молодой, а приходил старый. Потом еще какие-то женщины приходили, они разговаривали до утра. Я старалась не слушать, у меня голова болит от их разговоров, но часть слышала. Они что-то все говорили про пришествие демонов, что нашу землю пришли захватывать какие-то черные. Мама верила в эту чушь, а я подчинялась. Мне недолго осталось учиться, потом мы решили с Альбертом съехаться и жить отдельно.
– А Альберт – это твой парень? – спросила Сюзанна.
¬– Да, я его очень люблю, а он меня. Его родители не против наших отношений, они меня так любят, жалеют, – Кристина разрыдалась.
– Тебе надо поспать, куда тебя отвезти? Может, к Альберту? У них найдется свободная комната для тебя? – спросил Вальц.
– Да, я написала Альберту, он все рассказал родителям, они ждут меня, – закивала Кристина.
– Вот и хорошо. Поспишь, отдохнешь, а потом Сюзанна приедет за тобой, и мы еще раз поговорим. Пока ни о чем не думай, постарайся уснуть. Все вспомним вместе, не переживай. И маме твоей поможем, – сказал Вальц, все это время не выпуская ее ладоней. Девочка кивнула, раскрыв, наконец, глаза, и Вальц увидел девушку с фотографии из дела, ее маму, но с другим, не потерянным чужим взглядом, а другую, смертельно желавшую вырваться на свободу.
8
Москва
Самолет мягко приземлился в Шереметьеве, пилот филигранно коснулся земли, и пассажиры радостно зааплодировали. Аня была в первых рядах восторженных пассажиров, начитавшись еще до поездки о нравах русских. Ей очень нравилась эта традиция, так характерная для русского характера, привыкшего доверятся случаю и искренне радовавшегося, когда этот случай не становился фатальным, трагическим. Ане все нравилось, она еле стояла на ногах от нетерпения, хотелось все время куда-то бежать, что-то делать, а долгие часы в самолете стали для нее настоящим адом.
Уже на стойке регистрации в аэропорту Мюнхена она вся превратилась вслух, слушая русскую речь, знакомую, на первый взгляд, но такую разную, часто непонятную, что у нее кружилась голова. Андре не мешал ей, сам испытывая сильное волнение, как будто бы он спешил на свидание с девушкой. А так оно и было, у него должно быть свидание с Оксаной, не только у него, правда, но это ни коим образом не умаляло волнительности момента. Аню провожали ее подруга Мария-Луиза вместе с мамой, было очень забавно наблюдать за ними, прощавшимися на целый век. Машкина семья в полном составе через день улетала в Америку, в США. Девочки шутили, что они улетают на разные планеты, и что-то было в этой шутке правдивого. Они договорились каждый день делиться впечатлениями, завели отдельный канал в инстаграме, где каждая должна была вести короткие репортажи на английском, и тут проявлялась абсолютно немецкая или, пожалуй, английская черта – совмещать приятное с полезным.
В Москву они прилетели днем. Попав в аэропорт, Аня и вовсе растерялась. Вокруг было столько людей, говорящих по-русски, она пыталась уловить смысл, но быстро терялась в потоке слов и шуток, которых она не понимала. А еще ее расстроило то, что никто не обратил на них внимания, она ждала хотя бы улыбки, добродушного кивка, но вокруг властвовало беспредельное безразличие. Андре тоже был поражен, но иначе, такого количества красивых девушек в одном месте он не видел очень давно. Девушки спешили на море, и, судя по довольно откровенным платьям, были готовы прямо с трапа идти на пляж. Аня совсем засмущалась, чувствуя себя в этом цветнике гадким утенком, одетая в целомудренные голубые джинсы и белую футболку с ярким принтом картины современных импрессионистов. Когда они подходили к аэроэкспрессу, получив весь небольшой багаж, состоящий в основном из вещей Ани, к ним подошел молодой человек в белой рубашке с коротким рукавами и серых брюках. Он показал Андре удостоверение и по-английски попросил его предъявить документы. Андре не стал возражать и достал их паспорта. Молодой человек проверил документы и улыбнулся Ане, поздравив ее с первым визитом в Москву. Она заулыбалась, покраснев от смущения и радости.
