было слышно. Я думала, что это шутка, и солдаты просто заставили ребят упасть в снег... А тут вышла Катя...
«Пьяные или наркоманы. Не иначе... Чего бы нашим убивать русских детей», — думала Вера, потрясенная бесчеловечной жестокостью солдат.
Но тут опять загудели самолеты — и все ушли в подвал. С мальчиками осталась только Катя. Её так и не удалось затащить в укрытие. Земфиру насильно увели с собой. Всю ночь рвались бомбы и снаряды. Лишь на рассвете появилась возможность похоронить ребят. Всем подъездом долбили мерзлую землю у гаражей, потом завернули их в простыни и похоронили в одной могиле. Старик-чеченец сбил из каких-то палок крест и вбил в мерзлый холмик: «У вас так положено». Катя, вся заледеневшая от холода и охрипшая от крика, как безумная, повторяла синими губами только одни слова:
— Холодно им. Им холодно.
Несчастной женщине влили в рот стакан водки и отнесли её в подвал. Так начался новый девяносто пятый год.
В конце марта тихо ушла из жизни Эмма Григорьевна. Перед смертью на неё нашло просветление, и она сказала Вере:
—Выбирайся отсюда, дочка. Похорони меня и уходи. В моём ридикюле есть адрес папиного двоюродного брата Лизунова Василия Ивановича. Может быть, ты его помнишь? Когда ты была маленькая, мы часто с его семьёй встречались. Вера отрицательно качнула головой. При других обстоятельствах она наверняка бы вспомнила, но только не сейчас.
— Так вот, — продолжила Эмма Григорьевна, — перед войной я его видела, он на Кубань уезжал к дочери, твоей троюродной сестре Людочке. Помнится, в станицу Кущёвскую. Если что, обратись к ним.
Её погребли в той же воронке, что и Иллариона Юрьевича.
9
Город перешёл в руки федералов. Но военные комендатуры и блокпосты не спасали жителей от смерти. Из каждого окна мог выглянуть снайпер, за каждым поворотом могла оказаться мина. И хотя люди вернулись в свои квартиры, заделывали пробоины в стенах, стеклили окна, ничего не говорило о мирной жизни. Российские солдаты, горожане продолжали гибнуть и чаще — из-за угла.
Много народу пропадало. Шёпотом называли имена влиятельных чеченских командиров, которые имели в горах тысячные отары овец и десятки рабов. Чечня погружалась в пучину средневековья.
Веру уже ничего не держало в Грозном. Мечта о солнечном городе разбилась, словно хрустальная ваза на мелкие осколки. После Пасхи на Родительскую неделю Вера хотела пойти попрощаться отцом на кладбище, но оно, как выяснилось, было заминировано. Вера положила цветы на Братскую могилу в воронке, где были похоронены её мама, Илларион Юрьевич и другие. Надо уходить. Люди шли через горы по единственной ещё свободной от федералов и боевиков Шатойской дороге на Шалажи. Уходили многие, но удалось ли кому-нибудь достичь цели, никто не знал.
Одной, конечно выбираться нельзя: нужны спутники. Вера очень надеялась на Катю. Но та пила и была почти невменяема. Земфира с пустыми глазами бродила из квартиры в квартиру, её жалели и подкармливали. В соседнем доме оставалась одна русская семья. Осмоловы были друзьями родителей Веры. Они не уехали из республики, потому что Мария Фёдоровна чувствовала себя плохо и была, как выразился участковый врач, «не транспортабельна». Вера отправилась к Осмоловым. Её встретил пьяный и угрюмый Петр Семенович. Это был мужчина лет шестидесяти с интеллигентной внешностью и хорошими манерами. Он предложил:
— Выпьешь?
Вера поняла, что только так сейчас можно с ним говорить, и согласилась. То, о чем он рассказал, не было чем-то необычным. Каждый получил свою порцию горя в этой войне. Но меньше оно от этого не стало. Марию Федоровну убили еще до штурма Грозного. Дудаевцы обходили вокруг домов и стреляли по окнам квартир, так как им сообщили, что кто-то отсюда подает световые сигналы русским самолетам. Они на глазах у Петра Семёновича прошили его жену автоматной очередью и пошли дальше. А он, сильный и мужественный человек, потерялся и, чтобы заглушить одиночество, стал пить.
