Вера

большими коваными воротами, постучала по ним колотушкой и быстро перешла на противоположную сторону. Улица была еще пустынна. Вера спряталась за угол и наблюдала. Открылась боковая калитка, и вышел молодой военный. Он несколько раз посмотрел по сторонам и взял ребенка. — Слава богу! — облегченно вздохнула мать и поспешила в лачугу к Зейнапи. Подруги дома не было. Вечером, придя домой из чайханы, она вопросительным взглядом окинула комнату и удовлетворенно улыбнулась. Потом подошла к Вере и обняла её виновато и ласково.
Вера тосковала и грустила, отстранялась от разговоров о дочери, загоняя мысль о ней в глубину души. Но её опять стали посещать грёзы, даже во время работы. В них она возвращается домой, видит радостные лица мамы и папы, с нею рядом дочка, похожая на саму Верочку с детских фотографий. На душе светло и спокойно. Вспоминается папина присказка: «Ну вот и вся семья в сборе». Опускаться на землю не хотелось, но жизнь постоянно отрезвляла и мечты рассеивались. Вера привыкла к работе и уже не уставала, полюбила вечерние разговоры с единственной подругой. Способная к языкам, она быстро овладела местной речью и стала свободно говорить по-арабски. Появились знакомые, в основном женщины-соседки. Но через них Вера не могла узнать то, что ей было необходимо, не могла получить ответы на главные вопросы, терзавшие её: отправили ли дочь в Советский Союз? как можно передать родителям весточку о себе? и главное — есть ли возможность вернуться на родину?


Только через несколько лет появился свет в конце тоннеля. У невестки Хакима был двоюродный брат. Он некоторое время работал в советском посольстве чернорабочим, потом его уволили за ненадобностью. Он сообщил, что найдёныша с запиской от русской женщины удочерили бездетные супруги, консул и его жена, и что девочка по-прежнему находится со своими приемными родителями здесь. Это была хорошая новость.

Вера много раз пыталась повидать свою дочь. После работы она ходила к знакомому зданию посольства, но ни разу не видела там детей и не слышала звуков их голосов. Лишь однажды летним вечером открылись чугунные ворота и на улицу выехала «Чайка» с красным флажком. Из окна автомобиля, улыбаясь, смотрела красивая черноглазая девочка, с румяными щечками и белыми бантиками в косичках. У Веры перехватило дыхание: «Она! Я помню, как целовала эти щечки, гладила темные волосики моей девочки. Она! И улыбается! Значит, ей хорошо. Она счастлива», — шептала она.

5
Больше Вера дочь не видела. Зато ей удалось узнать, как её зовут и имена её родителей. На будущее. Сообщить же о себе своим родителям Вера никак не могла. Среди её знакомых не было ни одного русского человека. Одни арабы. Она и сама стала такой же, как восточные женщины. Ходила в их одежде, изъяснялась на их языке, не заговаривала первая с мужчинами, и вскакивала, как ужаленная, с места при их появлении. И поскольку не жена и не наложница богача, вынуждена была выполнять самую грязную работу. Но в глазах, горящих из-под темного платка, и в тоскующем сердце жила надежда вернуться домой, надежда на чудо. И чудо случилось. На столе чайханы во время уборки Вера нашла кем-то забытую измятую, с запахом сушеной рыбы, старую газету «Комсомольская правда».

Тут же Вера пробежала глазами первую страницу. Содержание ошеломило бедную женщину. Совершенно чуждая лексика, много иностранных слов, и, кажется, нет Советского Союза... Вера сразу не могла воспринять эту информацию. Придя домой, она прочитала и перечитала каждое слово на четырех найденных страницах. И всё равно, ничего не поняла. Но в газете была небольшая статья о русских девушках-рабынях в Турции, таких же, как и она, без документов, без прав, и был прямо указан путь к спасению. Не дожидаясь следующего дня, женщина побежала к посольству и не узнала его. Только здание осталось тем же: сквозь решетки забора она увидела новый теннисный корт, где играли моложавые дипломаты, изменились вывеска, флаг, не было и старой колотушки. Вера торопливо позвонила.

