пронзительный детский плач. Подойдя ближе, Постников услышал непонятное ритмичное похлопывание. Приглядевшись, он понял: полуоторванная полоса жестяной кровли пустого дома загнулась и хлопала на ветру. На жердевом скелете пугала, торчащего посреди вытоптанного огорода, отдыхала матерая сорока и стреляла глазом по сторонам. Этот край деревни словно вымер. Только посреди улицы брела ему навстречу изможденная и оборванная в лоскуты женщина с ввалившимися щеками. Прикрыв ладонью глаза от солнца, она так и сверлила пришельца глазами, будто собиралась нанизать его на нитку про запас.
Сорока залихватски выдала автоматную очередь, а женщина подошла и вдруг ловким движением прильнула к его плечу и зашептала прямо в ухо:
- Я тощая да ловкая – сделаю хорошо, сам же обрадуешься!
Постников сказал «нет» и отмахнулся локтем, и странная женщина, как ящерица, сиганула за угол. Детский плач стал еще громче, а в нос ударил стойкий смрад нищеты. На заборах всюду висели пятнистые детские пеленки и какие-то дырявые ковры. Улицу прорезал истошный женский визг, а за ним свинцовой картечью посыпалась площадная брань другой женщины: «Твою мать, куда ковшик свой ставишь, лахудра!».
Ветер притащил запах дыма – за деревней, похоже, жгли костры. Люди в Речной стоят таборами, потом что здесь кончается первый дневной переход от Сырого Брода к востоку, к тишине и к хоть какой-то безопасности. Глядя на пеленки, Постников быстро сообразил, что мысль о сне на сеновале ему придется забыть. Конечно, спать где-то было надо – а тут, извольте видеть, ковшик. Скверно люди здесь живут, заметно сразу.
В поле за кривой жердяной околицей выстроились полукругом разномастные машины, прицепы и велосипеды, а обитатели этого бивака поддерживали огонь, волокли охапки дров, надерганных из поленниц, тополиные ветки и кое-где уже ломали заборы, чтобы не зябнуть ночью. Вымахали на огородах пестрые купола шатров, слепленных из всего что только можно – бумажных пакетов, одеял, кусков шифера и целлофановых клочьев.
Но черт возьми – где же заночевать? В сероватых сумерках шныряли всякие беспокойные силуэты, и в воздухе вздымалась полковым знаменем опасность. Постников пошел к деревенской площади. Здесь имелся внушительный дом, похожий на сельскую администрацию или сельсовет. Близ него роилась внушительная толпа, человек с полсотни, и гомонила страшно. Но все это опасной бритвой вдруг вспорол дикий, звериный рев. В нем слышалась невыносимая боль. Из сомкнутых человеческих спин выпросталась насмерть перепуганная сухощавая старушка и прокатилась стороной, в ошеломлении приговаривая «кровопивцы - ишь чего творят...».
Протолкавшись вперед, Постников увидел, что на земле под забором управы корчилась полураздавленная или обгоревшая женщина - было не разобрать. Она кричала без передышки, на сплошном беспрерывном выдохе. Ее тесно окружили, не протолкнешься, и ничего понять было нельзя. Постников успел разглядеть разве только ее руку, которая сжималась и разжималась, как будто искала что-то в пыли. Крик женщины прервался, и сразу села жуткая тишина. Все притихли, шелестел только тревожный шепот. Умершую подняли на носилках и понесли в управу, вслед за ней пробежал страшно запыхавшийся, пунцового цвета человек с медицинским саквояжем и тоже исчез внутри дома.
- Фельдшер. Теперь акт будет составлять.
- Вот тебе и привет – невинную женщину, возле собственного дома. Кожу со спины срезали и сняли...
- Да кто же?
- Ищи-свищи: мало ли народу по дороге шастает...
- Известно, чья работа, - рассудительно вещал какой-то старик. В молодом лунном свете только была видна его темно-синяя кепка, украшенная неизвестным белым логотипом и толстый нос.