— Сволочи... сволочи, фашисты, — зло твердил он, будто строил оборонительные укрепления из слов.
— Но, Петр Семенович, есть же среди них хорошие люди. Наши соседи, например, замечательные. Марха, Тоита, дедушка Саид...
— Ты их не знаешь. Они хороши до поры до времени, пока ты не затронешь их интересы. Не дай бог, чтобы это случилось!
— Война, — примирительно вздохнула Вера. Они помянули жену Петра Семеновича, мать Веры, общих знакомых и договорились уходить из города вместе.
— Петр Семенович, давайте как-нибудь сходим к Кате Петровой. Она пойдет с нами. Я знаю, — прощаясь, предложила Вера. Он сразу же согласился. Взяли бутылку и, не откладывая в долгий ящик, в тот же день навестили Катю. Женщина была в тяжелом похмелье, и водка пришлась кстати. Катя согласилась с решением гостей. Они выпили за удачу, затем помянули её сыновей и всех русских, погибших в городе, потом осушили стаканы за то, чтобы завязать с пьянством.
Цвела весна, бродили мысли и мечты в пьяных, источенных горем головах. Поддерживая друг друга, они выходили из запоя.
По всему городу образовались стихийные рынки, на которых продавали гуманитарную помощь, оружие, документы и сведения. На Катины золотые вещи подруги выменяли продукты и пистолет, на последнем настоял Пётр Семёнович.
А пока сотоварищи думали да трезвели, последний путь для них закрылся. Наши войска в конце мая начали массированное наступление в Шатойском и Веденском направлениях. Ничего не оставалось, как идти вдоль лысого Сунженского хребта. Это очень опасная дорога. Но другой уже не было.
Вера сложила в сумочку самое ценное: два своих паспорта, ордер на квартиру, диплом, сберегательную книжку мамы, несколько семейных фотографий. В старый свой рюкзак упаковала продукты и кое-что из одежды. Катя с Земфирой тоже были готовы. Ранним утром они вышли из дома. Во дворе в полуразрушенной беседке их ждал Пётр Семёнович.
Было очень тихо. Удивительно тихо. Страшно тихо. От дома к дому, обходя центр и главные перекрестки, по переулкам вышли к Заводскому району. Уже рассвело, но улицы были пустынны. Напряжение обострило слух и зрение. Пугались любого движущегося объекта. Им оказывались либо худые ободранные кошки, либо одичавшие собаки. Однако беженцы всё равно замирали на месте и выжидали.
Еще было светло, когда они поднялись на высокий холм, усеянный дачными домиками. Путники посмотрели на родной город, зеленевший в уютной долине. Он был поразительно чёткий в прозрачном воздухе, как нарисованный. Не дымили заводские трубы, погасли пожары, пепелища затянуло повителью. Концентрированный аромат цветов, наполнивший дачный поселок, дурманил. У Кати началась истерика. Её еле успокоили, но и остальные были на пределе... Решили ночевать здесь. Огонь не разводили. В сухомятку поели и улеглись на кроватях в открытом и разграбленном чужом домике.
Несколько дней шли без происшествий. Это так говорится, что шли: на открытой местности передвигались почти ползком. Эта сторона хребта была безлесная. Кое-где попадались заросли кустарников или небольшие рощицы. В них беженцы отдыхали или останавливались на ночлег. Огня не разжигали — соблюдали конспирацию. Солдат или дудаевцев ни разу не встретили. Они располагались в городах и сёлах в низине. Вере идти было легче всех, наверное, потому, что была молода и не совсем утратила туристские навыки. Катя пыхтела, обливалась потом, к вечеру её ноги были, как столбы. Земфира растерла пятки и по очереди цеплялась то за мать, то за Веру. Путники видели, как внизу по берегу реки тянулись селения и станицы, и боялись, что их тоже увидят, поэтому были очень осторожны.
