разговоры начали с утра. Поела? Собирайся, скоро поедем. Зайдешь к нам, с Наташкой поболтаешь, она уже на работу едет, к гадалке не ходи. А мне придется принять удар от Людочки, почему это я тебя сегодня не привез.
Волнующиеся тени деревьев колыхались под порывами ветра, рисуя странные картины на асфальте. Трудно было понять это нагромождение сливающихся теней, дрожащих, живых, хотелось представлять себе что-то другое, чем просто тени деревьев и яркое утреннее солнце, еще не такое горячее, как днем. Наташа так и думала, придавая этим теням черты своего настроения, распознавая для себя этот простенький тест на ассоциации, безжалостно вынося вердикт, ставя неутешительный диагноз.
Она перестала верить в людей, раз и захлопнулась эта дверца в секретный лабиринт человеческих взаимоотношений, в которую и пролезть то было нельзя, лишь наблюдать со стороны. Мимо проходили спешащие на работу люди, не замечая ее, сидящую в тени на одиноко стоящей лавке под вековым дубом, а она не видела в них ничего хорошего, тени, темные, черные, порой пустые и от этого кажущиеся прозрачными, но все же черные по сути. В каждом она видела вора, убийцу, насильника, растлителя и просто негодяя, как просто быть негодяем дома, на работе, в быту, преследуя свои мелкобуржуазные цели, растворяя жизнь в мещанских заботах, с яростью загнанного зверя набрасываясь на каждого, кто посмеет нарушить этот шаткий мир. Вот прошел мимо молодой человек, улыбнувшийся Наташе, она увидела в нем желание обладать ею, ответив таким взглядом, что молодой человек поспешил убраться подальше. Вот прошли мимо три девочки, еще школьницы, и куда им надо в столь ранний час? Раскрашенные, как на войну, вызывающе одетые, нагло демонстрируя молодость гибкого тела, и пустота во взгляде, ложь в улыбках алых губок. Наташа видела, а может думала, что видит, кто из них уже ведет половую жизнь, кто готов продать себя за хорошие деньги, отчетливо понимая, что на такой скоропортящийся товар всегда найдутся покупатели. Она не могла знать их, накладывая на ни в чем неповинных девушек шаблоны своего ущербного восприятия, и Наташа понимала это. Она погрузилась в себя, мысленно пересчитывая ветви деревьев, дрожащих на асфальте в абстрактной тени, так проще не сойти с ума, переключиться и освободиться на время, вздохнуть полной грудью свежий сладкий воздух, пока мысли вновь не окутают голову липким туманом.
Наташа отругала себя за то, что увидела в этих девочках шлюх. Нет, они просто играли в доминантность, хотели внимания, еще совсем юные, не нюхавшие пороху, знавшие другую сторону любви по порнороликам и стесненным обнимашкам, когда родителей не было дома. Не было в их взгляде того цинизма, который она видела в глазах и слышала в словах десятков девчонок и мальчишек, выловленных из недр подлого сервера, найденных в той квартире, где чуть не убили Шамиля. Наташа закрыла лицо руками, боясь, что снова станет плакать о нем, но слез больше не было. Вновь и вновь она прокручивала в голове моменты допроса этих детей со взрослыми пороками. Многие боялись, но быстро шли на контакт, даже хвастаясь. Ее брала оторопь при общении с мальчиками, открыто бравировавшими своим «бизнесом», не стесняясь ничего: ни слов, ни жестов и поз, ни нахальных сальных улыбок на пустом глупом лице. Они были другие, конченные, как метко выразился Петр Ильич, просмотревший материалы допросов. А ведь она сама забрала все дела, желая глубже уйти в работу. Понятно, что Петру Ильичу одному было бы с этим не справиться, она видела, как остро он реагирует на слова малолетних негодяев, а этажом ниже работала бригада Шибаева, способная без лишних сантиментов ловить, колоть. Работы было столько, что Наташа и ребята Шибаева почти что ночевали в управлении, привозя под вечер очередного фигуранта, держа за шиворот. Наташа иногда присутствовала при допросах клиентов или ментов, покрывавших всю схему, и чувствовала, что сама хочет, кипит изнутри, встать и ударить по этой морде, хлопнуть мордой об стол так, чтобы нос всмятку, чтобы зубы в крови. Тогда она вставала и уходила, слыша за спиной, как в ход начинают идти кулаки Шибаева и других ребят, осатаневших от наглости задержанного, считавшего, что ему ничего не будет. Хуже дела обстояли с женщинами, при этих допросах Наташа не уходила, сама желая встать и врезать, но ее останавливал Шибаев, ловко перехватывая дыхание задержанной, сбивая ее гонор, доводя угрозами и криком до истерики, а дальше по схеме – колоть, колоть и еще раз колоть.
