(такого желанного сговора!) с Делин, Ронове снова отправился в путь.
Мысли его были необыкновенно чисты. Он знал, что следует за тенью, за фантомом, что вероятность успеха и реальной встречи со Стефанией крайне мала, но почему-то рассказ трактирщика о том, что кто-то с ними беседовал, воодушевил Ронове. Может быть – это друг? Если так, то Абрахам, Стефания и Базир больше не одни.
«А если враг?» – вползла едкая мысль, но Ронове погнал её прочь. Всё-таки он был не очень умён и предусмотрителен и от того не желал даже ненужных мыслей допускать и рассматривать такой вариант событий. Ошибка. Непростительная ошибка!
За Ронове выдвинулись остальные церковники. Они были другими. Они были мрачны, сосредоточены и…готовы. Их лица освещало страшное внутреннее решение, к которому они, может быть, были даже расположены ещё до встречи с Делин и до беседы с нею.
А между тем Делин нашла нужные слова. Именно она разработала такой желанный и подходящий для всех план. Впрочем, нет, не для всех.
Тойво не доверял Ронове, он презирал его, но убийство церковника в тайне, в следующем месте остановки было слишком даже для него. И Тойво разрывался между желанием покориться Рене, Церкви и здравомыслию и намекнуть Ронове на подготовленную участь.
Тойво прикрывал воспалённые глаза, представляя, как Делин сейчас добирается до следующего трактирчика окольной дорогой. Она должна доехать до Рекаша, затем срезать и даже обогнать их. И у Тимишоара, у первого же трактирчика ждать.
Она возьмёт там себе комнату, но не назовёт рода своей службы и принадлежности к Церкви. Закажет себе ранний ужин и потребует чистых простыней – вроде бы для сна. К тому времени они как раз доберутся, проведут краткий допрос трактирщика (а вдруг везение?), отужинают и разойдутся по комнатам.
Но рассвета Ронове не увидит. За десять минут до полуночи Тойво, Марк, Винс и Брэм соберутся у Делин для прочтения молитвы о заблудшем брате-Ронове. За пять минут до рокового срока притаятся в коридоре, и ровно в полночь проникнут в комнату.
Винс будет стоять у самых дверей, контролируя, если что, коридор и предостерегая попытку сонного Ронове сбежать. Тойво и Брэм должны будут окружить постель с разных сторон, когда Делин нанесёт первый удар. Марк будет на подхвате…
Всего предполагалось покарать изменника пятью ударами священных кинжалов – по одному удару на каждого. Делин переживала, что не выйдет прочесть приговора – даже в сонном и окружённом состоянии Ронове был охотником, очень опытным и опасным охотником и это не позволяло провести процедуру казни подобающим образом.
«Если Рене послал Делин как наблюдателя и карателя, значит, Рене сомневается в Ронове. Но зачем, во имя креста, он тогда не убил его сразу?» – напряжённо рассуждал Тойво, глядя на широкую спину Ронове, который был всё ещё впереди своего небольшого отряда. Ронове был обычен. Определённо, он не подозревал ни о чём. О, глупец! Бедняга…
«Все заслуживают шанса на искупление… Рене добродетелен. Он надеялся, что его друг избавился от симпатий к врагу. И теперь, когда это оказалось не так, наш долг, священный долг. Покарать мерзавца» – Тойво спорил сам с собою, логическое обоснование готовящейся кары его устраивало, но моральное не радовало.
По душе Тойво были больше кары публичные, не тайные, не ночные, не робкие. А такие, чтобы все видели и слышали преступления осуждаемого. Но, опять же – кто знает, как поведёт себя Ронове в дальнейшем? День-два и, может быть, они действительно наткнутся на зловещую тройку, и что? примут они Ронове?
Да, Тойво подозревал, что Ронове был жесток к его сводной сестре Иас, что сам Ронове далеко не воплощение добродетели и всепрощения, но всё же – как больно и нелегко было решиться оборвать его жизнь. Да ещё и таким образом.
