естество противилось.
Спрятался - и молодец! Туда ему и дорога! - не жалко таких! Потому что всё равно толку от него, как от агитатора-духоборца, не было бы никакого. Ведь он никогда бы не смог написать поистине “золотых строк”, которые во время войны обильно вытекали из-под пера Константина Симонова, к примеру:
«Навеки врублен в память поколений
Тот год в крови, тот снег и та страна,
Которой даже мысль была странна,
Что можно перед кем-то - на колени!!!...»
Или такого прекрасного и духоподъёмного симоновского стихотворения:
Горят города по пути этих полчищ.
Разрушены сёла, потоптана рожь.
И всюду, поспешно и жадно, по-волчьи,
Творят эти люди разбой и грабёж.
Но разве ж то люди? Никто не поверит
При встрече с одетым в мундиры зверьём.
Они и едят не как люди - как звери,
Глотают парную свинину сырьём.
У них и повадки совсем не людские,
Скажите, способен ли кто из людей
Пытать старика на верёвке таская,
Насиловать мать на глазах у детей?
Закапывать жителей мирных живыми,
За то что обличьем с тобой не одно.
Нет! Врёте! Чужое присвоили имя!
Людьми вас никто не считает давно.
Вы чтите войну, и на поприще этом
Такими вас знаем, какие вы есть:
Пристреливать раненых, жечь лазареты,
Да школы бомбить ваших воинов честь?
Узнали мы вас за короткие сроки,
И поняли, что вас на битву ведёт.
Холодных, довольных, тупых и жестоких,
Но смирных и жалких как время придёт.
И ты, что стоишь без ремня предо мною,
Ладонью себя ударяющий в грудь,
Сующий мне карточку сына с женою,
Ты думаешь я тебе верю? Ничуть!!!
Мне видятся женщин с ребятами лица,
Когда вы стреляли на площади в них.
Их кровь на оборванных наспех петлицах,
На потных холодных ладонях твоих.
Покуда ты с теми, кто небо и землю
Хотят у нас взять, свободу и честь,
Покуда ты с ними - ты враг,
И да здравствует кара и месть.
Ты, серый от пепла сожжённых селений,
Над жизнью навесивший тень своих крыл.
Ты думал, что мы поползём на коленях?
Не ужас, - ярость ты в нас пробудил.
Мы будем вас бить всё сильней час от часа:
Штыком и снарядом, ножом и дубьём.
Мы будем вас бить, глушить вас фугасом,
Мы рот вам советской землёю забьём!
И пускай до последнего часа расплаты,
Дня торжества, недалёкого дня,
Мне не дожить как и многим ребятам,
Которые были не хуже меня.
Я долг свой всегда по-солдатски приемлю,
И если уж смерть выбирать нам друзья,
То лучше чем смерть за родимую землю
И выбрать нельзя...
Ни за какие деньги не написал бы лежебока, приспособленец и патологический трус-Пастернак и «Ленинградского апокалипсиса» с его прямо-таки натуралистическими сценами голода и холода блокадного Ленинграда, - чем одарил мать-Россию Даниил Андреев, переживший ту блокаду лично:
«Ночные ветры! Выси чёрные
Над снежным гробом Ленинграда!
Вы - испытанье; в вас награда;
И зорче ордена храню
Ту ночь, когда шаги упорные
Я слил во тьме Ледовой трассы
С угрюмым шагом русской расы,
До глаз закованной в броню».
А вот что писал во время войны Василий Лебедев-Кумач:
«Чьи там фигуры стоят на крышах
В синем мраке московских ночей?
Это на вахту отважно вышел
Отряд пожарников-москвичей.
Кто у подъезда неутомимо
Ходит бесшумно взад и вперёд?
Это хранит свой город любимый
Бдительный сторож, москвич-патриот.
Кто эти люди, что взглядом острым
Зорко впиваются в сумрак ночной?
Это советские братья и сёстры,
Люди великой семьи одной.
Днём на фабриках и на заводах
Каждый работает за четверых,
А ночью, забывши про сон и отдых,
Они стоят на постах своих.
