оттаскивали:
-Нельзя, поймите, менингит остро заразен.
Все вокруг были в масках, я не обратила внимания на это, ведь врачи всегда их надевают. Мне что-то брызгали в нос, я слышала и улавливала только отдельные слова: гамма-глобулин, интерферон.
-Кто будет осуществлять уход за ребенком после перевода в инфекционный бокс?- спросила врачиха деловым тоном.
-Конечно, я!- меня душили слезы.
-Вы справитесь? Для этого потребуется постоянно жить с ней там, возможно месяц или больше.
Подскочил Алекс и сказал ей:
-Мы все решим, будьте спокойны. Уход девочке будет обеспечен самый лучший.
-Укройте моего ребенка, она замерзнет!- крикнула я, но Додик и Эмми подхватили меня с двух сторон и повели, а Алекс еще душил врачиху в углу своими наставлениями и совал ей деньги.
Совершенно обессиленная, я вспомнила о маме. Мы поехали к ней. Мама лежала с закрытыми глазами, папа сказал, что она спит. Я не узнавала ее лица, оно было спокойным, но каким-то совсем незнакомым.
-Папа, а как все случилось?- спросила я.
Он вздохнул:
-Это из-за Юльки. Слава богу, малышка пришла в сознание. Это было так страшно, Ляля, так страшно! Она закатила глазки и стала подергиваться, а головка откинулась куда-то назад. Я увидел, как мама упала без сознания, а скорая все не едет! Я думал, что сойду с ума, словно на меня навалился дом, словно меня сковали в каменном мешке. Юлька почти ничего не весила, у меня еле вырвали из рук. Не помню, как открыл дверь врачам…
В двенадцать дня зазвонил телефон, и Додик растолкал меня в радостном возбуждении:
-Их видели с вертолета, Аля! Погода улучшилась, и их видели – они передвигались.
Пьяная от снотворного я качалась, но все-таки нашла силы и схватила его за плечо:
-Повтори! Прошу тебя.
Он повторял снова и снова, и я плакала как в детстве – от счастья и горя одновременно…
***43
Между тем Макс прилетел в Москву один, все получилось совершенно не так, как они планировали. Сердце его сдавливало, но он заставлял себя не расслабляться, чтобы провести время в Москве с максимальной пользой и быстрее вернуться домой.
Когда они уезжали с Моникой в аэропорт, у Доры поднялось давление, у нее и раньше частенько болела голова. Макс уговорил ее не ездить их провожать, и они простились дома. Монику стало тошнить уже в такси, но Сэм дал им с собой таблетки от укачивания, так что Макс очень надеялся, что это поможет ей. Но всю дорогу он видел, что Монике нехорошо, хотя она и пыталась держаться. В аэропорту ей стало совсем невмоготу, в туалете у нее открылась рвота, лицо ее побледнело, что перепугало Макса не на шутку. Уже шла регистрация, а Монике не становилось лучше, напротив, она сидела зеленая, лицо ее от рвоты сразу осунулось. Макс лихорадочно думал, как же им быть, но, видя, что ей нисколько не лучше, пошел сдавать билеты. Звонить Сэму и волновать его лишний раз он не хотел, решил, что позвонит из дома. Он повез ее в медицинский центр, где его сразу узнал один из ординаторов, и Монику увели к доктору. Макс сидел в холле и ожидал, и вскоре к нему вышел врач и, улыбаясь, пожал ему руку:
-Поздравляю.
Макс удивленно вскинул на него брови, а доктор хитро ему подмигнул:
-Ваша супруга беременна, и скоро с божьей помощью вы станете счастливым отцом.
Макс был крайне удивлен и испытывал целый букет разнообразных чувств, начиная с безудержной радости и кончая досадой на то, что Монике снова нужно будет прервать учебу в университете. В голове промелькнула мысль, что теперь возникнут проблемы с сексом. Но еще через мгновенье радость затопила его, он даже вспотел от волнения, а когда увидел вышедшую к нему Монику. Слезы застелили ему глаза, и он обнял ее. Она сама еще была ребенком, и он ярко представил малыша в ее руках – такого же светленького и с голубыми глазами. Монике что-то дали от тошноты, и она выглядела получше, но лицо ее было растерянно и трогательно, так что у Макса защемило в груди.