Мучаясь, Тойво едва не пропустил время привала и едва успел спешиться, чтобы не вломиться куда-нибудь в мелкий кустарник. Ели в молчании костровую кашу, при этом Тойво поглядывал лишь на Ронове, поглядывал с опаской (а ну как поймёт?), с мукой (ну нельзя без публичного приговора!), с яростью (мерзавец и предатель!) и с сочувствием (люди…все мы люди).
Но Ронове ничего не замечал. Он набивал желудок, а у Тойво не было аппетита. Как не было его у Винса, у Марка и Брэма. Сложно есть в компании того, кого ты должен будешь убить и убить совершенно справедливо, но того, кто ещё не знает о своей участи.
–До Тимишоара отдыха не будет, – объявил Ронове, нарушая гнетущую тишину. – Мы не так далеки от следа тройки, как думали.
Голос Ронове был печален. Напрасно пытался он скрыть – печаль прорезалась сквозь тон. Да куда деться от этой печали? Будь Ронове храбрее, не был бы сейчас всюду чужим. Был бы умнее, не рванул бы за неизведанной участью!
Хотя, с чего это она неизведанная?
Эти церковники, должно быть. Ещё ни разу не карали своих собратьев. От этого нервность так легко и быстро выдала их. Марк, Винс и Брэм перемигивались. Поглядывали друг на друга, куражились, явно боясь грядущего, но не желали продемонстрировать страха. Тойво был мрачнее прежнего, он не перемигивался, но явно знал.
А что можно знать в таком случае? Только дату смерти. И явно – чужую дату смерти, зная свою, так веселиться не будешь.
Но Ронове не выдал ничего. Глупо было бы разоблачать и травить им нервы – ещё не выдержат, решат, что перейти к действию нужно незамедлительно, а Ронове был решительно против этого – ему хотелось ещё пожить, и, откровенно говоря, да будет луна свидетелем его тайны – он предпочитал умереть от руки Абрахама или Стефании – так будет хотя бы справедливо. Они заслужили право убить его, а Марк, Брэм, Винс и Тойво нет.
Тойво явно не по душе затея товарищей, но он не пойдёт против них, потому что церковник из него хороший, а еще, потому что Тойво давно научился не слушать своего сердца и поступать по долгу.
Одно лишь удивляет Ронове – чего это ребята так осмелели? Ну трактирщика он пожалел опрометчиво, но всё же! Повод это к казни? Или с самого начала его сподвижники по неволе имели такой приказ от Рене, мол, при случае, при первом же случае…
Но над всякой странностью и удивлением рассуждать жизни не хватит, а привал кончается, и дорога снова простирается перед Ронове и спутниками его. Нужно в путь, нужно!
Дороги видят и слышат всё. Они встречают триумфы и падения, тоску, смерти, возрождения – но не могут поведать об этом. Жалобно под напором ветров стонут камни, проклиная бесслезное молчание, гнутся тонкие травинки по обочинам протёртых колёсами, копытами, подошвами и голыми стопами дорог.
И тишина держит в плену их. Не скажут, хоть видели и слышали. Не промолвят, не сдадут! В путь, собирайся в путь, он долог. Бесконечен и похож на божественное наказание и божественную же усладу одновременно. Идти по свежести, идти в неизведанные дали это прекрасно и ужасно одновременно.
Церковников этой дороги зовёт долг. Но дороги видели уже многих должников веры и креста, золота и любви – словом, нагляделись на служителей всякой масти и чуют раскол в маленьком отряде. Но не выдадут.
–Ты бледен… – Брэм поравнял своего коня с лошадью Тойво. – В здоровье ли ты, брат?
–В полном, – сквозь зубы ответил Тойво.
–Струсить думаешь? – допытывался Брэм, явно не понимая, в какую опасную трясину ведёт его собственное бахвальство. А может быть, наивно полагая, что Рене вознаградит его своим доверием за кару такого опасного врага?
