Отречение

от дела, Вильгельм рассчитывал поручить Арману большую часть дел.
–Единственное, они не должны пересекаться, – повторил Вильгельм. – Базир его порвёт.
–И будет прав, – о многом Арман догадывался, о многом знал, но молчать умел. Его занимала война, а не околовоенные политические интриги.
–Да, – не стал спорить Вильгельм, – но в рядах не должно быть смуты. Если символ отступников, если известный Ронове так низко пал, можно ли верить кому-то ещё?
–Я определю его в поля, – Арман махнул рукой, – это ерунда. А потом, если надо – геройскую смерть притяну.
Вильгельм оглядел своего ближайшего соратника – в каждой черте его было что-то совершенно чужое, что-то хищное, опасное. И в карих лукавых глазах, и в смуглой коже, и в заострённых чертах лица, этот, пожалуй, сможет устроить всё, что надо!
–Пока прибережём, – поторопился Вильгельм, – просто не пересекать!
Разобрав же это дело, Вильгельм вернулся к себе в покои, и даже не удивился, заметив в них Базира. Базир сидел за его столом, уронив голову на руки. При появлении Вильгельма Базир дрогнул, резко обернулся на звук.
–Ничего, сиди, – Вильгельм устал за сегодня, но не выразил никакого неудовольствия. – Хочешь вина?
Он сам увидел кувшинчик из белой глины, свой нетронутый кубок, стоявший так близко к Базиру…вряд ли Базир не чувствовал привлекательного аромата от вина, но всё-таки, он не тронул напиток. Сам Вильгельм едва бы так смог.
–Я стараюсь не пить, – возразил Базир. – Но, похоже, стоит. Может быть, так легче?
–Не легче, нет, – Вильгельм вздохнул и пригубил свой кубок. Но от горечи Базира, от собственного разочарования вино показалось ему пресным. – Тьфу! Так вот, о чём я? не легче ни разу.
–Стефания умерла бы от горя, если бы узнала об измене Ронове, – Базир проигнорировал слова Вильгельма. – Или нет? я не знаю.
–Не умерла бы, – заметил Вильгельм. – Не стала бы она умирать из-за такого нчтожества.
Базир кивнул:
–Пожалуй. У тебя нет выхода на Абрахама? Он должен знать, что Стефании больше нет. конечно, он её называл Болезной, и дурой, и у них были разногласия, но я думаю, что по-своему он любил Стефанию. Это было бы честно сказать ему.
–К сожалению, я не знаю, где его отыскать, – сдержанно отозвался Вильгельм, стараясь не выдать в лице кривой усмешки от фразы «любил её по-своему». Так любил, что аж убил! Молодец, ничего не скажешь!
–Жаль, – Базир не скрывал разочарования, – я бы на его месте хотел бы знать, где покоится Стефания.
«На трактирном дворе» – подумалось Вильгельму, но он отпил ещё вина, чтобы побороть эмоции, вызванные внутренним признанием.
Стефании нет. Давно уже нет. Её могила на трактирном дворе, где возятся свиньи и куры, где быстро прорастает всякая сорная трава, где ни камень, ни дерево не заплачут о ней. И сказать о месте её могилы может только Вильгельм – свидетелей он старался убирать всегда.
Но он не скажет. Стефанию поглотила рыхлая земля. Спрятала дворовая грязь… была Стефания? нет Стефании. А в её могилу ляжет дешёвая зарвавшаяся актрисулька без совести и морали.
«Я этого не хотел…» – сам себе утверждал Вильгельм. И не лгал. Он действительно не хотел, чтобы для Стефании всё закончилось так, но разве это его вина? Есть общее дело, то, что важнее всего. Он не мог подорвать всё из-за какого-то одного происшествия!
И всё-таки смутное чувство появилось в груди Вильгельма, поднялось выше, стало комком в горле, затем запульсировало в голове, отзываясь болью в ехидной трансформации в мысль, и, наконец, отзываясь: «я ничем не лучше Ронове».
