шевельнулись занавески в окне самого трактирчика: женщина, наверное, это была она, вспугнутая Абрахамом, не смогла сдержать любопытство. Это почему-то отозвалось в нём раздражением: почему она так любопытна? Почему они вообще все любопытны? Почему не следуют словам, когда это надо? Стефания, и эта…
Одинаковые! Люди! Слабость…
Земля не отзывалась, оставалась равнодушной ко всяким попыткам Абрахам ощутить, где именно нашла свой последний приют его последняя человеческая (ослабившая его дух!) привязанность. Но не нашё он этого приюта, а потому, выбрав место поудобнее, опустился на колени опять, и обратился к земле:
– Здравствуй, Болезная. Ты знай, я тебя ни в чём не виню. Ты дурочка, а я тебя не уберёг. Но ничего, покойся с миром, ибо тот, кто виновен во всём, тот, кто виновен в твоей смерти, был убит этой ночью.
Земля не отозвалась и на это: то ли не разделяла она мыслей Абрахама, то ли была просто глуха?..
Но тишина. Убийственная едкая.
Абрахам обернулся, огляделся…что ж, это не самое плохое место для смерти. Летом здесь, должно быть, красиво. Вон там тонкая яблоня и раскидистая вишня. Сейчас замёрзли, конечно, но отогреются с солнцем, которого здесь, наверное, много – плоская местность, нет здесь ни гор, ни лесочка – всё заливает солнечный свет. Жаль, нет ни водоёма, ни прудика, ни речки – совсем было бы хорошо. Но это неважно.
Мы не выбираем, где умереть. И не выбираем как. Мы этого почти не можем сделать и даже предвидеть…
Впрочем, а правда ли не можем? Некоторые могут.
Абрахам поднялся с земли, отряхнулся, не задумываясь уже о правильности и неправильности своего поступка, затем снова вскинул руку, призывая то, что должен был призвать.
Когда огонь сорвался с его пальцев, женщина, таившаяся за занавеской, не стерпела, выскочила на улицу в истерике и слезах:
–Что вы делаете? Перестаньте! Перестаньте сейчас же!
Абрахам уже, конечно, не слушал. Он провёл ладонью, с которой струилось пламя над землёй, и та загорелась, запылала так лихо и быстро, словно была бумажной.
–Помогите! – взвизгнула женщина, и Абрахам обратил на неё внимание, и, не сводя с неё взгляда, развернул ладони…
Пламя обрушилось на трактир. Кто там был? Кухарки? Слуги? Посетители? Абрахам не знал. Не знал того и слепой, яростный огонь. Кто-то закричал, чья-то фигура в пламени показалась на пороге, скатилась в усыхающую желтую траву, женщина бросилась, не помня себя, к горящему.
Они все страшно кричали и шумели. Плакали, бегали, молили, грозились, ругались. Словно это имело какое-то значение для Абрахама или для пламени, что лилось с его беспощадных пальцев. Он не жалел себя, почему он должен был жалеть других?
Даже скотина – мелкая живность заверещала, забегала, чувствуя неминуемое и страшное, пока кто-то, лихо оббежав вокруг трактира, не выхватил несчастных поросят и несушек, и не вынес их, спасая от обезумевшей стихи и не менее обезумевшего человека, что клялся служить добродетели и свету и искренне верил в свою клятву.
У него не получалось жить чистым светом. Цитадель требовала то, что расходилось с его взглядами, Церковь другое, затем, третий путь, потребовал от него нового отступления. Но сколько может отступать человек и маг?
Абрахам хотел жить чистым светом, но в результате чистый свет снизошёл к нему лишь сейчас, сорвался заклинанием с его собственных рук, лился карающим огнём, потому что для людской души (да будь ты хоть трижды магом, душа у тебя людская!), чистый свет – кара и пламя. Абрахам же не мог этого понять и принять.
Он жил верой, жил устремлением к добродетели, но сколько бы он к ней не бежал, она оказывалась обманной, не той, а Абрахама относило всё дальше и дальше во тьму, тянуло куда-то на самое дно, и не было, кажется, оттуда выхода.
