Пастернак, хотя и не писал и не говорил об этом, будучи по натуре трусом и приспособленцем.
«К концу 1930-х годов он обращается к прозе и переводам, которые в 40-х годах становятся основным источником его заработка. В тот период Пастернаком создаются ставшие классическими переводы многих трагедий Уильяма Шекспира (в том числе «Гамлета»), «Фауста» Гёте, «Марии Стюарт» Ф.Шиллера. Пастернак понимал, что переводами спасал близких от безденежья, а себя - от упрёков в “отрыве от жизни”, но в конце жизни c горечью констатировал, что “… полжизни отдал на переводы - своё самое плодотворное время”…».
16
И вот война, наконец, закончилась, советский народ разгромил врага, шумно отметил победу над Гитлером и Европой, после чего с жаром принялся за восстановление разрушенного и сожжённого врагом хозяйства, строительство заводов, фабрик и городов. А всеми забытый к тому времени Пастернак, собравшись с духом, решается выйти из тени и громко заявить о себе - напомнить властям и народу, что он ещё жив и здоров, полон сил и энергии творческой, планов; и списывать его рано, отправлять в утиль… Но только как это лучше сделать: повторно прославиться и засиять?! - если он всю войну просидел в эвакуации в Чистополе (республика Татарстан) сначала, а потом на даче - и ни строчки про итоговую победу не написал, ничем патриотическим не отметился?! Задача!!!
И тогда его богатые английские родственники протягивают руку помощи - решают сделать опального Бориса Леонидовича (Исааковича) лауреатом престижной Нобелевской премии, после получения которой он всем бы носы утёр: и в СССР, и в Европе, и в мiре. И про него опять заговорили бы повсеместно как о советском поэте №1, конкуренте самого Маяковского…
17
Сказано - сделано. Ежегодно в период с 1946-го по 1950-й год, то есть 5 раз подряд, Пастернака при их активном участии выдвигают на соискание премии, - но всё без толку, всё напрасные хлопоты выходили с их стороны. В Нобелевском комитете недоумевали: за что человеку деньги и славу давать, ничего путного за целую жизнь не написавшему, кроме панегирик власти? К этому низкопоклонству и славословию вождей можно ещё пару-тройку десятков пустопорожних и декадентских стишков не о чём присовокупить, несколько пошлых и льстивых поэм во славу Революции. Всё! Весь литературно-творческий багаж его! Не густо!... Но это - капля в море, мизер в сравнение с тем, что данная премия подразумевает и за что присуждается!… Есть у него, Пастернака, ещё переводы, да, - но и они так себе, по общему мнению специалистов-языковедов. В дореволюционной России, во всяком случае, были переводчики куда значимее и солиднее, кто Гёте, Шиллера и Шекспира переводили несравненно качественнее и лучше. Да и не даются премии за переводы, за чужое творчество. Это - нонсенс, сатира какая-то, бред.
«И писатели в России имелись покруче и потяжелей, - кулуарно возмущались, наверное, члены Нобелевского комитета, - поталантливее и поплодовитее Пастернака: Лев Толстой, Чехов, Крестинский, Куприн, тот же Максим Горький. Но их прокатили, сочли недостойными по разным причинам. Хотя их знала и любила вся страна, в мiре их много и охотно читали и издавали. Гениальный Шолохов давно уже стоит на очереди со своим эпическим «Тихим Доном» - шедевром мiровой литературы… А Пастернаку за что давать? - искренне удивлялись эксперты, - если его даже в СССР забыли и не хотят вспоминать! Нет у него ничего значимого и тяжеловесного!...»
18
Словом, члены нобелевского комитета упёрлись в своём непризнании Пастернака, пять раз дружно давали его кандидатуре отвод. Что было делать, как выбираться из ямы?!