–Я пойду, – Базир поднялся, – вижу, что ты переживаешь больше меня. Мне жаль. Жаль, что всё так… я не хотел и тебя расстраивать скандалом.
–Я б его вообще убил! – вдруг сказал Вильгельм, чувствуя, что должен был кому-то это сказать. – Подлец, каких поискать, и спрятался за Елену сразу. Бедная девушка теперь будет опозорена, а ему не будет ничего.
Базир поднялся из-за стола:
–Мне очень стыдно за этого человека. Я надеюсь, что ты не думаешь, что и я такой же подлец? Мы, конечно, были друзьями, но это не значит, что я такой же! Я докажу!
Вильгельм не остановил Базира. Он был доволен. Базир – прекрасный, открытый, честный человек, горел стыдом, и этот стыд, ровно, как и горечь, должны были вести его по намеченному пути уда лучше, чем Вильгельм даже предполагал.
Подумав об этом, Вильгельм пришёл к выводу, что и в подлецах есть выгода, и  не стоит так уж их клеймить с точки зрения совести, ведь на их фоне самые лучшие люди хотят быть ещё лучше, ещё чище, и это, по мнению Вильгельма – было интересной полемикой, которой он пока не мог ни с кем поделиться.
Пока Вильгельм пытался найти откровение во вкусе подаренного вина, Базир уснуть, Ронове отыскать что-то холодное для пострадавшего носа, а Елена С. выплакать все слёзы своей наивности, совсем на другом конце жизни, но не так далеко от штаба отступников Абрахам закалывал кинжалом говорливого человека.
Нет, началось всё вполне невинно. Абрахам, шедший на этот раз по следу одного оборотня, который где-то в этих окрестностях похищал детей, заглянул в лавку, чтобы пополнить запасы соли, спичек и вяленого мяса. Здесь же, пока ему перевязывали купленное, Абрахам стал свидетелем разговора лавочника и его приятеля.
По долгу службы своей правде Абрахам прислушался к этому разговору и сначала решил, что эти двое говорят о Цитадели лишь болтая, но по мере развития диалога услышал фразу от лавочника:
–Они им покажут! И без помощи Церкви, помяни моё слово!
Это уже было интересно, и Абрахам, притворившись, что выбирает ещё ветчины, услышал ещё больше, что привело его к мыслям о том, что речь шла о штабе отступников, то есть о том самом месте, которое так влекло предательницу-Стефанию, и которое стремился укрепить Вильгельм.
Судя по свободному говору лавочника и его приятеля – такие разговоры были в порядке вещей и Абрахам, навострив слух до предела, продолжал прислушиваться, и выяснил совсем невероятное:
–Стефания и Ронове обещают на свадьбе объявить войну…– тихо сказал лавочник.
Здесь Абрахама опрокинуло изнутри. Все три моменты были невероятны. Во-первых, война, которую должны были объявить самой Цитадели под самым носом Церкви! Во-вторых, присутствие Ронове, а в-третьих, тот малый факт, что Ронове должен жениться на той, кого Абрахам сам же и убил.
Торчать в лавке больше было нельзя и Абрахам, снедаемый всеми чувствами, покинул её, но не ушёл далеко, и вскоре, увидев, как появился приятель лавочника, последовал за ним, нагнал, и, магией да силой сведя его в сторону, приступил к допросу с пристрастием.
Допрос ему был привычен, а вот итог не понравился.
Выходило, что Стефания (та самая, которую Абрахам убил!) прибыла в штаб отступников, где присоединилась к Вильгельму и прочим. Но этого мало – туда же прибыл Ронове, и вскоре они на пару начали свою работу по вовлечению в штаб людей, желающих бороться с Цитаделью, но не под властью Церкви. Остальное Абрахам знал: свадьба, на которой объявлено будет о войне.
Лгать этот человек не мог – Абрахам умел пытать, но единственный вариант, который видел сам Абрахам, чтобы разобраться во всей несуразице – это то, что этот человек не знал правды. Стефания была мертва! Абрахам сам убедился в этом, он чувствовал, как из неё уходит жизнь, чувствовал, как меняется запах её грязной предательской крови, и вот теперь – здрасьте! – замуж и война.
