длинноногая девушка и поставила перед Верой поднос с едой.
— На, ешь, — сказала она по-русски.
— Ты русская? — удивилась Вера.
— Да. Меня зовут Наташа. Как ты? — участливо спросила она.
— Плохо.
— Ты должна смириться. Отсюда не уйти. Меня вообще продал сюда мой собственный муж. Два года мы с ним жили в законном браке, приехали сюда в отпуск, а у него, оказывается, уже есть жена и даже дети. Привез меня к Саиду, якобы в гости, и оставил здесь, в публичном доме. — Мамочки! Публичный дом! А-а-а! — дико вскрикнула Вера и бросилась к двери. Дверь была замкнута. Пленница стала яростно стучать в нее руками и ногами, кричать:
— Выпустите меня! Выпустите! Я хочу домой!
— Бесполезно, — равнодушно заметила Наташа, — теперь ты никто. Паспорт, конечно, отобрали?
— Сама отдала, — Вера в изнеможении села на пол и зарыдала от бессилия.
Шли дни, один ужаснее другого. Её обучали искусству соблазнять, принуждали делать дикие вещи... Она отказывалась. Её били. Пыталась бежать. Её ловили и опять били. Сначала хотелось умереть, затем пришло безразличие к окружающему и к самой себе. Через месяц стали выпускать новенькую к гостям. И опять её били, теперь за то, что она не так улыбается, не так поет, плохо танцует. И вдруг Вера почувствовала, что она беременна. Наташа подсчитала сроки: выходит, что это ребенок Рашида. О нем девушка избегала думать, слишком было больно. Теперь её целиком заняла мысль о материнстве.
Гости жаловались Саиду на Веру. Им с ней было скучно. Саид стал предлагать девушку старым безобразным мужчинам, которым было достаточно того, что она молода и у неё нежная кожа. Однажды к ней в комнату ввели пожилого турка с короткими пальцами-сардельками, унизанными перстнями, и круглым, как шар, животом. Он начал хихикать и щипать девушку за бока и ягодицы. Она вымученно улыбалась. Но когда турок дотронулся своими сардельками до живота, где был её ребенок, Вера не выдержала и с омерзением оттолкнула гостя. Ему это почему-то понравилось, он снова захихикал и протянул к ней свои жирные руки. Вера пришла в ярость.
Проснувшийся материнский инстинкт наполнил её небывалой силой и твёрдостью. — Не подходи, — прошипела она, а турок, выпучив от восторга глаза, отвратительно прищелкивая языком, ущипнул ее за грудь. Взгляд девушки упал на фруктовый нож, который лежал на вазе с персиками. Она схватила его и занесла руку для удара. Мужчина бросился к ней, чтобы выхватить нож, но было поздно. Вера со всей силы полоснула им себя по лицу. Турок, разочарованный, ушел. Кровь заливала лицо Веры , текла по шее. Было очень больно. «Теперь они, наконец, отстанут», — думала она.
Позже явились Саид и старый ключник с йодом и бинтами. Они сделали перевязку и оставили пострадавшую в покое. На врача не стали тратиться:
сойдет и так. Ухаживали за ней проститутки. Рана заживала долго и плохо. Когда сняли повязку, Вера посмотрела в зеркало и увидела, что через всю щеку тянется красный отталкивающий рубец. Она, к удивлению подруг, была довольна.
Как-то утром прибежала Наташа и с грустью сообщила:
— Саид тебя выгонит. Он говорит, что ты испорченный товар, еще и беременна. Толку от тебя никакого — одни убытки. Даже не возместились затраты на покупку тебя.
— Вот и хорошо. Наконец, я смогу стать свободной.
— Куда же ты пойдешь? — поинтересовалась Наташа.
— Всё равно куда, лишь бы вон отсюда. На следующий день Веру вытолкали из публичного дома, кинув вдогонку ей чемодан с вещами. Обернувшись, она посмотрела на ненавистный дом и увидела в окнах тоскливые глаза своих подруг по несчастью.