Наташа поняла, кто ей более отвратителен. Не дети, лишенные будущего, не клиенты, идущие за своей больной позорной страстью, и даже не менты, в принципе лишенные человеческого облика – эти женщины, заманивавшие в свои сети юных спортсменов, растлевавшие девочек, мальчишки шли на это легко. Женщины, ставшие хуже насильников, настаивавшие на том, что они ничего не делали, только выполняли приказы, их запугивали, они боялись за свои семьи, но ни у одной не было ни мужа, ни детей. Наташа все чаще задумывалась, почему в той закупке она выбрала именно Женю? Каждый день она думала об этом, анализируя свое решение, но не приходя ни к какому выводу. Шамиль, лежа на больничной койке, ему разрешали уже ненадолго вставать, считал, что у Жени был другой взгляд, да, такой же наглый, но все же другой, грустный, но не жалостливый. Она единственная оказалась другой, Наташа улыбнулась, как же Женя изменилась, немного пожив в семье Петра Ильича, ставшей на время и ее семьей. А может не на время?
Она подумала о матери Шамиля, три недели назад силой забравшей ее с работы. Теперь они жили вместе, не позволяя друг другу плакать о Шамиле, Алия считала своего сына героем, Наташа тоже, и не позволяла ей обвинять себя в случившемся. В поисках поддержки Наташа даже позвонила своим родителям, но, узнав, что она встречается с кавказцем, Наташа поняла, как жестоко ошибалась, дав себе зарок больше никогда не опускаться до поиска утешения у этих людей. Ее семья была мама Шамиля, Шамиль, ее работа, Петр Ильич и его семья, Денис с Алиной, Зара, выдергивавшая Наташу из ступора, уводя гулять, в театр, кино, лишь бы она не была одна, Аленка, писавшая ей длинные письма из летнего лагеря в Испании, даже Вовка с циничной Ольгой, а над всеми стояла фигура Константина Павловича, главного арбитра, одной фразой способного привести мысли и чувства Наташи в порядок… и Женя, почти как младшая сестра, молчаливая, способная одним взглядом понять то, что чувствовала она. Наташа не забыла, как в начале ненавидела ее, обвиняя во всем, и Женя это понимала, сама с трудом принимая для себя отсутствие вины за Шамиля, таково было их общее покаяние – научиться, нет перестать ненавидеть себя.
На лавку села Женя, она еще издали увидела Наташу, спрятавшуюся под тенью дерева. В управление они приехали рано, Женя не захотела подниматься, Петри Ильич сообщил, что Наташа не пришла. Времени до открытия магазина было достаточно, она никуда не спешила, и пошла по бульвару, куда глаза глядят, вспоминая вчерашний спектакль.
– Привет, – Женя толкнула Наташу плечом.
– Привет, – Наташа очнулась от раздумий и обняла девочку. – Как тебя забинтовали, опять гноится?
¬– Да, сама виновата. Таскала эту лейку, в земле ковырялась, – пожала плечами Женя, рассматривая Наташу, бледную, с осунувшимся лицом, даже большой нос будто бы уменьшился. – Ты плохо выглядишь.
– Да, знаю, – кивнула Наташа, поправляя убранные в хвост волосы, в которых ярко блестели седые нитки. – Не хочется ничего, после работы и жить не хочется.
Они помолчали, Женя взяла ее ладонь и чуть сжала. Наташа погладила бинт и улыбнулась.
