«прощены» их строгими родителями и постепенно входили во вкус, регулярно посещая не только своих дочерей, но и городское торжище и снова переместившееся на Правобережье ипподром-ристалище. А княжеский указ, не наказывать убийц нерасторопных похитителей перевел это увлекательное воровство в нормальное сватовство. Четырем из пяти женихам обычно отказывали, но ведь пятому давали же согласие!
Единственные, кто после Речной битвы понес заметный урон, были кутигуры – Яицкое княжество избавилось от своей второй столицы. Калчу хоть и вернула бывшую Ставку на прежнее место, но теперь Золотая юрта в ней досталась самой тарханше. Виной тому стало чисто вспомогательное значение кутигурской конницы в столкновениях с макрийцами, все воочию увидели разницу между выученной пехотой с камнеметными колесницами дарпольцев и легкоуязвимыми для вражеских стрел конниками кутигур. А чтобы пресечь среди степняков лишние разговоры, их тарханам в Дарполе были переданы пять отдельных Длинных домов, в которых могли останавливаться старейшины каждого из улусов.
По мере того, как все дальше на север уходило макрийское войско, вслед ему отправлялись сотни дарпольцев с женами, скотом и нагруженными скарбом повозками – восстанавливать Ватажную гоньбу на Вохну. Большие обозы с женами ратников и со скотом выехали также в Заслон и Эмбу.
Сам Дарник оставался в столице, не решаясь отправляться в Заслон, пока окончательно все не определится с макрийцами, был почетным гостем на почти ежедневных свадьбах с непременным подарком молодым, вершил свой княжеский суд и разбирался с ополченческим пополнением.
Ну, а по вечерам у него через день был Курятник. Каждый день терпеть возле себя шесть языкастых, занозистых женщин – это для самоубийц, а через день так и ничего. Самым замечательным на этих посиделках была полная осведомленность «куриц» во всех городских делах, даже Корней с его соглядатаями уступал им в сем знании. Более того, Лидия в связке с Эсфирь с легкостью выстраивали всю цепь возможных княжеских решений. Как ни странно, Дарника это скорее забавляло, чем раздражало. Но что он действительно ценил в своих советчицах, так это их суждения о видных мужах. Из каких-либо пересудов на торжище, обрывков разговоров ратников, услышанных секретов других жен и наложниц они составляли свой отзыв о том или ином воеводе столь точно, что князю оставалось лишь соглашаться с ними.
Как-то размышляя, что могло бы быть, если бы в «Курятнике» были еще мужи, кроме бессловестного Наки, Рыбья Кровь пришел к выводу, что непременно бы получилась тоска смертная: стал бы он им что-либо рассказывать о своих тайнах или мечтаниях. С женщинами же запросто – всегда подобные откровения можно выдать за его мужские обольщения. Да и произнесенные вслух они порой сами по себе приносили какие-то открытия.
– А что было для тебя самой большой неудачей? – спрашивала, например, Эсфирь.
– Чума, что случилась два года назад.
– А какой самый счастливый день в твоей жизни? – любопытствовала простодушная Олова.
– Сегодняшний, – со смехом отвечал он, – я еще не знаю, чем он кончится.
– Чего самого большого ты хотел бы достичь здесь, в Дарполе? – это уже провоцировала Лидия.
– Стать воротами между Севером и Югом, Западом и Востоком. Обо всем знать и на все оказывать воздействие.
Высказанные ради красного словца эти слова каким-то непонятным образом тут же превращались в нужное убеждение.
Желая услышать их мнение, он однажды рассказал им о голосе Ырас, заставившим его спасительно оглянуться во время поединка с Ялмари и о том, что сама юница наотрез отказывается признавать, что предупреждала его.
«Курицы» выслушали его с озабоченной серьезностью, даже не допуская усомниться в самом происшествии.
– Все очень просто, – взялась растолковать Эсфирь. – Это был просто твой Ангел-хранитель. Ты сам говорил, что в детстве у тебя не было отца, зато было две матери, которые каждый день молились лесным богам по твою душу. Еще ты рассказывал про хазарку Адаш, что спасла тебя от вражеского копья. Вот и получился женский голос, который упредил тебя.
Против подобного объяснения Рыбья Кровь ничего не имел. Ангел так ангел.
В отличие от «куриц» мужскому населению Дарполя предсказывать поступки князя почти не удавалось: то он ко всему окружающему предельно снисходителен, то требователен и придирчив к мелочам, то объявляет новые неукоснительные правила, то будоражит народ просочившимися сквозь советчиц громкими высказываниями.
«Жизнеописание словенского князя» отца Паисия несмотря на запрещение Дарника, а скорее благодаря этому запрету давно было переведено на словенский и готский языки, многими, в том числе и в Хемоде, прочитано и остальному населению пересказано, но даже это мало помогало в предвидении поступков Князятархана.
Несколько раз на Курятнике речь заходила о такой вот его «ветренности». Рыбья Кровь легко соглашался с обвинением:
– Ничего не поделаешь, вот такой у меня непостоянный женский характер.
– А все же, – настаивала стратигесса, – почему ты так легко можешь отказываться от своих же решений?
