- На то ты и Вера, - заметил Саша, но, посмотрев на Веру тут же замолчал. Она сделала такие глаза, что все ребята, а за ними и Петр Николаевич засмеялись.
- Друзья, тем не менее, мы учим историю, как и ходим, а не стоим на одном месте.
- Движенья нет, - сказал мудрец брадатый. Другой смолчал и стал пред ним ходить, - заговорил стихом Никита.
- Вот и Пушкин с нами согласился, - примирительно сказал учитель. – Оказывается, можно учить, не уча. Я следую этой методе в обучении, потому что учу не столько вас, сколько самого себя. Показывая на своем примере как можно учиться не только у других, но и у самого себя.
На этом урок закончился, но его последствия как семена запали в души ребят, чтобы потом дать свои всходы. Пока, что ученики уяснили для себя, что имеют дело не с вполне обычным учителем и человеком.
Необычность – это странное свойство, свойственное всем людям от природы. Только это свойство как естественный или сверхъестественный дар, если речь идет уже не о природе, а о Боге, не у всех проявляется на работе. Главное, чтобы работа была по натуре человека, была ему мила. Это был как раз случай Петра Николаевича. Он любил беседовать с самим собой или с людьми, если они не давали ему возможности побыть наедине с самим собой. В этом смысле Петр Николаевич был созерцательной натурой, себе на уме. Но в этом нет ничего плохого, - в том, чтобы быть самим собой. Трудно остаться таковым на людях. Там, на всеобщем обозрении многие одевают маски, выдают себя за тех, кого в них хотят видеть другие.
Причем они хотят видеть их чаще в жестком, а не в мягком свете. И требуется немалое мужество, чтобы противостоять всеобщему мнению на свой счет, не подстраиваться под особое мнение начальства или всего коллектива. Петр Николаевич, как и все творческие натуры, не любил подлаживаться под всех, не считался с их мнением относительно своей особой персоны. Таким образом он подставлялся, ибо коллектив способен считаться с особым мнением не каждого, но только своего начальства.
Особое положение кого-то вызывает раздражение и порой нетерпимое отношение, даже в семье. Что говорить тогда о рабочем месте. На нем твое положение определяется самим местом твоего приложения. Не человек определяет место, а место человека в коллективе.
За днями шли недели. Вот и учебный год подошел к концу. Не только Василиса Васильевна, но и многие ученики привыкли к Петру Николаевичу и не хотели в душе расставаться с ним. Но к сожалению, класс был выпускной. Средняя школа – это вам, любезный читатель, не какое-там МГУ или еще, черт знает что. Это родная школа на всю оставшуюся жизнь, как и родительская семья. Потом у тебя будет институт, университет, твое рабочее места, своя семья. Но школа, как и семья родителей ничто без тебя. Это твое место, где прошло детство, пришло отрочество и наступила юность. Дома – родители, в школе – друзья, подруги, учителя.
В июне на расширенном педсовете Петр Николаевич не удержался и взял слово. Он держал речь, выдержанную в классическом духе.
- Друзья, так я обращаюсь к своим ученикам и к вам, плюсквамперфект, моим коллегам. Давайте жить дружно и находить общий язык взаимного понимания. Ведь мы с вами, просветители. Несем свет знания в темные детские души. На родителей нет никакой надежды. Они заняты своей работой. Наша работа – быть с детьми, но не быть детьми. Нужно совершенствоваться. Но в чем? В профпригодности? Но мы уже давным-давно ей научились. Неужели в цифровизации? Но мы уже и так давным-давно биороботы. Нет. Следует совершенствоваться в самопознании и этому учить своих учеников. Вы – учителя-предметники. Развивайте свои способности на своем предмете на уроке на глазах учащихся.
- Мы здесь не для того, чтобы за счет учеников заниматься самими собой, - отрезал старый учитель математики. – Я как специалист учу детей от сих до сих в расчетах и отвечаю на все сто за то, чему учу.
- Я с этим вас и поздравляю. Но ученики нуждаются не только в счетоводах. Вы забыли, что являетесь еще и математиком, то есть, не только вычислителем, но и логиком числа.
- То же мне нашелся новый Пифагор.
- Антон Антонович прав. Вы без году неделя у нас, а туда же, диктуете нам, что делать в нашей же, а не в вашей школе. Вы забыли народную поговорку: «Не суйся со своим уставом в чужой монастырь»? Хотите заниматься с детьми личным вашим познанием – создавайте свою школу, - злорадно посоветовала учитель языка, Анна Аркадьевна.
- Все, молчу. Я только желал поделиться с вами своей идеей.
- То же мне философ выискался, - пренебрежительно бросил свой черный камень в лунку школьного лузера учитель биологии, Мария Ивановна.
- Коллеги, я вас понимаю. Но есть же предел. Не называйте меня тем, кем я не являюсь. Тем не менее я полагаю себя мыслящим субъектом. Поэтому я хотел бы заниматься как историк историей мысли. Между тем в школе историки занимаются только историей вещи. Как говорил Маркс еще в позапрошлом веке: была история вещей и история идей, но истории человека еще не было. И это понятно, потому что общество еще не изменило своего капитального устройства. До сих пор царит капитал как вещь и как идея. Даже человека в нынешнем веке капитал превратил в себя – в человеческий капитал. В этом качестве человек стал вещью обладания и мечтания.
