приехала дочка профессора Элис, тонкая и бледная девочка с задумчивыми глазами. Сэм тогда был в самом расцвете своей молодости и красоты. Конечно, он поразил воображение неяркой девушки, но и сама Элис оказалась чем-то просто непостижимо притягательной. Сэм поначалу даже сморщил нос, увидев ее, но за два дня общения, когда они катались на лошадях, и она научила его лихо гарцевать, он влюбился в нее без памяти. Элис уехала и две недели не казала носу, а он боялся себе признаться, что мучается и ждет ее невыносимо. Она позвонила, и они встретились в городе, в каком-то кафе. Элис училась в колледже и поэтому к родителям приезжала нечасто. В тот день Сэм уже не отпустил ее. Они целовались на каждом шагу, не обращая внимания на прохожих.
Элис стала приезжать часто. Он не мог бы объяснить, что его так манило в ней, наверное, глаза. Но, вспоминая ее сейчас, он помнил не только глаза, но и губы и ее тело даже через тридцать лет и даже после всех воспоминаний о жене и других женщинах его жизни, после Доры; Элис была невероятно нежной и желанной. Они сбегали куда-нибудь от профессора и его жены, и близость с ней каждый раз становилось для него потрясением от получаемого наслаждения.
В январе он решил съездить домой к родителям на неделю. Элис заплакала, а он деловито отругал ее за такие "нюни", поцеловал напоследок и укатил. Когда он вернулся… Элис больше не было – ее сбила машина. А еще оказалось, что она была беременна, и он точно знал, что от него. "Я слишком мало ее любил, я был эгоистичен",- впервые тогда думал он горько, вспоминая ее слезы "ни к месту" при его отъезде. Он долго не мог ее забыть, а вернее всего, никогда не забывал…
***44
Меня потрясла история Макса, которую всем нам рассказал Додик, и теперь я еще более укрепился в своих желаниях не отпускать от себя Дану никуда. Череда каких-то невероятных напастей, аварий, пожаров, взрывов и терактов парализовала меня страхом за нее. Я начинал нервничать, если она надолго уходила в магазины или задерживалась у подруг. Зная ее некоторую рассеянность, я не находил себе места, если мобильник не отвечал. Только когда Дана находилась в непосредственной близости от меня, страхи спадали, заменяясь, правда, другим монстром – ревнивым желанием владеть всеми ее мыслями. Как терпела она подобную тиранию, как мирилась с ней ее свободолюбивая натура? Но вела себя Дана спокойно, будучи со мной неизменно нежна. Далеко в прошлом остались ее язвительные выпады в мой адрес. Сейчас она позволяла себе лишь мягко шутить и не задевала моего самолюбия, даже если я был откровенно, отчаянно неправ, несправедлив, даже глуп. И к моему стыду, я принимал это как должное, считая, что мне простительно и не такое.
Конечно, по размышлении наедине с самим собой я осознавал собственную слабость и подверженность неосознанным всплескам, но удивительным образом потворство Даны мне в моих слабостях словно размыкало во моей душе нечто, сжатое пружиной. Она приводила мой внутренний мир в совершенную гармонию, где я не различал ни начала, ни конца, где мне открывались с пронзительной ясностью истины, которые я знал, но которые плавали в глубине океана моего сознания. Ее покорность и ясный взгляд останавливали на скаку мои самые яростные порывы, мгновенно возрождая неповторимые впечатления, которые завораживали меня всегда, которые каждый раз воссоздавали во мне цельный и прекрасный образ Даны, соединявший собой все части моей души. Вновь и вновь, ощущая ее любовь, я прорывался к себе самому, к тому, кого собрал из разрозненных кусков. Она каждый раз вновь открывала мне неразрывность разума и эмоционально-чувственной сферы, которые я всякий раз неразумно пытался разделять в своем сознании. Но, отдавшись любви, погружаясь в нее, ощущая ее всплески и волны, я вполне ясно видел, что содержание моей души является продуктом моего разума и только его. Требовалось лишь не размыкать эту цепь, дать ей естественным сплавом руководить мною, не пугаясь более текучести, неустойчивости и взрывоопасности собственной чувственной составляющей, а лишь направляя последнюю в естественное для нее русло. И Дана являлась чуткой настройщицей моей сложной неустойчивой системы, возвращая меня к образцу, идеалу, который я сам для себя определил, но от которого все время отклонялся ввиду размытости, неопределенности изгибов и поворотов обыденной реальности. Дана приводила меня в состояние, из которого я неосознанно выпадал, но в которое всеми силами стремился вернуться, дабы обрести некую цельность.