–Вы сгорите! – верещал какой-то смешной, напуганный человечек, выскочивший из трактира в числе первых. Он видел, что творит Абрахам, но не считал помешательство причиной, по которой можно было позволить человеку сгинуть.
Но Абрахам его не слушал. Потому что знал – эти слова сбивают с пути, ведут к слабости. Огонь – это кара, это чистый свет, а чистый свет не может сжечь! А даже если так начертано высшей волей, то так и должно быть, смерть от света – это самая лёгкая смерть.
И душа Абрахама, укоренившаяся самостоятельным образом в этом ответе, ликовала и успокаивалась в первый раз в жизни.
Он стоял – безумный, чернеющий в пламени, которое уже не лилось с его пальцев, но которое окружало его, и был счастливо-спокоен на этой замерзающей земле, среди перепуганных людей, которые что-то кричали и о чём-то взывали к нему.
«Я отомстил…всем. Всем! И добродетели. И небу. И Вильгельму. И даже себе!» – мысль была безумной, а от пламени, что подступало к нему всё ближе и отчётливее, было всё жарче. Мелькнула паническая мысль об освобождении, но её Абрахам тут же отмёл в сторону. И даже когда лопнула кожа на сапоге от жара, и когда загорелся плащ, он не шевельнулся, а затем, счастливо улыбаясь, освобожденный и жуткий, упокоивший своё бешенство в карающем огне, запылал и сам…
Кого-то от запаха горелого мяса вывернуло сразу. Кто-то предпочёл потерять сознание. Но пламя, сожрав тело, наконец, отступило и утихло, оставляя обожжённую изуродованную землю, сгоревший постоялый двор, разрушившийся обугленный трактир и горстку людей, ставших свидетелями этого безумства.
–Кто-нибудь…– отчаянно заикаясь от увиденного, всё ещё не находя сил для осознания произошедшего, подал голос высокий, крепко сбитый молодой мужчина, – кто-нибудь, во имя всего…
–Да что это было?! – истерически взвизгнула молодая девчонка из числа кухарок. На ней не было лица. Это её вывернуло меньше минуты назад.
–Я не…– хозяйка обгорелого трактира, лишившаяся всего, держалась холоднее и рассудительнее, – я не знаю. Бертран, Катрина, я искренне надеюсь, что вы не станете болтать об этом.
Молодой мужчина, что заикался и бледная кухарка кивнули. Клятв они, конечно, не сдержат, но хотя бы сделать вид смогут.
–Я свяжусь с господином Вильгельмом, – объяснила хозяйка без хозяйства и зашагала между ошалелых людей. Кто-то должен был хранить спокойствие и она готовилась его хранить до тех пор, пока господин Вильгельм не примчится и не разберет ситуацию.
Ну откуда она могла знать, что и Вильгельма этой ночью не стало?
18.
Базир держался ближе к Арману с самого начала совещания. Как-то спокойнее ему было рядом с этим магом. Конечно, Базир уже был лишён какой-либо предвзятости к магам или вообще к представителям магического братства, но всё-таки удивлялся сам себе. Но, что можно было сделать в такой ситуации? Арман действительно казался Базиру воплощением благоразумия. К тому же его Базир знал. А вот тех, с кем его спешно начали знакомить – нет. И то, что эти люди (и не только люди) знали его, ситуацию никак не исправляло, а напротив – ухудшало её. У всех них была возможность судить о нём заранее, а у него такой возможности не было.
Арман был тактичен и коротко представлял Базиру гостей. Сначала он честно пытался запомнить их имена, но вскоре сдался и просто кивал – всё-таки очень тяжело было сразу же удержать всех в памяти. Он запомнил только оборотня Уэтта (а попробуй не запомнить оборотня, от которого несёт запахом мокрой псины, и который выглядит так грозно, словно ты ему личное оскорбление нанёс, вдобавок обладающего массивной уродливой квадратной челюстью, заметно выступающей вперёд); вампира Марека (тот просто нагло сел рядом с Базиром, и немигающими чёрными глазами уставился на него); представительницу старых Церквей – Миниру – разочаровавшуюся в Животворящем Кресте и бежавшую под укрепление отступников; и ещё представителя отступников – Глэда, который выглядел самым дружелюбным и приятным в этой мрачной компании.
