Отречение

никакого Абрахама здесь не было, и быть не могло! Но возмущение не пришло на ум.
–Я думаю, он пришёл проститься со Стефанией. он не сказал ничего, но я думаю, иначе он бы не пришёл. Вильгельм и он враги.
–Абрахам всегда был до ужаса принципиален и фанатичен, – кивнул Арман, – я помню. Я был хорош в боевых заклинаниях, зато с теорией всегда было плохо. Был однажды экзамен… я подсел к лучшему ученику, к нашему Абрахаму, в полной уверенности, что смогу у него списать, так он, поняв мой замысел, мгновенно отсел.
Баизр в изумлении смотрел на Армана, пытаясь представить его за списыванием, и Абрахама, прикрывающего пергамент рукою…не вышло.
–Не веришь? – угадал Арман. – Сам себе не верю. Я был молод, был упрям, был бешеным. С годами пришлось поменяться, пришлось найти своё место, но прошлое иногда нагоняет. Идёшь так, смотришь на деревья, и вдруг что-то вспоминаешь.
Базир не знал как реагировать. Он отвык от подобных разговоров, не с кем было их вести, и не зачем.
–Говорят, забвение лечит, – продолжал Арман, – но я думаю, что лечит память. Нельзя забывать ничего, так ты видишь, как меняешься сам, и меняется мир вокруг тебя. Вот я когда Вильгельма впервые увидел, так подумал, что он торгаш и делец обыкновенный. А сейчас я знаю, что он идейный. Или вот тебя…знаешь, когда увидел, подумал, что ты хлюпик какой-то, ну прозрачный, взгляд невыразительный, нескладный, а теперь смотрю и думаю, что ты решительный человек, значительный.
–Спасибо. Наверное…– Базир растерялся, и вдруг против воли улыбнулся. Арман, которого он знал едва-едва через Вильгельма, странным образом благотворно на него подействовал и расположил. Гроб с телом Стефании на его глазах опускали в могилу, опускали бережно, навсегда скрывая её, и Базиру стало невыносимо тоскливо.
Он попытался последовать совету Армана и неожиданно признался:
–Я когда увидел Стефу первый раз, подумал, что она какая-то неуклюжая дурочка, увивающаяся за Ронове. Я таких знал.
–И когда ты понял, что это не так? – спросил Арман с живым интересом.
–Почти сразу. Абрахам называл её Болезной, а она не реагировала. А потом мы сделали вылазку, и я понял, что она не слабачка, и не дурочка совсем, а просто как неприкаянная какая-то. А вот неуклюжей она осталась, да…
–Она сделала многое. Она помогла сплотить наши ряды. Теперь к нам присоединяются те, кто готов воевать до конца с Цитаделью, но не подчиняться Церкви, не подчиняться таким, как Рене.
–Я понимаю, – заверил Базир, – но лучше бы умер Ронове! Он трус и предатель. Он…
–Знаю, – спокойно ответил Арман, – но, ирония в том, что такие обычно живут дольше, когда достойные уходят. Кара однажды настигнет его, судьбу никто не отменял, но ты не приближай этого часа, мой друг.
Базир обещал не говорить никому о том, что видел в комнате Ронове, и не удержался. Арман был располагающим, спокойным и очень вдумчивым.
–Он изменил ей с Еленой. Её тело омывали, а он…
Базир задохнулся от гнева и облокотился на стену, чтобы устоять. Арман не был удивлён – он знал произошедшее лучше Базира и поспешил среагировать:
–Женщины ошибаются. Но если нам дорога память о Стефании, мы не заговорим об этом. И ты, Базир, помни что видел, но держи это в себе. Может быть, однажды это поможет тебе, наполнит тебя гневом и даст тебе сил, а может быть ты обретёшь в себе равновесие и простишь его. Но говорить об этом…– Арман многозначительно покачал головой.
Базир смотрел как засыпают землёй могилу. Засыпают в спешке, решительно и быстро, будто бы бояться, что иначе кто-то вылезет из её пустоты…
А Базир всё бы отдал, если бы они не спешили, и позволили бы взглянуть ещё раз на мёртвое, совсем чужое лицо. Потому что иначе он не увидит его больше никогда.
