когтистость, но тут же в ужасе постарался встряхнуться от этого наваждения.
В папке "Ягуар" были заархивированы все его письма к Алине и массивные архивы материалов для ее диссертации, но, немного поплутав, Кирилл нашел его данные и быстро переписал в блокнот: Георгий Ферсман, 38 лет, Москва, телефоны и подробный адрес. Он хотел написать ему "я убью тебя!", но, одернув себя в последний момент, затаившись и сам почти превратившись в зверя, подумал:- "Нет, так я спугну его".
К нему подошла дочурка, и он спросил:
-Малыш, ты скучала без меня?
Она обняла его, бросив игрушки:
-Почему мама спит с открытыми глазами?
"Господи, о чем я думаю! Мне Алю нужно спасать. Этого гада я достану! Достану! Он ответит за все!"
Алину пришлось положить в клинику, на чем настоял Седой. Она была все это время совершенно безучастна к окружающему и, хотя узнавала всех, но только одного Кирилла почти все время звала, если он хоть ненадолго отлучался. Когда он находился рядом, она успокаивалась, правда, даже на него смотрела почти равнодушно – это щемило ему грудь. А ей нужна была только его рука: ее она держала, прижав к своему животу, и только так затихала. Арсений предложил отвезти ее в Германию, в Центр нервных болезней, и они стали готовить документы для этого. Кириллу все никак не удавалось оторваться от забот о жене и ребенке, чтобы найти Ягуара. Тот не писал Алине больше, хотя Кирилл в надежде на это каждый раз проверял ее е-мэйл. Он долго не решался, но потом все рассказал Алексу, и тот взялся найти Ягуара.
Через три дня он позвонил Кириллу:
-Больше не думай о нем.
-Что?!
-Попытка самоубийства – передозировка наркотиков. Он срочно уехал за рубеж.
По почте для Алины пришел конверт, в котором были стихи Гумилева и подпись Ягуара.
"Знай, я больше не буду жестоким,
Будь счастливой, с кем хочешь, хоть с ним,
Я уеду далеким, далеким,
Я не буду печальным и злым.
Мне из рая, прохладного рая,
Видны белые отсветы дня…
И мне сладко не плачь, дорогая,-
Знать, что ты отравила меня".
...Однажды совпадение гуляло с маленьким происшествием, и они встретили объяснение…кажется, это Кэрролл...
Мне казалось, что я среди своих детей – цифр и алгоритмов, которые лучше любых цветов, а получается, что я давно в необратимом безумии: поверхность раскололась, между вещами и предложениями больше нет никакой границы – именно потому, что у тел больше никакой поверхности. Так…Изначальный аспект шизофренического тела состоит в том, что оно является неким телом-решетом. Фрейд подчеркивал эту способность шизофреника воспринимать поверхность и кожу так, как если бы они были исколоты бесчисленными маленькими дырочками.
Существую ли я? Полагать, что мыслящая вещь в то самое время, как она мыслит, не существует, будет явным противоречием. А посему положение "Я мыслю, следовательно, я существую" – первично и достоверно, но не может существовать никакого сознания без кого-нибудь, кто скажет "Я осознаю".
Я знала, что это шизофрения,– все мои монстры высыпались как карты из колоды, раскрываясь каскадно гиперссылками в виртуальный мир киберпространства. При шизофрении часто наблюдается тенденция к философствованию: проблемы добра, зла, бытия, устройства мира, смысла жизни, высшей цели человека, и они не просто интересуют, а становятся существенным делом жизни – это все обо мне, я слишком хорошо изучила данную проблему. Единственный путь стать самим собой – вырваться из тисков реальности, разрушить границы между внутренним и внешним миром, осуществить сновидения, ощутить грезы наяву. Остановив время и собрав силы, я должна уничтожить то из своих я, которое пыталось разрушить мою любовь.