После приветствий Арман заговорил:
–Вы все знаете цель нашего собрания, и теперь, когда приветствие пройдено, я думаю, нам пора перейти к непосредственному обсуждению войны. Марек, тебе слово.
Вампир, сидевший подле Базира каменным изваянием, встрепенулся, легко поднялся и заговорил. Его голос был негромкий, ласковый, как и у всех вампиров, но не прислушаться к нему было нельзя. Марека Базир видел и прежде, но никогда вампир не казался ему серьёзным или таким устрашающим как сейчас. Раньше он выглядел как нервический, слабый вампир, и был даже для Базира кем-то вроде раздражающего шута, но сейчас он понимал, что всё это было маской, и Марек успешно играл роль, не вызывая ни у кого никакого подозрения. Доклад же его был поразителен.
–Если я скажу, что наши силы неравны, это будет комплиментом. Наши силы проигрывают всухую даже в логическом остатке. Цитадель имеет на своей прикормке на текущий момент два десятка боевых магов, почти три дюжины ведьм, ещё по дюжине вампиров и вурдалаков, полсотни оборотней. И это я молчу про всякую дрянь вроде дриад, русалок и прочую шваль. Они давят нас числом. Девять или десять к одному.
–И как вы собираетесь биться? – не выдержала какая-то женщина, сидевшая в самом отдалении от Базира. Она была так далеко, что он даже не увидел её, всё, что мог видеть – кусок рыжих волос.
Марек не отреагировал на неё, он взглянул на Армана:
–Мне продолжать?
–Да, разумеется, – поспешил заверить Арман.
–Мы проигрываем в количестве. И это не считая того, что некоторые категории магов, как некроманты или ведьмы могут поднимать под свои заклинания новые силы, а то и призывать мёртвых.
Базир обернулся к Арману, не понимая, почему и марек, и сам Арман так спокойны.
–Но, дабы удержать вас от паники, – усмехнулся Марек, точно угадав (а может, и в самом деле – прочтя мысль Базира), – на стороне численности нет порядка. Они хаотичны и самовлюбленны. Прошли времена, когда Цитадель представляла собой иерархию, когда делилась на высших и низших магических представителей, когда делилась…
–Когда такие как мы были внизу? – голос Уэтта был похож на лай. Да и вид его сделался ещё более суровым, сейчас он был точно готов броситься на Марека.
–Довольно! – ответил за Марека Арман, поднимаясь. – И ты, Уэтт, со своей стаей, и ты, Марек, со своими…со своими, вы оба служители новой битвы. Так следуйте за нею, так бейтесь. К чему старые обиды? К чему? Вы оба не под властью Цитадели, но боретесь против неё! Цитадель ущемила вашу свободу также, как ущемила свободу людей.
–Кстати, об этом, – вдруг кивнул Марек, оборачиваясь к Арману и вглядываясь в него пристально, – какие гарантии вы даёте мне и моим братьям, что и наша свобода будет равна вашей, если мы пойдём биться против Цитадели?
–Что? – Арман рассмеялся. – Марек, мы обсуждали. Вы больше не…
–Не Цитадель, – подтвердил вампир, – но я и мои братья всё ещё вампиры. Мы не поддерживаем Цитадель, потому что та притесняет нас. Какие гарантии нам дадите вы, что не станете поступать также, если мы придём биться за вас?
–Кажется, ты уже здесь, – Арман развёл руками.
–Я могу уйти и отозвать своих, – объяснил Марек. Он не улыбался. Он ждал решения. Рокового решения и Базир начинал понимать, что совещание не такое простое, как ему казалось. Возможно оно первое, такое серьёзное, и впервые поднимало ту тему, о которой сам Базир периодически задумывался против воли: как будет дальше, если победа всё-таки