Однажды под настроение, Дарник признался:
– Упорно бить в одну точку не для меня. По-моему, очень глупо тратить свою жизнь на достижение трудной цели. Лучше вильнуть хвостом и перенацелить себя на что-то другое. Если такая ловушка для медведя, толкачка называется. Над приманкой вешается бревно с заостренными сучьями. Медведь ее отталкивает – она его ударяет, он отталкивает сильней – бревно колет еще больней, он начинает бросаться на бревно, а оно снова и снова наносит ему раны. Старый медведь может остановиться и уйти, молодой останется и погибнет.
– А за этот год у тебя какая-нибудь новая большая цель появилась? – не преминула тотчас поинтересоваться Лидия.
– Конечно, – был как всегда невозмутим князь. – Я понял какая моя главная миссия на этом свете.
– Ну и какая же, какая?!.. – нетерпеливо загалдели матроны.
– Разве я раньше не говорил?.. Освобождать окружающие земли от самых лютых преступников, буду просто забирать их в свое войско, чтобы они убивали и грабили не для себя, а с гораздо большим размахом для будущих песен и былин.
Вести приходящие из Заслона успокаивали: Янар на лодиях потихоньку выжигал ближайшие острова и с избытком производил древесный уголь. «Милида» точно так же промышляет в Змеином. В Эмбе Гладила вовсю скупает шерсть у местных степняков и уже завел свои прядильные и ткацкие мастерские. «Калчу» завезла в Секрет-Вежу макрийскую сотню и благополучно вернулась в Дарполь уже на зимовку.
Тем временем Ватажная гоньба на север приобретала отчетливые черты. Примчавшийся по ней гонец так вкусно рассказал про леса вокруг Вохны, что Рыбья Кровь не выдержал и, несмотря на наступающие зимние холода, снарядился в путь – вспомнил, что уже несколько лет не видел ни берез, ни сосен.
Рассчитывал, что весь набег со сменными лошадьми займет дней восемь, а прогулялся полных три недели. В каждой веже-яме надо было чуть задержаться, как следует все осмотреть, поддержать и похвалить их сторожевых людей. Дважды пришлось пировать и с возвращающимися с верховий «Романии» и «Хазарии», каждая вела за собой по пять-шесть плотов четырехсаженных дубовых бревен. Все-таки какая эта была хорошая вещь Ватажная гоньба! День непрерывной скачки, зато вечером баня, горячая еда, веселые разговоры со старыми знакомцами, мягкая постель в натопленном доме и ласковая Ырас на этой постели.
Наконец на десятый день княжеская ватага добралась и до Вохны. Рядом с пепелищем на обрывистом речном берегу воздвигнуты были уже две из четырех трехярусных башен. Дома не из жердей с глиняной засыпкой, а настоящие деревянные из пахучих сосновых бревен. Поверху земляного вала не мешки с землей и даже не дубовый тын, а сплошная линия деревянных камор с бойницами наружу и окошками вовнутрь крепости. Тут во дворе и конюшни с хлевами, и кузни с сараями для повозок и колесниц. Ко всему этому приложили руки и старание не только двести ратников гарнизона, но и триста моряков с бирем и лодий.
Радим сам напросился в наместники Вохны, хотел исправить свое первое воеводство в здешних местах. С гордостью показывал санную мастерскую и большой навес, под которым шла незатихающая распилка бревен на брусы и доски, мол, по первому снегу ждите в Дарполе санные обозы с готовым строительным материалом. Просил только дополнительных людей:
– Триста ратников и двадцать камнеметов – и никакая орда меня отсюда не скинет! Хорошо учел опыт обороны Дарполя, всюду приготовил вдоль вала и колышки и ямки, а вместо «чеснока» прикрытые землей доски с толстыми гвоздями. Придумал даже тайные проходы в обе стороны от крепости, крытые бревнами со слоем земли. Это он подсмотрел у местных речников-гремов, что ловко умели прятаться в береговых землянках от любых набегов степняков, да и дарпольцев не сильно жаловали. Увидеть и то издали их было весьма трудно. Тем не менее какой-то обмен с вохновцами уже происходил, на маленьком пятачке внизу берегового обрыва каждое утро появлялись вязанки вяленой рыбы, деревянные ведерки с икрой, медом и воском и рисунки на бересте, чего они хотят взамен. Естественно им требовалось любое мелкое железо, включая иголки, ножи и ножницы, не отказывались они и от отрезов сукна, сапог и овчин.
От Вохны Яик резко уходил на восток, тут же проходила и пешая дорога дальше на север, по которой ушло макрийское войско. Каждый день из крепости по всем четырем сторон света отправлялись конные полуватажные разъезды и ворота в крепости держали открытыми лишь со стороны реки. В общем, наместничеством Радима князь остался вполне доволен.
Немного отдохнув среди сосен и березок с облетевшей листвой, он уже совсем намерился проехаться дальше по берегу на восток верст на сто, как прискакавший из Дарполя гонец привез послание от Ратая: «Я знаю, как подобраться с тудэйцам по тонкому льду».
Делать нечего – только разворачивать коней в обратную сторону, да еще как следует пришпоривать, чтобы никому не пришло в голову, что удовольствия мирного путешествия дороже князю звука боевой трубы.