Ах, ну да, зависть к фаллосу, комплес Электы и прочие этапы в развитии, которые были у меня нарушены, либо заторможены, регерессировали, либо гипертрофировались, хотя не помню, чтобы когда-нибудь завидовала мальчикам на предмет наличия у них "этой" штуковины". Напротив, радовалась, что мне между ног ничто не мешает. Но, как говорит психоанализ, ранние воспоминания вытесняются в подсознание, так что, конечно, у меня было все как у всех, тем более что неосознанные "зависть к пенису" и "страх кастрации" наука считает первыми выражениями загадочного взаимного притяжения полов, а уж перед этим притяжением не только я складывала оружие.
Что влекло меня в науке? Радость познания, достижения, признание? Вовсе не это. Мне хотелось воплотить в искусственном разуме некий идеал, но это оказалось невозможным, недосягаемым, как и все идеальное. А сама я как живое существо оказалась не в силах бороться с тем, что сталкивало в яростной борьбе мои желания.
Разум неотделим от телесной оболочки и должен примириться с этим. Но, как ни странно, вопреки сопротивлению моего интеллекта, моя природа властно вернула меня к непреходящим жизненным ценностям. Хотя для этого мне пришлось испытать полное уничтожение, аннигиляцию на психологическом уровне – эмоциональный крах, интеллектуальное поражение, окончательное нравственное падение. Это был опыт гибели эго – мгновенное и безжалостное уничтожение всех прежних опорных точек жизни, но за ним меня ждет возрождение и освобождение от оков. Я уже ощущаю этот свет, он ведет меня, очищая сознание от изобретения надуманных целей жизни. И только он поможет мне восстановить течение жизненной энергии, чтобы меня больше никогда не мучил вопрос, есть ли в жизни смысл. Жизнь и есть смысл, ценность ее самоочевидна…
В моей практике бывало много необычных случаев, но когда это относится к человеку тебе близкому, ты на время перестаешь быть профессионалом. Хотя способность удивляться есть великий дар для познающего ума. И мой друг удивил меня, как не смог никто за последние двадцать лет. Хотя ситуация была проста, почти банальна, но я воспринимал ее как свою собственную, в этом было дело. Чрезвычайные страдания моему другу принесла виртуальная любовь, он даже пытался покончить с собой.
Когда я увидел Ферсмана в реанимации, то не поверил своим глазам – передо мной был другой человек, разительно отличавшийся от того, кого я называл именем Георгий раньше. Вот тогда я и узнал всю эту историю, а также то, что ей предшествовало: он впервые откровенно рассказывал мне о своем детстве и отрочестве, которые многое объясняли. Я знал, что Георгий наравне со своей основной работой, всегда хакерствовал; это увлечение поглощало его, но никогда я не замечал за ним одержимости и интернет-зависимости, ведь он являлся зрелой личностью с устоявшимися взглядами и здоровой нервной системой.
Ферсман посвятил меня в некоторые подробности, но все-таки многое мне осталось неясным, потому что искренность его была лишь частичной,– он не коснулся глубин своего существа и не раскрыл их мне. Мы душевно простились, и я провожал его с горечью, но и надеждой. Он уезжал жить за рубеж, со своей женой Нийоле и их совместным ребенком …
Наблюдая Алину и беседуя с ней, Арсений некоторое время находился в странном состоянии. Он был удручен, хотя все, кто его хорошо знал, были бы удивлены этим. Но для Кирилла доктор олицетворял жизнелюбие и оптимизм, хотя даже он заметил у доктора некоторое смятение, возникшее в тот момент, когда тот узнал имя человека, ставшего причиной случившегося. Казалось, оно было знакомо доктору, но он не пожелал признать это. Когда все документы были готовы, Алину привезли в клинику, где ею занялись немецкие врачи. Она все твердила странную фразу: "Ягуар – ведь это я сама, это мой внутренний зверь". Кирилл почти не расставался с ней, и через полтора месяца появились первые улучшения в ее состоянии, так что с каждым днем в нем крепла надежда, что все будет хорошо. Он уже знал это точно, потому что глаза Алины светились ясным разумом, жили прежней жизнью и были полны любовью к нему…
***50
Утром Моника не захотела ехать в лабораторию к Патрику. Макс и Дора были страшно удивлены, ведь она всегда с огромным желанием отправлялась туда. Но Сэм, видно, прекрасно понимал, в чем дело. Он взглянул на нее странно долгим взглядом и сказал:
-Когда-то ты была послушна, даже чересчур – это тревожило меня. Почему сейчас ты сопротивляешься?