3
Вера шла по большому восточному городу и искала укромное место, где можно было сесть и подумать, решить, что делать дальше. Но город был такой каменный и неприступный... Не встретилось даже ни одной скамейки. К тому же на девушку все обращали внимание. На ней было открытое платье, а так здесь никто не ходил. И вообще, женщин на улице не видно. Одни мужчины... Уже несколько раз её останавливали, но посмотрев на лицо, проходили мимо.
Первую мысль — отправиться в советское посольство — Вера отвергла. Она столько читала в газетах проклятий в адрес людей, не вернувшихся из загранкомандировок!.. — Что я имею? — размышляла девушка. — Ничего. Документов нет, денег тоже, языка не знаю, знакомых нет.
Она шла, шла, прислушиваясь к разговорам вокруг и стараясь уловить звуки родной речи. Тщетно. Всё чужое. — Экзотика, — иронически скривила улыбку Вера. — О такой ли экзотике я мечтала? Она брела по длинной улице, не поднимая глаз: стоило ей посмотреть в сторону, как она наталкивалась на чей-то любопытный взгляд. Еще и чемодан потяжелел. Помня занятия по туризму, Вера автоматически определила направление своего пути и саркастически усмехнулась: — На север, домой.
Солнце стояло еще над головой. Было оно какое-то светлое, далекое, а воздух мутный и дрожащий. Шла она долго. Временами накатывала тошнота, появлялась слабость. Скоро Вера заметила, что дома стали ниже, и не каменные, а глинобитные. Жара не спадала. Сквозь дымку зноя, как мираж, она увидела дерево, большое и тенистое. Дерево росло в стороне от улицы, по которой шла Вера. Она свернула в переулок и вскоре оказалась в тени старой чинары. Устало опустившись на землю, сняла туфли и вытянула сбитые отекшие ноги.
Её мучили жажда и голод. Из маленького домика напротив вышла какая-то женщина, с лицом, замотанным платком, из-под которого видны были только глаза. Она приблизилась к Вере и о чем-то доброжелательно спросила. Девушка не поняла, но в ответ попросила воды. Это слово она уже знала. Женщина поманила её рукой и привела в свою жалкую лачугу. Комнатка, в которой оказалась Вера, была маленькой и темной. Из мебели стоял только в углу небольшой сундук с арабской вязью на крышке. У стены напротив окошка почти до потолка возвышалась аккуратная гора разноцветных одеял, тут же висела полка с посудой. Вся другая стена была увешана аляповатыми керамическими тарелками и блюдами. Вот и всё убранство этого жилища. Однако в комнатке было очень чистенько и прохладно.
Женщина усадила гостью на вытертый коврик и подала блюдо с чуреками и пиалу с сывороткой. Вера набросилась на еду. Хозяйка тем временем принесла большой таз, высокий медный кувшин с узким горлышком и полотенце, а сама вышла. С какой радостью Вера воспользовалась водой! Потом вылила её из таза на улицу. Убрала за собой посуду и прилегла на коврик. Хозяйка долго, как показалось девушке, не возвращалась, и она незаметно уснула.
Когда Вера проснулась, было утро. Из открытого оконца веяло свежестью и бодростью. Старуха сидела напротив, на корточках, и внимательно изучала девушку. — Кто ты? — поняла Вера вопрос. Как могла, на смеси французского и арабского, она поведала хозяйке свою историю. Та сочувственно кивала головой и жалостливо смотрела на Веру. Потом в ответ рассказала о себе. С трудом, но все же девушка поняла, что Зейнапи, так зовут арабку, вдова, живет одна, но под присмотром братьев. У нее была дочь, совсем еще девочка, недавно братья продали её в наложницы на юг. Зейнапи скучно одной. Она дала понять, что гостья может у неё остаться, только надо работать.
Как Вера уже уяснила себе, здесь женщины не трудятся на производстве. Даже посудомойки и прачки — мужчины. Но Зейнапи сказала, что это домашняя работа, за хлеб. Она достала из сундука выцветшие штаны, рубаху, темный платок и предложила Вере. Она недоуменно посмотрела на арабку:
— Это мне?