Прокатившись до вокзала, а потом на метро, руководила всем Аня, заранее проложившая маршрут, они добрались до гостиницы «Измайлово». Поблуждав по коридорам и этажам, они нашли свой номер, небольшой, с двумя комнатами, спальню Андре отдал Ане, а сам устроился на диване в гостиной. Номер был чистый, только-только после ремонта, и все же в этом здании витал дух другого государства, прошедшей эпохи. Пока Аня мылась в душе, Андре прилег на диване в чем был и задремал, вспоминая их путешествие по московскому метро, где им пришлось влиться в общий темп толпы, неизменно спешащей, нетерпящей чужого промедления. Теперь он понимал, почему Оксана собиралась провести для них экскурсию по станциям московского метро. Аня так просто не хотела уходить оттуда, и только вещи сдерживали ее, с ними было неудобно лавировать между потоками. Он подумал об Оксане, она освободится через два дня, они приехали раньше, Аня хотела сама погулять по городу.
Андре вспоминал Москву, которую ему рисовала в своих рассказах Катя, далекую, немного хмурую, открытую и опасную, гостеприимную и жестокую. Сейчас это был совсем другой город. Здесь по-другому дышалось, его совершенно не волновал языковой барьер, его знаний языка было достаточно для нормальной жизни в Москве, тем более, что многие знали английский, а девушка на ресепшене, увидев их паспорта, стала разговаривать с ними по-немецки, смеясь, что наконец-то ей пригодилось это знание.
Из ванной выбежала Аня, закутанная в безразмерный халат, с распущенными мокрыми волосами, красная и счастливая. Андре искоса смотрел на нее, стоявшую в полуобороте у окна и расчесывающую длинные волосы.
– Папа, ты будешь мыться или мы сразу пойдем гулять? – бодро спросила Аня по-русски.
– Пойдем гулять, вечером помоюсь, – ответил Андре по-немецки. – Неплохо было бы пообедать. Ты уже нашла хорошее место?
– О, нет! Туту столько всего в центре! – воскликнула Аня, переходя на немецкий, чтобы ему было проще. – Я решила так: погуляем и выберем, что понравится. Согласен?
– Да, мне нравится.
– Ура! Я пошла одеваться. Сегодня жарко, да?
– Да никаких лютых морозов и медведей на улицах, – рассмеялся Андре.
Аня убежала в комнату, притворив дверь. Вскоре послышался шум передвигаемого кресла, что-то падало, она чертыхалась по-русски, здесь это звучало более органично, чем дома, в школе, где многие ученики с удивлением смотрели на нее. Так было всегда, когда Аня выбирала что надеть, Андре подумал, что это очень хорошо, лето, жара, вещи тонкие и невесомые, босоножки, платья, шорты футболки, страшно представить, сколько бы потребовалось тащить, если бы они решились поехать в Москву зимой или поздней осенью.
Аня вышла через полчаса. На ней было синее платье, в морскую полоску, без рукавов, юбка выше колена, а на ногах босоножки на высокой платформе. Аня, довольная собой, покружилась перед ним в танце, умело поднимая юбку, заставляя приковывать к себе взгляд. Она стала юной прекрасной девушкой, еще застенчивой, наивной, но отлично знающей, что она очень красивая, и этого не стоит скрывать. Натанцевавшись, Аня встала у зеркала в прихожей и принялась заплетать косичку, ходить с распущенными волосами было красиво, но жарко. Косичку она свернула на голове, закрепив большой заколкой из черного камня, которую ей недавно подарила Амалия.
– Пап, а ты же возьмешь с собой пиджак? – спросила Аня по-немецки.