–Ночью будет совещание, – вдруг сказал Арман, заставляя Базира отвести взгляд от погребения. Голос его решительным образом переменился, от тихого и ласкового, лукавого, стал твёрдым и ясным. – К нам прибывают всё больше и больше. Мы получаем множество писем, а это значит, что время горести кончилось, пришло время воевать. И заодно посвятить в курс дела тебя, мой друг.
–Ронове будет? – спросил Базир. это единственное, что его сейчас волновало. Совещание? Да хоть два! Военное? Заверните! Но Ронове терпеть рядом с собой? Дудки!
–Нет, – ответил Арман, мгновенно решив, как именно он избавится от Ронове. Надобность в нём практически исчерпана, выходит, что можно опоить его от греха, для пущей безопасности, сонным отваром и сказать всем, что для спокойствия и от горя. Поверят!
–Вы так верите в меня? – Базир поражался. – Я не знаю даже почему.
–Стефания верила, всегда говорила, что если бы ты был рядом, она справилась бы быстрее, – солгал и не солгал Арман. Такие речи действительно были – в этом заключалась правда, но вот исходили они не от настоящей Стефании, что погребли на проходном гостевом дворе среди грязи и забвения, а от вылощенной её копии. – Ну так что? она же была права?
–Да, – Базир даже кивнул. Он странно себя чувствовал, ему казалось, что он может снести горы, если придётся, что может в одиночку победить хоть всю Цитадель, и пусть это чувство длилось лишь мгновение, это было неважно – оно было, и Базир поверил в то, что преодолеет ради памяти о Стефании и её веры в него – всё.
–Тогда советую отужинать пораньше, – это Арман произнёс уже совсем деловым тоном и откланялся. Суть его встречи с Базиром сводилась к очень простому прощупыванию на предмет того, что нужно было Абрахаму от разговора с ним, и готов ли Базир к работе? Первое нельзя было выяснить, так как Абрахам не пожелал раскрыть Базиру правды, и поведать ему, что Стефания, в общем-то, мертва уже довольно долго и явно сгнила. А вот  второе Армана удовлетворило: Базир готов к работе и не пожалеет никого. В особенности не пожалеет себя.
Арман и Вильгельм получасом позже, когда закончилась основная часть церемонии и остались лишь скорбящие, да желающие засвидетельствовать свою скорбь обезумевшему от горя (на самом деле уже пьяному) Ронове, и ещё те, кому предстояло быть на ночном совещании.
Но это всё не интересовало Вильгельма. Ему нужно было убраться от Штаба как можно дальше – его держали договоры с Цитаделью, и та не должна была прознать так быстро об его участии.
–Абрахам не сказал ему ничего. Он не врёт, – Арман быстро пересказал содержание своего диалога с Базиром. Оба спешили, потому не прибегали к эмоциональной окраске своей беседы, изъяснялись фактами. И Вильгельм не стал уточнять, откуда Арман знает, что Базир ему не солгал – на Армана можно было положиться, если говорит, что не врёт, значит, не врёт.
–Сколько будет на совещании?
–Четырнадцать при плохом раскладе, до семнадцати при хорошем, – ответил Арман. – Церковники из числа предателей, Базир, я, несколько наших…
–Верю! – Вильгельм поднял ладонь вверх, останавливая Армана. Ни к чему было обсуждать кандидатов в лидерство штаба Отступников – всё самое важное уже оговорено.
–Ронове опоят, – закончил Арман, зная, что Вильгельм спросит о нём, и опережая.
–С чего начнёте? – Вильгельм поднял глаза на своё доверенное лицо. Он предлагал несколько вариантов Арману, и тот должен был известить Вильгельма о решении:
–С письма.