-Я боюсь,- прошептала она ему, а он, обнимая ее, почувствовал слезы на глазах.
Они вернулись домой почти через три часа, но Доры дома не оказалось, а ее мобильник молчал. Они ничего не могли понять, и Макс решил позвонить Сэму, потому что Дора никуда не собиралась, и он стал волноваться, ведь ее машина стояла на месте, но не было ни записки, ни чего-то другого. Телефоны Сэма также не отвечали, Макс начал серьезно нервничать и позвонил секретарше Сэма. Ему ответили, что Сэм в реанимации без сознания.
Через два дня, оставив в Эл-Эй Монику рядом с Дорой и Сэмом, находившемся в коме, Макс улетел в Москву, проклиная все дела. Только от Доры они узнали о взрыве самолета, на котором должны были улетать, потому что все время после аэропорта провели в медицинском центре, и это известие совершенно не дошло до них. Моника и Дора дежурили у Сэма по очереди, не соглашаясь оставить его одного ни на минуту, и Фред не препятствовал им в этом. Сэма поместили в отдельную палату со всеми возможными удобствами и самым новейшим оборудованием.
Моника всегда чувствовала, что нельзя оставлять Сэма, нельзя разрывать нить, соединяющую их, даже на время. С первой минуты их встречи она поняла, что они части одного целого, ей даже порой казалось, что у них общая нервная система, так же как с Максом у них общая система кровообращения. Чувство общности с каждым из них было совершенно разным, но в то же время ее организм абсолютно не мог без них обходиться. То, что Сэм спит и даже слышит ее, она нисколько не сомневалась. Засыпая возле него, положив голову рядом с его изголовьем, касаясь его щеки, она видела какие-то яркие вспышки, чередующиеся друг за другом, словно зарницы или огни приближающегося поезда в ночи. Порой она летела куда-то в пропасть и даже во сне знала, что это он летит, а она чувствует его полет. Сердце его билось ровно и бесстрастно, и лицо выглядело чужим, отстраненным, с холодным, незнакомым выражением, но щека была теплой, колючей, живой. Это был он, ее Сэм, тот самый, что являлся ее мозгом, ее нервами и огромной частью души. Без него она не смогла бы жить и точно это знала. Даже Макс – любимый и родной – не смог бы ее удержать на этой земле, если бы Сэм позвал ее за собой. Она бы бесстрашно шагнула в пропасть за Сэмом, и они бы никогда не расстались, потому что стали бы двумя крыльями на одном теле. Она знала, что ничего плохого не могло случиться, ведь что-то великое и неподвластное разуму соединило их в этом мире, а теперь предотвратило от гибели, да еще поселило в ней новую, таинственную жизнь.
Сэм проснулся и увидел знакомую светлую головку рядом с собой. Он помнил какие-то вспышки света, а еще звенящий звук в полной тишине. Это был даже не звук, а только мысль о звуке, постоянном, томительном, держащим все его существо в напряжении, как натянутую струну. Какие-то островки тепла иногда пробивались сквозь это напряжение, и тогда звон затихал, порой до полной тишины, откуда вдруг прорывался иной звук, слабый и трепещущий, такой ненадежный, теряющийся в пустоте. Но именно он манил его невероятно куда-то, где был неясный свет, разливающийся как предутренний туман над водой. Сэм подумал: "Какой страшный сон я видел", но, оглядевшись, понял, что находится в больничной палате. Ослабевшей рукой он погладил Мэдхен, уснувшую рядом с его подушкой. Она тут же открыла глаза и, схватив его руку, прижала к своим губам. Слезы брызнули у нее из глаз, и она, всхлипывая, пыталась говорить:
-Я знала, знала, что ты придешь в себя. Я так люблю тебя! Мы разговаривали с тобой, я видела вспышки и звала тебя. Ты слышал, я знаю.
