршит подол Сокура, когда тот садится или подвигает ногами, устраиваясь на бревне поудобней. Все слушают.
Правда, беседа старых товарищей оказывается не такой продолжительной, как можно ждать. Все шестеро устраиваются рядом, кто садится на бревно, а кто и прямо на землю. Тот здоровяк, у которого лицо такое, будто его собаки обгладывали не один день, так и вовсе ложится на земле прямо так, на бок.
Исэндар оглядывается с тем изумлением, какое может быть лишь в глазах мальчишки, самого желающего стать воином, бьющимся с чудищами на границе огненных земель. Даже ненадолго забывается, что здесь происходит. Все это кажется не очень важным. Отец рядом, весел и бодр, немного пьян, сидит с полным стаканом вина, и отвлечься очень легко. Тем более, если вспомнить, что так неожиданно открылось истинное лицо старика, его вторая сущность, черты, которыми мальчишка мог бы восхищаться с самого первого дня, как начал говорить, если бы только знал, каков его отец на самом деле.
А все же, долго отвлекаться от назойливых мыслей не получается. Как только заговаривает Альзар, вновь сердце наполняется печалью, но только на этот раз она не пробивается сквозь уже окрепшую сдержанность.
– Ну, хоть скажи, – заговаривает мужчина с обрубленным ухом, – чего ты этих щенков жалеешь? Порубили бы их и все.
До этого мгновения уже произошли все разговоры. Все семеро, если считать отца мальчика, смотрели друг на друга так, будто мысли их звучат достаточно громко, чтобы слова произносить было незачем. Они только здоровались взглядом, а потом вдруг ухмылялись друг другу, отворачивались, смотрели в глаза остальных и так и провели свой разговор, а теперь уже начали обычную, грубую беседу, прерывать которую все равно никто и ни за что не отважится.
– А что мне делать? – оборачивается Сокур к безухому товарищу. – Бежать? А зачем? Я смерти не боюсь, а бежать от нее мне просто лень.
Помедлив, Альзар рассмеивается, ударив старика по лопатке.
– Ошибся я, брат, – улыбается он довольно. – Ошибся! Все-таки, не так уж ты и обмяк. Теперь вижу, что наш старый коман…
Старик локтем ударяет его в бок, и Альзар, кашлянув, замолкает.
Говорить откровенно боевые товарищи так и не решаются. Да и беседа у них будто не вяжется, но так кажется лишь поначалу, а затем становится ясно, что эти люди, суровые, закаленные нелегкой жизнью, попросту знают друг друга слишком хорошо, и, кроме того, не любят болтать попусту.
А вскоре уже начинает темнеть. Старик первым обращает взор к небу, изучает мрачный тон сумеречного, залитого фиолетово-красными пятнами купола, накрывающего земли, вздыхает и поднимает свой деревянный кубок выше.
– Пора! – говорит он легко, словно его путь только начинается и он готовится уйти в далекое путешествие, а не исчезнуть на веки. – Мой дух теперь спокоен, когда я знаю, что в беде вы все не пропадете.
Он придерживает Исэндара рукой, опускает кружку, и мальчик глядит спокойно, забыв, как еще недавно с трудом удерживался от желания разрыдаться. Да и стыдно кажется развесить на губах сопли, когда рядом эти суровые лица отцовских друзей, когда и на них, да и на самого старика теперь хочется ровняться, когда брезгливо отвергает ум возможность проявить слабость. Нужно собраться и быть холодным и суровым до последнего, чтобы быть похожим на отца, с такой легкостью принимающего свое наказание.
– Еще только хочу к тебе обратиться, Ильмар, – отыскивает Сокур в толпе крестьян мощного, крепкого мужичка, кузнеца, которого часто донимал Исэндар своими проделками.
Тот сразу нахмуривается и выступает, желая явно и отчетливо показать свою готовность принять любую просьбу.
– Ты уж мальца сильно не ругай. В отца пошел, видно, – улыбается старик. – А как окрепнет, помоги ему верное оружие смастерить, чтобы не убежал из дома с каким-нибудь ржавым обрубком.
Мужик еще сильнее нахмуривается и кивает, сильно наклонив голову. Старик же оборачивается к сыну.
– А ты не спеши. Из множества… хм, хотя, погоди, я еще тебе скажу эти слова. Еще успею.
Сокур вновь поднимает кружку.
–