Письмо… всё-таки письмо! Официальное письмо от имени всех отступников, направленное Рене – верховному лидеру Церкви Животворящего Креста, Церкви Святого Сердца – самых крупных, и примыкающих под их власть церкувшек. Письмо наглое, дерзкое, гласящее о разочаровании в кресте и в служителях его, предлагающее передать все ресурсы настоящим борцам с Цитаделью, и разрешающее переход служителей Церквей к Отступившим в свободной форме.
Это письмо должно было разорвать Церковный мир, возмутить, всколыхнуть его…
Так, наверное, и было бы, если бы во главе Церквей не стоял Рене.
Рене давно сообразил куда дует ветер. А сообразив, сумел обзавестись шпионами в рядах Отступников, притом среди них один входил в круг доверенных лиц, тех самых, что должны были присутствовать на ночном совещании.
Рене узнал о планирующемся расколе Церкви и понял, что увязает. Власть, только-только попавшая к нему, могла уплыть. Конечно, часть людей, может быть, даже большая часть, останется с ним, но сомнения, а они всегда будут, и слухи о победах (а такие тоже будут) могут отвернуть сторонников, а даже если не отвернуть, то посеять смуту. И что тогда?
Рене понимал, что действовать ему нужно быстро, очень быстро. он получал тревожные вести из штаба, весть о прибытии Стефании (не убили её силы гнева!), о перебежке Ронове (предатель приспособился!), об их свадьбе, на которой символично должны были объявить войну Цитадели (позёры!), и, наконец, о гибели Стефании.
Но нужно было сохранять лицо. Рене знал, что ненависть не поможет, и открытое противостояние – не выход, а тупик.  Для победы же придётся быть гибким и подлым. А значит…
Первым шагом он назначил день молебнов об ушедшей Стефании. для церковного мира это был ступор: ещё вчера её разыскивали как предательницу. А сегодня отпеваем, словно мученицу?
Но Рене объяснил:
–Заблудшая овечка нуждалась в защите света. Её использовали и отвратили от креста, и она сама нашла путь к свету, не совсем к тому, который ждал её, не совсем к тому, что был праведен и достоин её внимания, но всё-таки к свету. И мы должны это учесть, а значит, и проводить её в последний путь с почестями.
Объяснение вышло непонятным, но молебны вознесли. Прознав об этом, Вильгельм переглянулся с Арманом:
–Какого…
–Он не хочет проиграть, – объяснил Арман, который прекрасно знал, что такое тактика и стратегия.  – Стелет соломку на будущее.
–Каков подлец! – восхитился Вильгельм. – И всё это он прикрывает крестом.
–Чем может, тем и прикрывает! – отозвался Арман и послал гонца, чтобы тот на словах передал благодарность Рене за понимание.
Рене понял ехидство в этом жесте, но сделал вид, что тронут до слёз, расцеловал гонца, дал ему крестное знамение и пообещал молиться за его возвращение.
–Скотина!..– прокомментировал Вильгельм, когда гонец заявился назад.
Арман ничего не сказал. Он понимал, что так Рене сделал второй шаг по налаживанию отношений с отступниками. Вместо того, чтобы объявлять им войну и клеймить их как богохульников, он предпочёл поистине едкий путь, путь дружбы и мудрого снисхождения.
–Он присоединит к нам часть своих людей и поделится ресурсами, – объяснил Арман, когда Вильгельм затребовал от него ответа насчёт Рене. – Но только цена этой дружбе – тлен. Если мы победим, Рене был с нами. И мы тогда будем слабы, а он сместит нас – лучшие силы он оставит при себе. А если мы проиграем, то войну начал не он, и всего лишь позволил нам её начать, и у Цитадели к нему не будет формальных претензий, и он заключит с ними мир.
–Вот же…– Вильгельм не скрывал своего раздражённого восхищения. Ему казалось, что это он один в состоянии предусмотреть всё. Но, как верно знал Арман, у Вильгельма была идея. А вот у Рене не было идеи – он по своему усмотрению вынимал из предыдущей краеугольные камни, заменяя их новыми, и делал вид, что идея та же, только малость сменился концепт.
И именно это позволяло Рене сделать то, что не просчитал Вильгельм.
–Должна быть смута, – возражал он. – Письмо должно быть наглым,