Этого не могло быть!
–Она жива, жива! – плакал человек, невовремя открывший свой рот в лавчонке и теперь нашедший свою участь где-то между сточными канавами, от которых невыносимо несло рыбой.
Это Абрахама уже не интересовало: ответ был неправильным, и он ловко перерезал болтуну горло, и тело, неловко осев, сползло к его ногам, после чего Абрахам умелым пинком отправил его в недолгий бесславный полёт сточной канавы.
–Тварь…– прошипел Абрахам, обращаясь одновременно к Стефании, которая как-то оказалась жива, чего не могло быть. И ко всей ситуации в целом.
Но сожалеть было некогда. Абрахам понимал, что продолжать дальнейший путь он не сможет, нельзя уходить вперёд, оставляя за спиной непонятную ситуацию, которая могла обернуться против него же самого. Нужно было встать и идти назад, искать штаб этих отступников, заявиться в него и своими глазами увидеть эту недобиту Стефанию, если она, конечно. На самом деле там.
А если это не она, то Ронове уж точно тот. И с него можно стребовать ответ: почему он называет кого-то Стефанией?
Абрахам не стал долго колебаться. День клонился к полудню, а он уже знал информацию от болтуна, уже переговорил с лавочником (да просит Небо его болтливую душу) и шёл по указанному направлению.
Найти штаб оказалось несложно. Куда занятнее оказалось то, что там уже толпилось много народу, и на свадьбу это было мало похоже. Да, воздух кружило и пьянило от ароматов, от духоты, от жара, от толпы, но звучали…слёзы?
–Да ладно, не такая уж она и плохая жена! – проворчал сам себе Абрахам, досадуя на то, что даже эту простую шутку ему некому рассказать. Растолкав же пару-тройку попавшихся ему на пути одинаково грустных и озлобленных стаек гостей, среди которых кто-то его может быть даже узнал, Абрахам выяснил удивительное: на самом торжестве Стефания была убита.
–Дежавю? – Абрахам не понял. – Или она насовсем?
Что-то творилось непонятное, и это что-то Абрахам был обязан выяснить. Хотя бы для очистки собственной совести и укрепления веры в свою правду, а то он даже начинал сомневаться в том, что всё было реальностью!
Он решил присутствовать на похоронах, и толкался неподалёку от основного штабного домика, приняв заранее другой облик, который могли бы разгадать сильные маги, если бы захотели. Абрахам напитывался слухами, и уже знал о визите Базира, о какой-то девчонке, что пыталась залезть в постель к Ронове (который оказался тем самым, да), но ждал. Абрахам не торопился себя разоблачать, он видел и Вильгельма мельком, и Ронове скорбящего, и взбешенно-яростного Базира, но пока не понимал какого чёрта кто-то смог умереть аж дважды!
16.
Базир знал, что смерть меняет черты лица. Он поразился этому, когда встретил смерть впервые, и до сих пор не привык, есть вещи, к которым всё-таки никогда не привыкнешь.
Церемония прощания со Стефанией была зловещей. Собрались все отступники, набились во дворе Штаба, готовые проводить свой символ в последний путь и отомстить за него. Базир не замечал никого, ни заинтересованных взглядов в свою сторону от прибывающих проститься новых соратников Штаба, ни задумчивого, оценивающего взгляда Вильгельма, ни быстрого взгляда Ронове…
Базир вообще не смотрел в сторону Ронове. Это было выше его сил. Он понимал, что поздно уже обвинять этого человека в низости, в подлости и в предательстве, но отсутствие обвинений – это ещё не мир, это ещё совсем не прощение.
Не замечал Базир и пристального прозрачного взгляда в свою спину, которым гипнотизировал его кто-то из присутствовавших соратников. Никто, откровенно говоря, толком и не знал этого человека – всем он кого-то смутно напоминал, какого-то мимолётного знакомого, но никто и не выспрашивал. Да и мало кто мог бы оказаться внимательным настолько, чтобы заметить, что человеческий облик – это лишь маска.
Вильгельм заметил, он