Прошло несколько дней. Благодаря денежным средствам, даром данным ему его собратом по «несчастному сознанию» из психушки (зачем, вообще, деньги нужны психу?), Петр Николаевич благополучно добрался до искомого домоуправления. И там, - какая удача, - случайно встретился со своей одноклассницей, Верой Брежневой, нет не той Брежневой, а домоправительницей в городской управе. Васильчиков сначала не признал Брежневу, но потом, после объятий с мягкой, как подушка, Верой, он расчувствовался и, наконец, вспомнил, что она была влюблена в него и сидела с ним за одной партой. Та выдала ему его документы и свела со своей одинокой подругой, у которой он и остановился на время. Эта подруга, Василиса Васильевна Васильева (ВВВ), как раз работала в школе завучем и поэтому пристроила несчастного Петра Николаевича в свою школу учителем истории. Прежний историк в самый раз вышел на пенсию. На время, пока Петр Николаевич не найдет себе собственное жилье, ВВВ согласилась предоставить ему гостевую комнату в своей квартире, которая находилась в спальном районе на окраине N.
Все шло один к одному. Эта странная череда счастливых событий с непривычки заметно встревожила Петра Николаевича. Он понимал, что за все хорошее приходится дорого платить, ведь бесплатный сыр бывает только в мышеловке. Вот в такую мышеловку, точнее, золотую клетку, он и попал. Но он был даже рад такому стечению обстоятельств. Теперь хоть кто-то стал заботиться о нем на воле.
Вот я пишу, любезный читатель, и меня как существо мысли берет сомнение в том, может ли бытописание жизни, пусть даже человека вернувшего себе сознание (Гегель сказал бы, что это пример становления сознания в себе в сознание для себя, не обобщая, вроде Маркса, до класса в себе и для себя), быть интересным для чтения? Может, если жизнь описывается в измерении не быта, но бытия. Чем бытие отличается от быта? Тем, что бытие является естеством, а быт натурой, материей жизни. На естестве, на том, что есть замешан и дух. Ведь он тоже есть. Правда, есть иным образом, другим методом, нежели материя и производный от нее быт. Дух существует чистым, идеальным, не смешанным образом. Он дается человеку через его сознание как идея. Идея является человеку мыслью. Человек с идеей – духовный или идеальный человек в том смысле, что он причастен идее, вдохновлен ей. И в этом качестве он уподобляется Богу Духу в качестве творца, так как Дух проявляется в своем отношении к иному в качестве Творца, Не-Иного, ибо ему как Творцу все причастно в виде Его творения, имманентного Творцу. Но он Сам по Себе трансцендентен всему из творения, из мира, даже человеку. Вот эта трансцендентность (потусторонность) Бога человеку является для него его инаковостью, выходом из Бога и входом в себя, человеческой экзистенцией. Экзистенция как собственное существование является человеку на фоне ничто. Человек встречается с Богом на границе с миром - в смерти. Экзистенция делает очевидным для человека его конечность. Но она же относится человека к самому себе таким образом, что человек способен творить самого себя, творя, преобразуя все то, что есть в мире, придавая всему, что есть под рукой свой человеческий образ. Он способен на воображение и воплощение своих фантазий, ибо у него есть образ Бога в нем самом в виде души – духа в человеческом теле.
У нашего героя воображения было в избытке. Оно компенсировало нехватку его памяти, заполняя в ней пустые места (лакуны), дыры бытия. Расширенной дырой бытия размером с человека (ничто, человеческим ничтожеством) и была его смерть. Предпосылкой смерти и было его, Петра Николаевича Васильчикова, беспамятство. Отложила эту смерть игра воображения, которое разыгралось во сне. Жизнь для него в психиатрической лечебнице была как сон. Безумцы живут в своих снах. Они осмысленно действуют только во сне. Многие сны безумцев являются им в качестве кошмаров. Теперь живя наяву и пребывая в состоянии бодрого, ясного сознания, Петр Николаевич подсознательно блокировал память о своем недавнем прошлом существование в сумасшедшем доме. Дни, проведенные там, приходили к нему лишь во сне, в котором он был в себе, наедине со своим бессознательным, не-Я. Я и его абстрактные образы - он и она – противостоит не-Я в образе оно. Неполная ясность, спутанность сознания, бывает, приводит к неопределенности своего образования, формирования в качестве «он» и «она», к их амбивалентному сосуществованию в одном человеке.
Но, слава богу, Петр Николаевич не обманулся в том, кто он, что он – это он, а не она. Однако спутанность его сознания представлялась, казалась ему в ином виде. Он сомневался в том, человек ли он, есть ли у него душа. У души есть тело, и оно материальное. Но в последнее время он часто терял ощущение тела, становился телесно бесчувственным. И только его ум давал ему знать, напоминал ему, кто он есть. Это было очень странно. Петр Николаевич как бы был не от мира сего, жил среди людей, был им, своим, чужим. Но чужие людям духи были ему своими. Он как бы застрял между двумя мирами – этим, миром людей и вещей, и тем, миром духов. Но это не означало, что Петр Николаевич стал привидением. Он состоял, как и прочие люди, из плоти и крови. И все же не чувствовал этой плотности, как прежде, еще до беспамятного состояния. Конечно, можно было предположить, что он еще не полностью восстановился. Так, наверное, и было. Но к этому недоразумению, к этой неприятности для него добавилось еще одна не совсем хорошая вещь, возможно, даже совсем нехорошая вещь. К своему ужасу он обнаружил, что его тянет питаться не только плотью, но и кровью. Про себя он стал чувствовать в себе присутствие чего-то страшно чужого, которое назвал для себя «вампиризмом». Неужели он превратился в вампира? Что за гадость такая. Он, конечно, понимал, что никаких вампиров среди людей в прямом виде не существует. Правда, говорят, что есть энергетические вампиры, которые питаются энергией своих жертв. Таких псевдовампиров он называл для себя «астральными вампирами», ибо те, не имея своих собственных желаний, жили желаниями других в виду собственной эмоциональной нищеты. Как правило, такие существа были излишне ментальны.