- Да ты-то откуда знаешь, старый? - злобно крикнули из темноты. Но дед не смутился и с достоинством произнес:
- Дубоградская это работа – вот чья! Ее сын в республиканское ополчение подался – там паек хороший, дрова дают и еще льготы. Вот и выслужил парень - от Модератора грамоту теперь пришлют, соболезнование – на стенку повесить...
- Что такое «Дубоградская работа»? – спросил у Постников старика.
- Ты, парень, приезжий, вот что. Беречься тут надо, - ответили за спиной.
- Нет, дед, ты погоди, - не унимался Постников и пытался ухватить старика за рукав. Держать ответ старик совершенно не желал. Он виртуозно заработал локтями и в секунду исчез, словно жук в африканском песке.
Постников отошел в сторону, там нашелся скудный торговый ряд. Несколько автомобильных прицепов и садовых тачек служили прилавками, на картонных листах был разложен лук репчатый и зеленый, картофель, чеснок, пара пучков увядшей петрушки. Предлагалась также поношенная одежда для детей и взрослых, немудрящая посуда, игрушки. Как видно, в оборот шлее здесь все что только можно.
- Что продаете? – поинтересовался Постников у круглого продавца с раскосыми эвенкийскими глазами. Тот с непроницаемым видом укладывал репу в мешок и отозвался нехотя, да и только лишь потому что Постников не отставал:
- Ну, спиртное. Сигареты. Наркотики. Жратва. Ну, женщину могу или мужчину, если деньги есть или на обмен что стоящее, - изрек тонким голосом эвенк и показал известный всему миру жест, обозначающий наличность.
За его пикапом был припаркован легкий двухосный фургон, крытый дырявым брезентом и пристегнутый к самодельному моноблоку, собранному из черт знает чего. Оказалось, что хозяин фургона – тот самый проницательный старикан в кепке. Он восседал на облучке этой универсальной машины и давил на педаль газа, прогревая двигатель своего железного коня.
- Никак в дорогу на ночь глядя выдвигаетесь?
Старик ответил: - Дураков нет. Да вот хочу перегнать телегу к лагерю поближе.
- Можно в вашей повозке переночевать? Если что - помогу ее сторожить, - спросил Постников. - Только не подумайте чего - я не вор. Сами же видите, только что прибыл.
Старик не сразу отозвался и начал изучать Постникова с величайшим вниманием. Большие оттопыренные уши придавали его лицу простецкое выражение. Носил он расстегнутый стеганый жилет, черный шерстяной джемпер, немаркого цвета рубашку в мелкий орнамент и бесформенные брюки, привычные к полевым работам. Во рту деда сидела трубка с изогнутым чубуком, а над ней нависал толстый крапчатый нос. Из-под кустистых седых бровей покалывали маленькие глазки сельского жителя, который вечно себе на уме.
- Валяй, - разрешил старик. – Какой из тебя жулик? Только если что задумал – башку отстрелю, усек?
- Еще бы не усек.
В деревне Речной улеглась тишина. Ветер давно затих, и слышался разве что лай деревенских собак да вскрикивали сонные голоса в таборе – разные сны снились людям в эту пору. Подкатив с треском к лагерю, дед вынул из прицепа моток толстой проволоки и в несколько оборотов прикрутил ею мотоблок к передку повозки. Постников тем временем сходил до костра, принес полный котелок дымящегося кипятка и достал из мешка банку консервов. Старик выложил золотистые картофельные лепешки и даже небольшой шматок копченого сала. Пили кофе в прицепе при свете старого аккумуляторного фонаря, в то время как по брезентовой кровле уютнейшее постукивал ленивый дождь. Перекусив, растянулись на брезенте, из-под которого в бока упиралась картошка. Говорили обо всем, то есть, Постников, конечно, больше расспрашивал. Спать что-то не хотелось.
- На западной околице ходит оборванная девушка. Она сумасшедшая?
- Заигрывала, никак? Да это же наша Гретхен, которая без соображения! Так вот оно что - ему Гретхен повстречалась, а мы ее за амбарами и в лесу весь день искали! А она, видать, в старый дом опять забралась.