На четвертый день их исхода пошел летний ливень. Он застал беженцев на открытом месте. Промокли до костей, но даже теоретически разжечь костер и согреться было невозможно: вокруг ни одной сухой ветки. Они тащились, хлюпая размокшей обувью, и искали хоть какое-нибудь укрытие. Кажется, им повезло. Беженцы увидели притулившуюся на склоне дикую кошару, покрытую соломой. Она была построена из горбыля, а щели замазаны глиной. Чем не укрытие? Когда подошли ближе, Пётр Семёнович велел женщинам оставаться на месте, а сам достал из-за пояса пистолет и бесшумно подкрался к двери строения. Несколько минут он стоял, прислушиваясь, затем исчез в дверном проеме. Через некоторое время Пётр Семенович вышел. Таким женщины его еще не видели. Он двигался как пьяный, едва переставляя негнущиеся ноги. Застывшее лицо и стеклянные глаза ничего не выражали, как будто вся его сущность спряталась в глубину, в подсознание. Мужчина немного постоял, потом глаза его обрели осмысленное выражение. Взяв Веру за руку, он рыкнул каким-то утробным голосом:
— Пошли!
Увидев, что Катя с Земфирой следуют за ними, он жестом приказал им остаться снаружи.
Войдя в овчарню, Вера инстинктивно прикрыла косынкой нос. Тяжелый трупный запах наполнил легкие. Её затошнило. А Петр Семёнович всё тем же неестественным голосом пророкотал:
— Смотри! А ты им задницу лизала.
Вера глянула вперед и у неё зашевелились волосы на голове. Посреди кошары к центральному столбу был прибит человек с распятыми на перекладине руками. Вокруг роились и жужжали тысячи мух. Они сидели на распухших руках, на лице, полузакрытом длинными спутанными волосами, клубились под одеждой. Чёрная грязная ряса почти закрывала сизые распухшие ноги. Вокруг шляпок гвоздей мухи разъели глубокие раны.
— Господи! Священник! Вера зажмурила глаза.
— Нет. Ты смотри, сюда смотри, — в голосе Петра Семёновича звучала дрожащая злость. Вера послушно открыла глаза. Что-то блестело в центре фигуры на черной рясе. Крест! Прямо в плоть, ниже живота, был вбит огромный гвоздь и на нем висел крест священника. И тут Вере на лицо села жирная зелёная муха и медленно поползла вниз по шее под кофту. Вера потеряла сознание. Петр Семенович вынес её на воздух и похлопал по щекам. Когда она пришла в себя, он уже спокойнее сказал:
— Это тебе надо было видеть. Ты же не ориентируешься, кто враг, кто друг! — а потом заботливо спросил:
— Идти можешь? Вера согласно кивнула.
— Ну, тогда все идите к той роще и ждите меня, — и он показал рукой вдаль на небольшой зеленый островок в полукилометре от кошары. Катя оторопело смотрела на эту сцену, а потом спросила: — А что там, в овчарне?
— Это не для ваших глаз. Идите! — строго прикрикнул Петр Семенович. И женщины побрели, мокрые, голодные, холодные. По пути Вера в нескольких словах рассказала Кате об увиденном. Но после гибели детей у той появились странности в поведении, и Веру не удивила её реакция: Катя посмотрела равнодушным взглядом на неё и спокойно сказала:
— Конец света.
Минут через двадцать усталые беженки добрались до дубовой рощицы, которая состояла из десятка хилых низкорослых деревьев, и кое-как переодевшись в сухие платья, прикорнули под единственным дубом, где земля не очень промокла.
Петр Семенович появился, когда уже темнело. Он отказался есть и сразу лег спать. Женщины его не тревожили. Утром Петр Семенович непривычно откровенно рассказал спутницам о своих действиях:
— Я похоронил его. С крестом. Знаете, никогда не верил в Бога. Но этому парню выпали на долю истинно христовы муки. Я его узнал. Это отец