На этом он осекся. Петр Николаевич просто понял, что школьные коллеги не являются его единомышленниками. Они, вообще, есть приземленные существа. Существа, которые живут на Земле растут не с низу вверх, а, наоборот, сверху вниз. Такой вывод он сделал из простого сравнения своих учеников, среди которых еще были возвышенные натуры, с коллегами по цеху их воспитания. Ни в одном из школьных работников, за исключением Василисы Васильевны, и то в какой-то (малой) степени, не осталось ничего из того, что было близко категории, идеи возвышенного. Они были сплошь приземленные люди. «Вот что делают с потенциально разумными существами суровые условия растительного и животного существования на этой планете. Не могу сказать «проклятой планете», потому что все же на ней можно выжить, правда, подавив в себе все человеческое. Вероятно, наши предки родились не здесь, чтобы сносным образом объяснить открытую тенденцию приземления душевной жизни. Конечно, большинство даже еще не зрелых существ не способны к духовной жизни. Вот они и сообща, инстинктивно подавляют тех, кто к способен к ней, делая их на себя похожими», - так думал про себя Петр Николаевич, выходя с педсовета. Но, слава Богу, завтра на выпускном вечере он еще найдет, с кем еще можно в этом убогом месте поговорить по душам, - со своими учениками.
Глава третья. Выпускной
Мы не будем, любезный читатель, заниматься описью главного мероприятия, которым заканчивается школьная жизнь для выпускников и их классных (прямо-таки) «первоклассных» (с первого класса) руководителей. В самом деле за такое довольно длительное время привыкаешь, как к своей больной мозоли, к этим существам: учителям и их ученикам. Бывает так, что они помнят друг друга до гробовой доски. Но Петр Николаевич, почему-то, никого не помнил.
Наверное, до поры до времени он сам был таким же ничтожным существом, как все прочие, получившие путевку в жизнь, но оставшиеся на остановке. И вот только теперь он как-то возвысился, вопреки общей тенденции на понижение, разумеется, лишь в своих глазах. Он прекрасно понимал, что возвысился не над другими, с которыми, вряд ли считался, когда возвышался, не спрашивая у них совета, а стоит ли мне возвышаться (?), а над самим собой. Стал ли он, наконец, сверхчеловеком? Об этом мечтал, уже будучи взрослым, Ницше. И чем он становился взрослее, тем больше заговаривался на эту тему. Но не только он. Достаточно прочитать раннего Льва Толстого, такого же эпилептоида, как и Достоевского, и Ницше, его «Детство. Отрочество. Юность», чтобы увидеть в его самоописании совершенствования фигуру сверхчеловека. Этим ли вопросом задавался Васильчиков, размышляя про себя в школьном чулане, отведенном ему под кабинет? Он лежал на скамье за партой, сохранившейся еще с прошлого века. Скамья была жесткая и короткая; необходимо было подпирать ногами пол, чтобы не свалится с нее. На шум выпускного вечера, который стоял за стеной он не обращал никакого внимания. Его волновал вопрос: стал ли я человеком, возвысился ли над своим животным существом? Ему еще в детстве понравилось сравнение святого Франциска со своим ослом. Так вот Франциск относился к себе, как к своему ослу, подтрунивая, иронизируя над своей глупостью.
- Поумнел ли я с годами, особенно после моего беспамятного времяпровождения в психушке? Видимо, да. Другие существа уже родились умными. Я же, дурак от рождения, только теперь стал умным, стал, наконец, человеком. Вот мне и кажется, что если все другие люди, с годами унижаются, то я, напротив, возвышаюсь над своим ничтожным существованием. Но в чем я возвышаюсь? В духе ли? Или только в собственных слабых глазах? Неужели прав Ницше в том, что человек есть ущербное животное существо и только воля к власти, то есть, воля к жизни делает полноценным существом в живом мире? Ну, как это примитивно!
И тут же в его памяти всплыл образ одного дикого актера, игравшего в криминальном сериале спущенного с поводка беса-качка, которому один фанатик открыл глаза на то, что в бабах сидит бес и мучает мужиков. Странно, но этим бесом, как раз и стал представший его взору качок. Было интересно, как в глазах «гориллы» загорается пламя агрессивного знания того, кто виноват в ее бедах.
Он опять стал говорить вслух. Так было легче думать.
- Важно быть не сверхчеловеком, а человеком. Таково предназначение человека. Быть сверхчеловеком – это предназначение не человека, а нетерпеливых людей, тешащих себя иллюзорным желанием быть не самим собой, а другим. Но быть другим – не обязательно быть сверхчеловеком (оберменшем), как правило, такие люди, нацеленные на самопреодоление, становятся недочеловеками (уберменшами). Нельзя отказываться от самого себя. Бог не требует от человека такой жертвы, если Он есть Бог Любви. Есть первая заповедь любить Бога больше себя. Но в каком смысле в ней идет речь? В смысле любви. Бог как Любовь предполагает любить Себя, то есть, Любовь больше тебя. В случае с Богом ты есть Я. Твое Я и есть Бог. Люби Бога в себе больше себя. Поэтому из первой заповеди правильно, логично следует вторая заповедь: «люби ближнего (другого) как самого себя». В себе Я и есть Бог. Бог в тебе. Царство Небесное, Царство Духа внутри тебя. Если Бог в тебе как Любовь, то естественно любить ближнего как самого себя. Этим ближним ты и являешься. И на свое место ты можешь поставить другого. Любовь позволяет быть тебе подставкой Бога, располагая другого в качестве твоей подставки. Такова христианская (религиозная) логика.
Но какой вывод из этой логики может сделать обычный человек? Странный вопрос: неужели это не самоочевидно, проницательный читатель? Он все примет на свой счет и получится человекобожество, вернее, человекоубожество, вытекающее из