И тогда по совету родственников, как это теперь представляется по прошествии лет, Борис Леонидович садится за “толстый” роман, да ещё и с антисоветским душком для пущей важности и остроты сюжета - чтобы сразу “убить трёх зайцев”:
- проигравший войну с советской Россией Запад откровенной антисоветчиной заинтересовать, стать в этом диссидентском деле первопроходцем;
- заткнуть романом рот недоброжелателям;
- но, главное, склонить на свою сторону членов Нобелевского комитета, 5-ть лет подряд упрекавших его в никчёмности, легковесности и бездарности.
С 1950-го по 1955-й год роман, скорее всего, и писался. А может - и менее того. Хотя и сам Пастернак, и его биографы увеличивают срок написания вдвое: с 1945 по 1955 год! Но это - сомнительное утверждение: такой простовато-банальный роман так долго не создаётся, не пишется. В нём нет ничего такого, над чем можно было бы так долго размышлять и мучиться: там всё предельно просто и ясно как в фельетоне или добротном школьном сочинении. А история Гражданской войны там и вовсе написана на удивление пошло и примитивно, по-детски прямо-таки. У профессиональных историков глаза на лоб лезут от пастернаковских “фактов”, “выводов” и “трактовки событий”, и ядрёные матерные слова с языка слетают одно за другим.
«Оторвал бы задницу от дивана и потрудился бы хоть чуть-чуть Борис Леонидович, перед тем как что-то серьёзное начинать писать, - с брезгливостью они теперь заявляют. - Поездил бы по стране скуки ради, по Сибири той же, выяснил, как там всё в Гражданскую происходило в действительности. Ведь в 1940-50 годы по всему Союзу проживала ещё масса людей, кто ту войну хорошо помнили, кто в ней участвовали, наконец!...»
Но ничего этого сибарит-Пастернак не делал, задницы от мягкого переделкинского дивана не отрывал, не планировал даже подобного научно-исследовательского подвига - потому что это вообще не его стиль и не его метод работы: долго и упорно над чем-то корпеть, дотошно выискивать и проверять факты. Он привык всё делать быстро и просто, на бегу и на лету, с показным интеллигентским ухарством и шиком - как гоголевский Хлестаков Иван Александрович. Всё писал от балды или от фонаря, если совсем прямо и грубо, как Бог на душу положит. Потому что саму Жизнь он любил несравненно больше творчества - и категорически не хотел её усложнять, утяжелять работой. Любовницы, кабаки и пьянки, отдых на природе под коньяки, балыки и шашлыки для него были куда важней и ценней, чем правда Истории, чем Проза и Поэзия та же. Он был чистокровный еврей, напомним читателям в который уж раз по счёту, а евреи - они ужасные циники, сладострастники и материалисты: любят только пенки с чужого труда снимать. Они - крыловские “стрекозы”, не “муравьи” из басни.
Поэтому-то всё в пастернаковском романе примитивно, плоско и несерьёзно для серьёзных критиков; всё поделено на чёрное и на белое, на плохих и хороших людей - как в детской сказке.
«Вот получу Нобеля, - вожделенно думал автор, устало кропая главы за главами за дорогим дубовым столом. - Нобель всё спишет!...»
19
Так точно и Солженицын в это же время писал, его последователь и подельник, - легко и быстро, и без затей, и без сомнений, главное. Писал - как шашкой остервенело махал, товарищ, рубил направо и налево вражьи головы как кочаны капусты! Всё кого-то громил и обличал, безумец с пером и бумагой, выводил на чистую воду под видом поиска правды, под маркой “жития не по лжи”. Жил, графоман полупомешанный, по принципу: «Я - идеал человека, небожитель и пророк; я - гуманист, правдоруб и провидец, и Божьей правды глашатай. А все остальные - опарыши, мразь и ничтожества, навоз Истории, мусор, ошибки Создателя, моей жалости и любви не достойные. Потому-то и буду их всех безжалостно обличать и судить, мазать дерьмом и грязью по самые уши: пусть потом отмываются! А я погляжу со стороны, как это у них получится! Ха-ха-ха!!!...»