Вышел охранник.
— Чего тебе? — спросил он, вероятно приняв женщину за местную нищенку. — Мы не подаем.
— Да, русская я, русская. Домой хочу.
— Приходи завтра. Сегодня уже приема нет.
— Ну, пожалуйста, — взмолилась она, но охранник уже скрылся за воротами. Придя в лачугу, Вера открыла свой чемодан, в который не заглядывала много лет. На нее пахнуло далеким прошлым: платье, брючный костюм, белая юбка с кружевными вставками. Ей вспомнился солнечный город, аллеи парков, устланные узорным ковром осеннего клёна, кафешка на берегу реки и смешливые подружки студенческих лет в таких же юбках. Они тогда смеялись: инкубаторские. Вспомнились мама и папа в аэропорту. Мама сует ей аэрончик, а папа наставляет, как себя вести за рубежом.


Все заботы, неурядицы, ссоры исчезли из памяти. Остались только светлые краски и солнечный тихий город. Почему-то Вере никогда не представлялась плохая погода — любое время года, но солнце. Солнце над городом детства. И родные лица. Поздно себя упрекать в жестокости, невнимании, дерзости, капризах... Что сделала, то сделала. Ошибки надо исправлять.
Зейнапи смотрела на приготовления подруги с материнской грустью:
— Да поможет тебе Аллах!
Наутро в посольстве выстроилась длинная очередь. У каждого свои проблемы. Но сколько, оказывается, здесь русских людей! А Вера почти за десять лет никого из них не встретила. Секретарь зарегистрировал заявление, записал с её слов все данные, сказал, что сделает запросы в Россию, и назначил день, когда ей прийти в следующий раз. Вера, извинилась за любопытство и спросила: — А где прежние сотрудники посольства?


Он сухо ответил:
— Штат сменился в тысяча девятьсот девяносто первом году. Прежние сотрудники отбыли тогда же на Родину в Москву.
— А какова их дальнейшая судьба?
— Этого я вам точно сказать не могу. Кое-кто ушел в отставку. Остальные получили новое назначение.
— Какие шансы у меня вернуться домой?
— Если все ваши данные подтвердятся, то вас ожидает скорая депортация на Родину
— Слава богу! Я буду ждать, — счастливо прошептала Вера.


Всё последующее за этим днём время было сплошное ожидание. Вера по-прежнему ходила на работу, выполняла обычные домашние дела, но мечты уносили её далеко отсюда. Зейнапи радовалась вместе с подругой. Она говорила:
— Приедешь домой к родителям, сделаешь пластическую операцию, выйдешь замуж...
— И найду мою девочку, — добавляла Вера.
В ожидании прошло полгода. И вот, наконец, она едет домой, в свой солнечный город.

6
Родина встретила Веру многоцветьем сентября. В синеву неба вонзались белые вершины Эльбруса, отсвечивающие синеватым льдом. Ниже темнела насыщенная зелень предгорий. А вдоль трассы — праздничный гобелен из золота, багрянца и пурпура. Близкие, но полузабытые пейзажи, изгибы знакомых рек с волнующими названиями: Терек, Асса, Сунжа... Как только автобус проехал границу с Осетией, Вера ни разу не отвела взгляда от окна. Глаза заливали слезы восторга, умиления, грусти. По мере приближения к Грозному, сердце стучало всё быстрее; оно спешило на встречу с детством, юностью, дорогими ей людьми.

Они друг друга не узнали: женщина средних лет с обезображенным лицом, одетая по моде десятилетней давности, и город — другой город, грязный, возбужденный, непонятный, наполненный торговцами и побирушками, черными «Мерседесами» и бородатыми мужчинами. Сразу же на автовокзале у входа Вера увидела в толпе нищих свою школьную учительницу по физике. Постаревшая, неряшливо одетая, она стояла с протянутой рукой, пряча глаза. Вере стало стыдно за неё. Она обошла учительницу стороной. Вокруг по-русски почти не говорили. На задней стене автовокзала было написано большими красными буквами: «Русские, убирайтесь вон!!!».