— Да, — кивнула головой Зейнапи, — надевай.
Вера надела на себя этот наряд и даже не посмотрела в осколок зеркала, который протянула ей хозяйка лачуги. Затем арабка ловко намотала ей на голову и лицо платок и осталась довольна. Она цепко схватила Веру за руку и повела по узким извилистым улочкам. Шли недолго и оказались на заднем дворе какого-то раскоряченного глиняного строения. Зейнапи велела Вере ждать, а сама юркнула в дом. Минут через десять она появилась во дворе с маленьким худеньким человечком с черной бородой.
Он подошел к Вере, осмотрел её с ног до головы и отрицательно покачал головой. Она усмехнулась про себя: «Интересно, что он мог увидеть, если одежда скрывает всё, на что можно смотреть?». А Зейнапи настойчиво убеждала в чем-то бородача. Потом они начали спорить на повышенных тонах, жестикулируя при этом всеми пальцами. Наконец мужчина согласно махнул рукой и пошел в дом.
— Это мой брат Хаким, — пояснила Зейнапи. — Он владелец небольшой чайханы. Я у него работаю за еду. Попросила взять тебя мне в помощь. Он согласен. Теперь будем работать вместе.
4
Дел в чайхане было много. Они мыли посуду, чистили котлы, мазали пол, таскали воду. К вечеру у Веры подкашивались ноги и болели руки от усталости. А Зейнапи ничего, была бодренькая. На обед и когда они уходили домой, им давали остатки еды, вполне съедобные и чистые.
Чайхану посещали только мужчины, и хозяин не допускал работниц в зал, когда там были посетители. Берег честь своей сестры. Оказывается, этой старухе всего тридцать шесть лет. Последние дни перед родами Вера еле передвигалась, так отекали ноги. Зейнапи входила в её положение и оставляла подруге только сидячую работу. Женщины уже сносно объяснялись. Телевизора не было, и вечерами после ужина они сидели под чинарой или у себя в домике и разговаривали. Вера высказала мысль, давно беспокоившую её:
— Как я буду работать, когда родится ребенок?
— Ребенок? Ты не можешь его оставить здесь?
— Почему?
— Нельзя. Закон. Ребенок должен жить у отца в семье. Как только родишь, отнесешь Рашиду.
— Ни за что, — вспыхнула Вера.
— Тогда тебе придется уйти. «Куда же я пойду, — думала она, — нет, мне идти некуда. И Рашиду я ребенка не отдам, да и не нужен он ему, как не нужна была ему и я».
Схватки начались с вечера. Вера рожать боялась. Но Зейнапи была спокойна и деловита. Приготовила всё как надо и сама принимала роды. Девочка появилась на свет в одиннадцать часов утра, и такая маленькая, что даже не верилось, что она настоящая. Но малютка сразу закричала, да как-то по-особенному нежно и певуче: — Уа-а, уа-а.
Зейнапи умело завязала и перерезала пуповину, искупала ребенка и отдала матери. Вера несмело взяла дочь. Она смотрела на её глазки с черными ресничками, на крошечный ротик, трогала её игрушечные пальчики, прикасалась губами к тонким розовым щечкам, гладила темноволосую головку, и сердце разрывал ось от любви и незнакомой нежности. После недолгого отсутствия пришла Зейнапи. Она принесла бутылочку с молоком и отдала матери.
— Грудью не корми, — предупредила она, — привыкнешь к ребенку, а завтра надо его отнести отцу.
Вера вернулась на землю и лихорадочно перебирала в уме варианты, которые скопила за последние дни: «Рашид отпадает. Подкинуть арабской семье? Я уже знаю, какая судьба её ожидает в этой стране. Нет, я не могу её оставить здесь. Девочка русская и должна жить в России. Пусть даже в детском доме». Несмотря на слабость, на другой день молодая мать встала еще затемно, вложила в покрывальце написанную накануне записку, в которой указывала национальность девочки, решительно взяла драгоценный сверток и пошла к советскому посольству. Шла так быстро, как только могла: боялась передумать.
Положив девочку перед