– А я стала математику долбить. Мне понравилось, когда стало получаться. Со мной папа стал заниматься, ну, Петр Ильич, – сказала Женя, покраснев.
– Папа, называй его так. Он не против, и Маргарита Львовна не против, –¬ шепнула Наташа. – Я очень рада, у меня с математикой вообще никак не получалось. Думала даже сбежать из дома, школу бросить.
– Ну нет, мне учиться надо. Я тут поняла, что нельзя быть дурой, мне нужен хороший аттестат.
– Ого, ничего себе! Это на тебя так дача повлияла?
– Наверное, там было время подумать. Неважно, мы вчера познакомились с настоящим комиссаром полиции из Германии и его дочерью. Папа сказал, что ты знаешь, его зовут Андре Шонер, а девочку Аня. Мы с ней подружились. Она такая странная, другая совсем. Как сказать? Эм, открытая, всегда приветливая, очень эмоциональная, честная. Я бы хотела стать такой, но не могу, ¬ Женя замолчала, обдумывая слова, но не находя верного слова.
– Ты боишься довериться, – тихо произнесла за нее Наташа. – И это нормально для тебя.
– Да, точно! – воскликнула Женя. – Я никак подобрать слово не могла. А вот она не боится, представляешь? Мы сегодня идем в театр, днем, она учится там в театральной студии, но хочет стать журналисткой, как ее подруга Амалия. Ну, ты ее знаешь, да?
¬– Да, мы писали вместе несколько статей, – кивнула Наташа. – Я рада, что у тебя появилась подруга. Знаешь, а это и правильно, что она из другого мира, так и должно было быть.
– Почему другого мира? – удивилась Женя.
– Так получается, она живет в другом мире, другой жизнью. Когда ты окажешься там, то сама это почувствуешь.
Женя закусила губу и посмотрела в сторону, собираясь с силами. Наташа сжала ее ладонь, чтобы она не молчала.
– Я не хочу врать Ане. Она сразу поняла, что я не порезалась, но не стала допытываться, откуда у меня эти раны на руках. А я не хочу врать, но и рассказать боюсь.
– Ты боишься, что она станет тебя презирать? – спросила Наташа, Женя закивала.
– Такое возможно, но, и тут я хочу, чтобы ты хорошо подумала, разве тебе нужен друг, который будет тебя презирать? Разве нужна дружба, основанная на лжи?
– Мне не нужна, – твердо ответила Женя. – Аня мне очень понравилась, я впервые поняла, что кому-то интересна как человек, а не своим телом, понимаешь?
– Понимаю, – Наташа обняла Женю и шепнула на ухо. – Все обдумай и расскажи свою историю. Не сегодня, вам надо еще пообщаться. Ты поймешь, когда это лучше сделать.
Они проболтали еще час, Наташа опаздывала на работу, что ее совсем не волновало. Расставшись, повеселевшие, смеющиеся, они разошлись в разные стороны. Женя довольно быстро дошла до Лубянки, потерявшись в книжном магазине. Нужную книгу оказалось не так просто найти, на нее удивленно смотрели на кассе, спрашивая, в подарок она покупает или для себя. Женя гордо отвечала, что себе. Выйдя из магазина, Женя спустилась по скверу до Китай-города и там села читать. Аня долго выясняла, где она, пришлось даже прислать фотографию памятника, напротив которого сидела Женя.
– Привет! ¬– Аня радостно обняла Женю, сев на лавку. – Ого, а что ты читаешь?
– Привет, – Женя протянула ей книгу, утерев набежавшие во время чтения слезы. Читать было тяжело, она многое не понимала, перечитывая по нескольку раз, но в груди уже щемило от боли, а слезы сами капали на страницы.
– Это тебе правда интересно? – строго спросила Аня, смотря в глаза Жене умным взглядом, совсем не похожим на тот беззаботный озорной взгляд, с которым она обычно шла по жизни.
– Да, правда интересно. Это моя страна, я о ней ничего не знаю.
– Ты молодец, – сказала Аня и моментально