– Не собирался, итак тепло, – пожал плечами Андре, приводя себя в порядок после ленивого лежания на диване. Хотелось тут и остаться, но нельзя, надо было двигаться, а отпускать Аню одну он не хотел, и она боялась.
– Ну, а для меня? А если я вечером замерзну? – возмутилась Аня.
– Тогда беру, – улыбнулся Андре, проверил документы, портмоне, телефон. Захотелось просмотреть рабочую почту, но Аня взглядом одернула его, для убедительности погрозив пальцем. В этом жесте было столько честной заботливой строгости, так ярко блестели ее голубые глаза, совсем не терявшиеся на фоне синего платья, что Андре вздохнул, переполняемый отцовской любовью. Аня подлетела к нему и расцеловала, крепко обняв.
– Папа, я такая счастливая! Мне так все нравится! Идем, идем же гулять! – воскликнула она по-русски.
Как и планировали, в понедельник Петр Ильич и Женя уехали в Москву. Это было рано утром, Женя, плохо спав ночью, уснула в машине, свернувшись на заднем сиденье. Попив чай дома, она отправилась в поликлинику на прием к хирургу, Петри Ильич не разрешил откладывать это дело, снабдив в дорогу порцией строгих указаний, а сам уехал на работу.
В поликлинике Женя стойко отсидела очередь, выслушала врача и отправилась в аптеку за бинтами и мазью, в кабинете хирурга кроме перчаток и инструментов ничего и не было, перевязочный материал был роскошью. Купив все, что ей написали на листке из блокнота, демонстративно рекламировавшего известную фармкомпанию, она села в конец очереди. На нее неодобрительно глядели завсегдатаи этого храма здоровья, косясь на забинтованные руки, стараясь отсесть подальше, как от прокаженной, но мест не было, поэтому приходилось сидеть рядом, громко шепчась. Женя все слышала и не обращала на них внимания. Она читала «Дон Кихота», старательно, иногда перечитывая страницы по нескольку раз, засыпая на лавке.
Ее нашла медсестра и, пожурив за то, что она не прошла без очереди, провела в процедурную под неистовый вой очередников. Хирург безжалостно сорвал все повязки, внимательно осмотрел раны. Женя почему-то стеснялась, лежа на кушетке без брюк и футболке в одном белье. Хирург был нестарый, вполне еще молодой мужчина, который совсем не замечал ее.
Он вскрыл несколько набухших шрамов на ногах, разрезал шрамы на ладонях, вычистив весь накопившийся гной, действуя гораздо тверже, проникая глубже в рану, чем это делала Ксения, боявшаяся сделать больно. Женя плакала от боли, но терпела, глотая соленые слезы, тихо подвывая в особо тяжкие моменты. Медсестра успокаивала ее, гладила по голове, да и хирург иногда подмигивал ей, рассказывая курьезные случаи, и Женя смеялась вместе с ними, на время забывая про острую боль. Ее зашили, забинтовали основательно, так, чтобы она больше не смогла сама себе навредить, строго наказав явиться через пару дней на перевязку, и осмотр, а там как будет заживать. Врач сразу же раскусил ее, назвав виновницей гноения ран, запретив любую физическую работу, заметив книгу в сумке, рекомендовал больше читать, и для головы полезно, и раны лучше заживают.
По дороге домой, квартиру Петра Ильича она мысленно, с тайной надеждой, называла домом, Женя зашла в магазин и купила продукты. У нее были деньги, еще те, которые она заработала. Сначала она хотела от них избавиться, сжечь все дотла, выбросить, раздать бомжам, кому угодно, пока ее не образумил Петр Ильич. Все-таки это были ее деньги, по материалам дела они не проходили, чистые, как назвал их Петр Ильич. Он с полуслова отверг ее просьбу принять их в качестве оплаты за проживание, обиделся. Женя не сразу поняла, почему, а потом долго извинялась, раздражая его этим еще больше. Он долго объяснял ей, как и на что она могла бы их потратить, не растранжирить по мелочам, а сделать осознанный выбор, взрослый. Он