Люди самых разных профессий,
Седые и юные - в общем строю
Обороняют сегодня вместе
Большую родную Москву свою.
Каждый сказал себе: “Будь, как воин,
Дни боевые, и жизнь горяча!
В грозное время будь достоин
Славного имени москвича!”…»
А вот и гениальная строфа-молитва Твардовского:
Я знаю, никакой моей вины
В том, что другие не пришли с войны,
В том, что они - кто старше, кто моложе -
Остались там, и не о том же речь,
Что я их мог, но не сумел сберечь, -
Речь не о том, но всё же, всё же, всё же…
Или такая, из «Тёркина», что призвана была ковать веру Русского солдата в победу, будить в нём чувство сыновней гордости за Россию, за свой народ - важнее задачи не было для Александра Трифоновича в те кроваво-ужасные годы:
«То серьёзный, то потешный,
Нипочём, что дождь, что снег, -
В бой, вперёд, в огонь кромешный
Он идёт, святой и грешный,
Русский чудо-человек».
От гедониста и нытика Пастернака, заточенного на самом себе исключительно, подобных поэтических перлов ждать было бы и глупо, и смешно: не его это духовный уровень и качество.
Никогда бы не написал законченный космополит-Пастернак и поистине великих и вечных русских патриотических песен, с которыми было солдатам и воевать легко, и умирать не страшно, - «Священная война», «Соловьи», «В лесу прифронтовом, «Ты помнишь, Алёша, дороги Смоленщины…», «Жди меня», «Враги сожгли родную хату», «Где ж вы, где ж вы, очи карие…», «Огонёк», «На солнечной поляночке», «В землянке», «Дороги», «Случайный вальс», «Тёмная ночь» и другие. Разве ж все их вспомнишь, разве ж перечтёшь наизусть.
И «Василия Тёркина» Борис Леонидович не сочинил бы ни в жизнь, как не сочинил бы он и таких поистине вечных строк, что вырвались из груди Анны Ахматовой 23 февраля 1942 года и были опубликованы вскоре, 8 марта, в “главной” газете «Правда»:
«Мы знаем, что ныне лежит на весах
И что совершается ныне.
Час мужества пробил на наших часах,
И мужество нас не покинет…»
А на весах тогда лежала судьба страны, как и великое РУССКОЕ СЛОВО. Отсюда - и выдающийся конец стихотворения:
«И мы сохраним тебя, русская речь,
Великое русское слово.
Свободным и чистым тебя пронесём,
И внукам дадим, и от плена спасём
Навеки!»
А “проснувшийся” и вылезший из “тёплой норы” Пастернак лишь смог пропищать-промямлить в конце войны, когда победа была уже близка, очевидна и всем желанна:
«Всё нынешней весной особое.
Живее воробьёв шумиха.
Я даже выразить не пробую,
Как на душе светло и тихо…
Весеннее дыханье родины
Смывает след зимы с пространства
И чёрные от слёз обводины
С заплаканных очей славянства…»
Это хорошо, не спорю, это талантливо. Но это, извините, сопли в сравнение с Симоновым, Андреевым и Ахматовой, с Твардовским, Исаковским, Лебедевым-Кумачом и всеми остальными русскими поэтами-патриотами. И винить Пастернака за это равнодушие и эти поэтические “сопли” нельзя: он, повторимся, был чистокровным евреем, которому Россия, строго говоря, была до лампочки, до фени, до балды; была местом его временного обитания, куда его случайно занесла судьба, и откуда он мог бы улететь в любую минуту без сожаления и оглядки.
Его родители и младшие сёстры так именно и сделали после Великой Октябрьской Социалистической революции - не приняли новую советскую Россию, Россию Ленина, и легко и с удовольствием покинули её в 1921-м году по протекции самого Луначарского: сначала обосновались в Берлине, потом - в Лондоне. И сразу же забыли про СССР как про страшный сон, и не вспоминали ни разу.