Петр Николаевич был одним из них, точнее, их особым подвидом. Он был малокровным человеком. Недостаток чувств он замещал своим развитым воображением, которым управлял с помощью ума. Недостаток крови, анемичность служила ему знаком, символом его избранности. Вместе с тем, вопреки общему мнению Петр Николаевич не любил тьму, тень, его тянуло к свету в прямом и в переносном смысле. Он ощущал себя сыном света, а не тьмы. Только какой это был свет, он еще не знал. Это было излучение или отражение он гадал и сомневался. Кто он: человек солнечного или лунного света? Лучник он или лунатик? Для него лучом света был луч сознания. Но этот сфокусированный свет сознания излучает он сам или как медиум только принимает и отражает?
Когда Петр Николаевич стал разбираться со своими желаниями, то у него отлегло от сердца его опасение, вызванное якобы нездоровым влечением к крови. Проблема крылась не в недостатке крови, а в том, что волей судьбы или силой жизненных обстоятельств Петр Николаевич чувствовал, что ему не хватает не желаний, а возможностей их эмоционального выражения, принятого в обществе. Вот это ограничение обычных, традиционных средств выражения желаний было расценено организмом, точнее, его животной душой как потребность в крови. Да, ему не хватало необходимых для организма минеральных веществ, в частности железа. Но их легко можно было восполнить с помощью аптечных средств и биодобавок. Но с их помощью нельзя было исправить его психотип, душевный склад, характер человека как бы не от мира сего. Это был духовный психотип, точнее, он был пневматиком. Но пневматики бывают разные.
Да, он был человеком вдохновения, вроде человека настроения. Только настроен он был умным образом, являлся человеком умонастроения. Без вдохновения он был пассивен. Петр Николаевич вел жизнь не человека действия (vita activa), а человека созерцания (vita contemplativa). Он был интуитивным существом. Ждал, когда его озарит интуиция, когда на него найдет вдохновение. По этому виду он принадлежал к творческим людям – людям искусства. Но вместе с тем в интуиции он проявлял заметную подвижность, энергичность. Когда его заводили, то он проявлял известную решительность, гнул свою линию, показывал свой характер. Кто же его заводил или что подталкивало к решительным действиям? Это были идеи и как духовные существа и как их проекция, ментальное отражение, рефлексия в сознании в качестве того, что наводит на мысль, является формой мысли. Правда, решительные действия, по преимуществу, были теоретическими действиями, действиями ума, интеллекта. В них выражалась спонтанная (свободная) сила ума. Но для того, чтобы проявить такую силу требовалось определенное напряжение ума, вызванное сосредоточенностью на идее в качестве стимула, импульса мысли да известное сопротивление, противление душевной стихии чувств, игры страстей, с которыми следовало управиться ради его же пользы.
Как раз с противоречивостью бытия-сознания Петра Николаевича была связана та проблема, которую он считал своей личной проблемой как учителя по призванию. Это была известная проблема, поставленная еще Карлом Марксом в его записных книжках и озаглавленная в качестве тезисов «К Фейербаху»: Кто воспитает самого воспитателя? Этот вопрос тревожил Петра Николаевича. Что вызывало его тревогу? То, что было не ясно, кто собственно воспитает воспитателя. Это проблема казалась подобной тем лже-философским проблемам, которыми смущают студентов на занятиях по философии. Взять хотя такую: что было раньше яйцо или курица? Яйцо из курицы, а курица из чего – из яйца? По такой же методе предлагалось отвечать и на вопрос о воспитании воспитателя. Воспитает воспитателя воспитатель: либо он сам в процессе самовоспитания, либо другой воспитатель, ведь воспитание дело коллективное.
И все же на основе какого принципа действует не описанная софистика, а диалектика воспитателя? Вероятнее всего, на основании методологического принципа педагогической преемственности (или принципа «парампара», как говрят адепты-брамины). Но что, в свою очередь, является основой этой преемственности, как не онтологический принцип взаимнообусловленной причинности или взаимообусловленного со-возникновения (буддистский принцип «пратитья самутпада»)?
Действительно, это так, ведь в воспитании средство воспитания (об-учения) становится его целью, а цель становится средством, как это бывает, случается в самовоспитании (автодидакции). Таким же образом причина (учитель, гуру) становится следствием (учеником, челу), когда учитель, уча других, своих учеников, учится у самого себя. И, соответственно, следствие (челу) обращается причиной (гуру).
Так процесс (обучения) превращается в результат (обучения). И, наоборот, результат становится обратным переходом к процессу на новом витке (уровне) развития обучения, образования личности человека. Стимул приводит к реакции, дает эффект. И, наоборот, эффективная