Наивно…да, наивно! Рене никогда не наградит. Более того, как предполагал сейчас сам Ронове, прекрасно понимая, что задумали его спутники, в интересах Рене в скором времени. Когда от Брэма и компании убийц закончится польза – предать их публичной каре и припомнить им самоуправство.
Всё-таки Ронове научился в пути своём многому! Даже начал понимать Рене. Осталось научиться понимать самого себя да будущее – и всё, сказка!
Тойво наградил Брэма таким взглядом, что Брэм поперхнулся заготовленными насмешками. Страшный взгляд, грозящий уничтожением за дерзость.
–Ну…держись нас, – отозвался Брэм, овладев собою и отъехал чуть дальше от Тойво, всем своим видом демонстрируя, что ничего не произошло.
Ронове видел краем глаза их мельтешение, но не среагировал – его это не касалось больше, и без того всё предельно ясно.
Тимишоар встретил путников холодным почтением. Здесь часто проезжали да проходили торговцы и скитальцы, купцы, философы, писатели – церковники же тоже были частыми гостями. Это был один из тех немногих регионов, где власть Церкви без всякого сомнения поддерживалась местной властью, от того приём был почтителен, бесстрашен и вежлив.
По мере приближения к съезду на первую улицу Тимишоара спутники Ронове становились всё более возбуждёнными. Конечно, они готовились. Приближался час их доблести, их долга и они не желали ударить в грязь лицом друг перед другом.
Ронове лихо спустился по склону и щегольски въехал в Тимишоар первым. Закат стремительно набирал силу, темнилось небо – ещё четверть часа, от силы полчаса, и всё кончено. Тьма настигнет город, а вечная тьма сомкнётся на горле Ронове.
У первого же постоялого двора Ронове спешился. Пора было сделать привал и испытать судьбу. По поведению своих спутников, по лихорадочно блестящим, прежде невзрачным глазам Марка, по нервности Винса, по бахвальству и развязности Брэма и по мрачности Тойво, Ронове понимал: скоро.
–Я пойду первым, – промолвил Ронове, обращаясь ко всем. Он был спокоен и держался на холодном расстоянии, не выдавая никак в себе то. Что он заметил и о чём догадался. – На этот раз попрошу держать положенное поведение и не влезать с вопросами.
–Да будет так…– лихо отозвался Брэм и с непередаваемой издевательской интонацией вдруг добавил, – командир.
Марк, видимо опасаясь за то, что может струсить, пожелал продемонстрировать своё с Брэмом единство и сплюнул на землю. Винс не решился на столь кардинальную меру, и просто скривил губы, глупо усмехаясь.
–Привяжите лошадей, – велел Ронове и направился к постоялому двору, служившему небольшим приютом для первых путников. Любой, кто был в Тимишоаре больше одного раза, знал, что в этих первых дворах путников встретят не так, как это подобает. Им нальют суп, погреют кашу, и даже взобьют постель, но…
Но суп этот будет жирный, слит из недоеденных за день супов, приготовленный на куриных шкурках и шеях, а каша будет горячей только сверху, внизу это будет пласт холодной и слипшейся дряни. Да и постель будет чиста лишь с первого взгляда – но если вглядишься, увидишь, что крахмалят её поверх грязи, и хрустит она не от свежести или мороза, а от того, что в ней крахмала больше, чем ниток, и лежать на такой неприятно, но выбирать не приходится.
Это дальше, на второй-третьей улице и супы хорошие, и бульоны мясные да рыбные, и каши свежие и бельё постельное пусть и застиранное, но чистое, для тебя одного. А здесь, на въезде ¬ твоя вина, что ты не доехал дальше, и темнота тебя настигла в начале. Плати монеты (да большую сумму!) и довольствуйся дурным обедом и плохими одеялами на кроватях, проеденных жучком или загнивающие уже в изножьях.
Пока Марк, Винс и Брэм привязывали лошадей, уже не скрывая своего недовольства и презрения к Ронове, Тойво нагнал Ронове уже за дверьми и схватил его в