Вера села в трамвай и с горечью смотрела через грязное разбитое стекло на крушение своей мечты о солнечном городе. Перед подъездом родного дома остановилась… Она боялась сделать последний шаг.… С верхнего этажа полетел сверток, по пути разворачиваясь картофельной шелухой и яичной скорлупой. Вера собралась с духом и вошла в подъезд. Перед дверью своей квартиры перекрестилась и твердо нажала на кнопку звонка.

Раздались тяжелые шаркающие шаги. Кто-то посмотрел в глазок, потом звякнули запоры. Дверь открыла обрюзгшая седая старуха и вопросительно посмотрела на Веру. Это была её мама! Больше боли, казалось, ничего не могло причинить дочери. Мать не узнала её. Из кармана халата она достала очки, надела их, пристально вглядываясь в гостью.
— Нет! — закричала вдруг она, оседая на пол, — нет...

— Да, да, это я, мамочка! — и Вера подхватила мать на руки. А та повисла на ней и невнятно вылепливала слова, которые звучали у неё в душе:
— Ты, доченька... Бог услышал мои молитвы... Папа не дожил до этого светлого дня... Он верил...

Вера заботливо усадила мать на диван, стала перед ней на колени, прижалась лицом к её теплым рукам — и обе затряслись в немом плаче.
Потом они сидели рядом, сцепив руки в нервном пожатии, и говорили, говорили, плакали, вспоминали.
— Всё, мама, успокаивала мать Вера, — я с тобой.
— Да, доченька. Теперь всё будет по-другому, я не одна. С тех пор, как умер папа, я жила только благодаря надежде увидеть тебя.
Папа ушел из жизни шесть лет назад. Маму уволили с работы сразу же после того, как ей исполнилось пятьдесят пять. Пенсию не платят. Можно её перевести в другое место. Многие пенсионеры ездят получать пенсию в Моздок или Георгиевск, но у мамы больные ноги, и она не может так далеко ехать. Город не живет, а доживает. Заводы остановились: некому работать, русские покидают город. Большинство продают квартиры и дома за бесценок, другие оставляют всё и уезжают к родственникам, к друзьям, в никуда. В доме сменились почти все соседи. Живут в основном чеченцы. Они ходят к маме, жалеют её и убеждают продать квартиру, рано или поздно ей придется уехать, и тогда мама не получит ничего. И вообще, очень страшно жить. По улицам ходят вооруженные люди, врываются в дома, грабят и убивают.

— Мамочка, как же так случилось? Объясни мне.
— Я сама не понимаю. Так хорошо жили. Но президент сказал: «Берите суверенитета столько, сколько сможете». Вот и взяли. Националисты подняли голову. У власти генерал Дудаев, дядя твоей подруги Малики.
— Так он в Риге служил? Помнишь, мне Малика привезла вязаную кофточку из Риги, когда гостила у него и тети Аллы?
— Да... Сейчас Джохар — всенародно избранный президент Чеченской республики Ичкерия, — заученно проговорила мать. И вдруг засуетилась.
— Что это я, старая, всё говорю, а ты есть хочешь.
На кухне всё было по-прежнему, даже буфет из детства. — Садись вот сюда, на папино место. Вера села на стул у окна, а мать положила на тарелку две вареные картофелины, пышку на соде и открыла баночку кильки в томате.
— А ты со мной?

— Не хочу. Уже обедала, — мать села напротив Веры и вопросительно посмотрела на неё.
— Потом, потом,— Вера оттягивала минуты. Не могла она сразу на мать, перенесшую столько горя, вылить еще и свои страдания. — Главное, мамочка, мы вместе.
Горячей воды не было. Вера нагрела чайник воды и немного обмылась, затем выложила из чемодана свои вещи. Мать ходила за ней следом