Сэм попытался улыбнуться, но у него не хватило на это сил, и он снова провалился в темноту.
-Теперь он пойдет на поправку,- сказал Фред уверенно Доре и Максу, прилетевшему накануне. Они все уже знали от Моники, которую отправили спать в соседнюю палату, где для них с Дорой поставили кушетки. Сэм действительно очень быстро снова проснулся и позвал Монику.
-Как же случилось?.. Вы не сели в тот ужасный самолет?- спросил он ее. Моника заплакала, но, взяв себя в руки, улыбнулась:
-Меня сильно тошнило и рвало. И знаешь почему?
Сэм удивленно смотрел на нее почти детскими глазами.
-Скоро я рожу тебе внучку или внука. Кого ты больше хочешь?
-Ты всегда приносила мне только счастье,- сказал он слабым голосом и прижал ее руку к груди своей ослабевшей рукой.
С этого дня он быстро пошел на поправку, и уже в середине августа все они переехали домой. Дора водила Сэма гулять под руку, Монике это не доверяли, поскольку она была слишком хрупкой и не смогла бы поддержать массивного Сэма. Кроме того, теперь Сэм не разрешал Монике совершенно никаких нагрузок из-за ее беременности. Но ранний ток-сикоз у нее закончился очень быстро, и она чувствовала себя прекрасно. Все вечера Моника сидела рядом с Сэмом, и никто не мог их разъединить, они словно боялись разлепиться и снова потерять друг друга. Макс радовался тому, что Сэм поправляется на глазах, ведь он всегда был сильным и бодрым мужчиной. Через неделю Сэм уже смог понемногу тренироваться для восстановления формы. Макс съездил в их летний дом, чтобы опустошить холодильник и, убрав все лишнее, поставить дом на охрану. Джон со своим псом проводил его до дороги и долго смотрел вслед его машине. Макс, прощаясь с его родителями, рассказал им всю эту грустную историю, и теперь Джон простился на целый год до следующего лета с мечтой увидеть Монику.
Сэм часто бывал задумчив, и всегда звал к себе Монику, чтобы только помолчать вместе с ней. Она, совершенно успокоенная, прилеплялась к нему всем своим существом, либо, сидя рядом с ним, прижавшись к его плечу сбоку, чаще, под его рукой, а еще устроившись перед ним на полу и положив голову к нему на колени. Такая идиллическая картинка успокаивала Дору, а Макс чувствовал при этом какой-то особый неповторимый уют их дома. В голове его частенько выстраивались с режущей реальностью картины взрыва самолета, куда они не попали, и реанимационная палата, где лежал Сэм с чужим, отсутствующим лицом. Все остальное по сравнению с этим было счастьем. Он стал замечать красоту домашних мелочей, звуков и запахов. Специально усилил имитацию тиканья электронных часов: этот звук нравился ему. В спальне он установил устройство, чтобы в будущем слышать плач ребенка, сейчас же оно служило ему для того, чтобы слышать зов Моники, если его не было рядом, так как из-за ее утренней тошноты он приносил ей завтрак в пос-тель.
Сэм изменился, Макс сказал бы, что он стал даже еще более красив по-мужски и значительнее. Какое-то спокойствие появилось в его глазах, какая-то невероятная бездонная глубина. Словно он теперь имел вселенское знание, отличавшее его от простых смертных. Дора часто украдкой плакала, и, когда Макс ловил ее на этом, она, уткнувшись ему в грудь, говорила:
-Понимаешь, я все время боюсь, что это могло случиться.
-Но ведь не случилось, судьба к нам благосклонна,- успокаивал он ее, но от слез ей становилось легче. Только от Сэма она старалась скрыть свои слезы, ей хотелось с ним казаться легкой и веселой, но боль, посетившая однажды, навсегда оставила в ее сердце страх за него.
Сэм вспоминал, как стажировался у одного очень известного психотерапевта, профессора, и даже временно жил у него в доме. В один из уик-эндов домой вдруг