И тоже, наверное, лукаво думал сам про себя Александр Исаевич (при рождении Исаакович, как и Пастернак): «Вот получу обещанного Нобеля - все и заткнутся! закроют свои поганые рты! Нобель - он всё оправдает и всё затмит, все огрехи и недочёты разом спишет. Кто меня тронет после этого?! кто что-нибудь противное и дурное вякнет?!...»
В предисловии к «Архипелагу…» он, хитрюга, предупредил, страхуясь от критики и поношений: «Опыт художественного исследования». Что означало следующее: буду, дескать, исследовать лагерную тему - но как художник-беллетрист исключительно, а не как историк. То есть, как Бог на душу положит. Соберу, дескать, все известные байки и анекдоты, сплетни и пересуды лагерные в один литературный мешок, как колючей проволокой надёжно скреплённый много-миллионными цифрами жертв и потерь ГУЛАГа, высосанными из пальца (а может и из задницы), - и вывалю на читателя разом. Пусть читатель сидит и разбирается в этом моём дерьме, кайфует и ахает, ошалело гривой трясёт и тирана-Сталина материт нещадно!... А если что и не так, нестыковки или лажа какая выявится, неправда! - я, дескать, не виноват, с меня взятки гладки. Потому что сразу предупредил: «опыт художественного исследования» - сказки то есть!!! Какие ко мне, бородатому беллетристу, претензии-то?!...
И действительно ведь не трогают, претензий не предъявляют критики-иудеи, дотошные до русских писателей и их огрехов и нестыковок, - или делают это очень и очень бережно и полюбовно, как с ребёночком малым с автором лагерной мутоты нянчатся. Странно, да! Хотя у этого полупомешанного графомана-фантаста взор и бред на каждой странице, цифры и даты путаются и меняются от строки к строке как в сломанном калькуляторе! Ни один уважающий себя историк поэтому на бредни Солженицына не ссылается, ни один! Ссылаться на сказочника-Солженицына - моветон в научном мiре!
Но и критиковать Александра Исаевича никто не хочет, себя дурачком выставлять! Или злобным завистником к чужому таланту, славе! - что многократно хуже! Нобелевский лауреат - он велик и могуч, непогрешим и неподсуден априори!!! А лукавая премия сия, придуманная евреями и для евреев, давно уже превратилась в некий ярлык святости, в охранную грамоту будто бы от самого римского папы, выданную автору Ватиканом и становящуюся могучим оберегом для лауреата от любых нападок и поползновений. Сиречь - от любой без-пристрастной критики и поношения!
На то всё было и рассчитано с этим пресловутым “Нобелем” изначально, который выдаётся с первого дня исключительно по рекомендациям Сиона и ЦРУ - как мощнейшее и чудодейственное оружие в идеологической и политической борьбе с любым противником и государством, что смеют вставать на пути у Нового Мiрового Порядка…
--------------------------------------------------------
(*) Как хорошо, в этой связи, что СВЕТЛЫМ РУССКИМ ГЕНИЯМ никакие премии не нужны и не важны, в том числе и Нобелевские. Они все делом, а не интригами и под’ковёрными битвами, не холуйством, унижениями и плутовством доказывают своё природное и творческое величие и свой талант, исключительно гениальными произведениями, с которыми благодарный русский народ рождается и живёт, с которыми и умирает в радости. Кто теперь знает, к примеру, что Льва Толстого в своё время прокатили с “Нобелем”? Единицы! А что он, бунтарь и гордец, от звания “академик Российской Императорской академии” категорически отказался и даже за своё выдвижение правительство не поблагодарил? Единицы, опять-таки! Для простого русского человека он, тульский страстотерпец и правдоруб, и до премии и до академика был Толстым - великим русским писателем, понимай, автором без-смертного патриотического романа «Война и мiр». Таким