Сын же Борис остался в стране Советов из чисто корыстных соображений - так теперь это видится со стороны. Ему ведь было 27 лет в 1917-м - самый выгодный для человека возраст, самый многообещающий и перспективный! Борис почувствовал, что в новой и полностью освобождённой от бывшего правящего класса России советским властям с неизбежностью понадобятся и новые элитные кадры, на которые после бегства знати образовался голод в стране. Поэты и писатели - в том числе, пропагандисты и идеологи новой и счастливой жизни; и одновременно певцы-прославители новых властей – советских уже, коммунистических.
Он и поставил на карту под названием “Русская революция” всё - и не прогадал на первых порах: до 1936 года включительно как сыр в масле в Москве катался, вписался в советскую жизнь уверенно и знатно, самонадеянно и самодовольно встав на поэтическом Олимпе рядом с самим Маяковским и Демьяном Бедным, Багрицким и Маршаком… А ещё он был завсегдатаем салона Лили Брик, любовницы многих высокопоставленных советских партийных деятелей, в том числе и всесильного тогда чекиста Агранова, куда лишь бы кого не впускали, как хорошо известно, - только проверенных и надёжных людей, лояльных Власти. Близость к агентам Лубянки Брикам, на вечерах у которых столы буквально ломились от деликатесов, от водки и от шампанского, гарантировала их друзьям-единомышленникам большие тиражи, невиданное богатство и оглушительный успех в массах через подконтрольную печать, как и неприкосновенность “органов”, что тоже было немаловажно…
15
Но, начиная с 36-го года, в его сладкой московской жизни наступила чёрная полоса - из-за невозможности и нежелания, скажу ещё раз, быть патриотом!
И корить и осуждать его за это - грех: ну какие, действительно, из евреев державники-патриоты?! Евреи - это перелётные птицы по рождению и по духу, те же гуси-лебеди если хотите, не привязанные к какому-то определённому языку и клочку земли: такими их Господь-Вседержитель создал! Их сила и ценность - в рассеянье, не в оседлости, не в патриотизме, не в открытой борьбе с каким-то внешним врагом за чуждые им интересы! Они хорошо, лучше всех умеют и любят опутывать финансовой паутиной далёкие страны и континенты и доставлять туда деньги и золото - кровь любой экономики! - за малый процент, за навар, за гешефт, за лихву! Зачем им, прирождённым коммивояжёрам и ростовщикам, чужой патриотизм и чуждые интересы?! Всё это для них, социально мобильных и предприимчивых деятелей, настоящее проклятие и обуза!
Про это отличительное свойство евреев многие писали и пишут. Карла Маркса мы выше уже цитировали - повторяться не станем. А лучше процитируем теперь историка и философа Ренана, который про еврейское земное предназначение сообщал так:
«Израилю не была предназначена судьба обычной нации, прикреплённой к своей земле; его удел был стать бродилом для всего мира. Рассеяние было одной из предпосылок его истории; ему предназначено было исполнить свою главную миссию, будучи рассеянным». /Renan, «Revue de deux Mondes», 1890, p. 801; перевод Соломона Лурье/…
Душевную драму таких космополитических и безродных деятелей, как Пастернак, предельно лаконично и честно выразила его единокровка и большевичка со стажем Анна Абрамовна Берзинь (1897-1961) - влиятельная партийно-литературная деятельница, адресат некоторых писем С.А.Есенина и автор воспоминаний о нём, в 1923-1925 годах стремившаяся “воспитать” нашего Сергея Александровича в большевистском духе.
Так вот эта активная революционная дамочка (по свидетельству С.Ю.Куняева) гневно высказывалась в 1938 году в кругу знакомых так:
«Нет, уж лучше открыть фронт фашистам, чем воевать»… «Я воспринимаю эту власть как совершенно мне чуждую. Сознаюсь, что я даже злорадствую, когда слышу, что где-то плохо, что того или другого нет»… «В своё время в Гражданскую войну я была на фронте и воевала не хуже других. Но теперь мне воевать не за что. За существующий режим я воевать не буду… В правительство подбираются люди с русскими фамилиями. Типичный лозунг теперь: «МЫ - РУССКИЙ НАРОД». Всё это пахнет черносотенством и Пуришкевичем…»
Подобные же пораженческие и антиправительственные настроения испытывал с середины 1930-х и поэт