Старик высунулся из-под брезента и заголосил на весь лагерь:
- Госпожа Энгельс! Она в старом доме пряталась! Я же говорил вам: никуда не денется, побоится одна за деревню выходить!
Ему неразборчиво ответила женщина. Дед заполз обратно в фургон и закурил трубку, отчего фонарный свет приобрел сизый оттенок. Зато комары теперь трижды подумают, прежде чем сюда соваться. Старик пояснил:
- Ее болотники из халифата утащили в прошлом году, измывались, а потом выгнали. С тех пор она иногда нормальная, а в другой раз то хлеб выпрашивает, то пляшет на дороге. Голова мутится у нее, видишь ли.
- Тяжелая история, - сказал Постников и чихнул вследствие дыма.
- Это ничего, это пройдет, - ободрил старик и выколотил трубку на бортике фургона.
- Сколько ей лет?
- Да вроде как семнадцать стукнуло к лету.
- Почему так сделали с женщиной на площади? И кто?
- Как почему? Чтобы люди боялись в ополчение идти. У каждого родня есть, и всякий подумает - надо ли ему такое. Но послушай лучше. Ты об этом деле не говори ни с кем – а то мало ли кто тебе попадется. Не то слово брякнул – и кожу с тебя долой, это у них не залежится. Молчание – золото, умные люди до нас установили!
Он так и не назвал своего имени и не просил собеседника представиться. Да и Постников сам уже начал кое-что соображать.
- Как вообще живется здесь?
Дед почесался и ответил:
- Нехорошо живется, тревожно. Главное – на улицу в сумерках не соваться, а ночью теперь и медики не ездят, и полиция не особо. Как живется, спрашиваешь? А я тебе скажу: дома надо сидеть. Дверь на пять замков, на окнах решетка из нержавейки и ставни со звукоизоляцией. Пересидеть можно – но только тихо, и после сумерек со двора ни ногой. Я бы рад на своем огороде жизнь дожить – да ведь как усидишь? Вон беженцы те же идут - отощали, одни ребра торчат, а еще и детей с собой волокут. Им теперь никто куска не подаст, а у меня и картошка, и морковь, и свекла та же – я им недорого обменяю, чего-то из одежды, и обувки возьму. И они живые, не померли с голодухи, и я внукам обновки привез. А как еще – жить-то всем надо.
- А что слышно, если в мировом масштабе? Кто такой Дарах, и откуда имя такое странное?
По словам старика выходило, теперь все странное, вся жизнь странная. Дарах, конечно, имя не настоящее. Но его все так зовут, это старое имя, появилось оно с тех пор, как в Дубов Граде поселились инструкторы из дальних краев, с той стороны. Откуда он сам взялся и где его крестили – того старик не знает и рассказать не может.
Но при этом он намекнул, что Дарах приторговывает людьми. Рабский труд в большом ходу не только в Сером Секторе, где слаба республиканская власть, но и на южном архипелаге, что в двух днях плавания по морю и говорят, что еще и на других материках, о которых мало что известно. Черт его знает - может, этих материков вообще и нету, одна сплошная выдумка, мракобесие. Но спрос на людей имеется, это факт.
- Что же вам дома не сиделось, господин турист? – говорил старик. - Не лучшее время вы нашли, чтобы навестить наши края. Нелегалов теперь стали жестко отлавливать и сажать.
- Это почему?
- Чего непонятного: война близко. Шпионов ловят. Вот вы человек явно образованный и в сельском хозяйстве не чужой. Отчего бы вам не осесть, где спокойнее, и не взять несколько акров хороших земель, заняться надежным, уважительным трудом? Я не спрашиваю, куда вы лыжи навострили. Но если бы спросили меня, то я сказал бы: нечего приключений на собственную шею искать. Оставайтесь тут, живите – мужчин здесь недостаток, работать в поле некому. С картошкой точно не помрете!
- Мне в Баллибей нужно.
- В Баллибей! Тоже мне
Игорь, вдохновения Вам, и удачи!