Она отвернулась и покачала головой:
-Не заставляй меня, прошу. Ты же знаешь, что я послушаюсь тебя, но ведь ты сам не хочешь этого.
Макс смотрел на нее и поражался: что-то происходило, он чувствовал, но понять их разговор не мог. Моника взглянула на него, как бы ища в нем поддержки, он в свою очередь растерянно посмотрел на Сэма, потом вернулся взглядом к ней. Но Сэм молча с ней согласился, и Моника впервые осталась дома.
-И правильно – отдохни,- сказала Дора весело, поцеловала Монику и посоветовала прогуляться.
-Скажи, почему ты упираешься?- спросил Сэм мягко, гладя ее волосы.
-Ты не должен… Я не могу, понимаешь, не могу – ведь это только твои идеи. Ты генерируешь их. Почему кто-то другой должен пользоваться ими?
-Не кто-то, а ты и Патрик. Он выстроит тебе научную карьеру, в соавторстве с тобой он будет публиковать работу за работой.
-Я не хочу! Как ты мог подумать, что я допущу это?! Я так люблю тебя, Сэм. Ты не должен разбрасываться тем, что рождает твой мозг.
-Но я устал, мне уже неинтересно все это. Я хочу, чтобы ты, моя девочка, взяла все мои идеи с пользой для себя. У тебя светлая головка, ясное и острое мышление.
-Нет!- вскрикнула Моника.
Он взглянул на нее внимательно: никогда раньше она не кричала и не возражала ему. В глазах у нее стояли слезы, и он поспешил ее успокоить:
-Ну, все, все, давай оставим это. Скажем Патрику, что беременность не позволяет тебе много работать.
-Я больше не отдам ему ни одной твоей идеи. Какая я была дура,- сказала она и заплакала. Вечером в постели Моника все рассказала Максу, и он был страшно удивлен и растроган тем, что Сэм хотел все отдать ей таким образом,– лишь бы его девочка блистала в науке.
-Как же я могу? Он так талантлив, он – генератор, но говорит, что ему уже все это не интересно. Но ведь это неправда, просто сейчас ум его занят другим. Я знаю – он ждет малыша, он живет этим, но даже ради этого он не должен… Ведь у него мощный интеллект, он невероятно талантлив. Вспомни все наши последние эксперименты, Патрик уверен, что это прорыв! А ведь это все Сэм, только он один.
-А я-то думаю, почему Патрик так радостно потирает ручонки. Такой прилив идей, такие потенции.
Через три дня Моника вернулась в лабораторию, но лишь для того, чтобы завершить серию экспериментов, которые уже были запущены. Сэм отвозил ее туда сам и молча наблюдал некоторое время за их работой, а потом уезжал на работу. Патрик заметил перемену в Монике, но приписал это беременности, чего она не отрицала. Он пытался обсудить с ней новую тему, о которой она заикалась неделю назад, но она сказала, что устала, и он отступил. В марте Моника уговорила Сэма начать работу над монографией. Он поговорил с Патриком, и они решили, что Моника будет вести собственные исследования на базе лаборатории параллельно с работой у Патрика в группе. Конечно, Патрику данное не очень понравилось, но он не показывал этого открыто. Моника все время перед родами отвела на подготовку их с Сэмом