Выискивая красоту, логичность, соразмерность в окружающем, я в своем идеализме слишком завышал требования к миру, а высокие грани поисков следовало устремлять лишь в одну сферу, куда и возвращала меня Дана – в любовь. Именно Дана всякий раз направляла меня к пониманию истинного пространства моей души, в отличие от физического местоположения тела, очищая от шелухи мои чистые в своей основе мысли, волнения, требующие разрешения, ясные, живые впечатления, рождаемые сплавом разума и чувства. В свое время я считал, что это под силу лишь вечному искусству и философии. Но оказалось, что любовь содержит их в себе полноценными составляющими, требуется лишь достигнуть тех слоев, где они покоятся в основании ее собора.
Историю Моники со слов Додика я поведал Сереже в надежде на то, что она заинтересует его и пригодится для будущей книги, и он слушал меня с интересом.
-Как странно сплелись нити из судеб разных людей,- сказал он мне задумчиво. И ведь действительно: череда случайностей невероятным образом пересекла путь Макса, завершив некий цикл и вернув его в конечном итоге в круг друзей, из которого, он, казалось бы, выпал волей судьбы. Все мы – члены вновь созданного альянса, в той или иной степени, оказались связанными некими прочными эластичными нитями, уходящими в глубины наших жизней, с их неведомыми подводными течениями. Сергей остро ощущал теперь такие связи и говорил мне не раз, что существуют непреложные законы неотвратимой необходимости. Лишь она соединяет людей даже против их воли, лишь она влечет их друг к другу и рождает стойкие привязанности, о которые разбивается легковесный романтизм, рожденный фантазиями незрелого ума. Но мудрость необходимости все ставит на свои места: после проб и ошибок, после внутренних битв с самим собой разум угождает сердцу, даруя ему успокоение в любимом существе.
Странные повороты судьбы и история Макса трогали сердце Сергея особо, тем более что были связаны с человеком неординарным, каким являлся Сэм…
***45
Отряхивая руки от земли, в которой он возился до этого, высаживая кусты чайных роз, Сэм увидел, как к калитке подъехал автомобиль. Макс и Моника не могли так быстро вернуться, ведь уехали всего два часа назад и обещали быть только вечером. Он удивленно выглянул, но через минуту уже узнал Хелен. Они ждали ее только завтра, и Сэм сказал по-английски:
-Макс и Мэдхен уехали до вечера.
Хелен уловила лишь имена, фразу полностью она не поняла. Они прошли в дом, и Хелен сообразила, что кроме Сэма тут никого нет. Она вздохнула и, усевшись в плетеное кресло на веранде, закурила тонкую дамскую сигарету.
-Макс говорил, что вы все будете на даче. Черт, надо было позвонить, прежде чем ехать,- проговорила она,- я привезла подарок ко дню рождения Моники.
Она положила объемистый сверток в красивой обертке. Сэм сварил ей кофе и она, взглянув на него, благосклонно кивнула.
-Интересно, долго мне придется их ждать?- спросила она скорее себя, чем Сэма. Поднося чашку с кофе ко рту, Хелен разглядывала его придирчиво. Он понравился ей еще давно, но когда рядом находился Макс, у нее переклинивало мозги. "Ее окружают мужчины, которые нравятся мне",- подумала она о дочери и вспомнила Руслана с его приземленностью, всегдашней готовностью для нее на все, но оставляющего ее при этом совершенно равнодушной. Она ложилась с ним в постель, привычно изображая пылкую страсть, а сама, закрыв глаза, представляла себя в объятиях жестокого Макса. У нее был один молодой любовник, танцор эротического шоу в одном из ночных клубов, но Макс выглядел крупнее этого гибкого красавца и внешне был "слишком мужчина" по сравнению с ним. Именно это повергало ее, а, кроме того, душила жесточайшая зависть к дочери, хотя она всегда холодно любила ее. Можно ли любить холодно? Хелен знала, что можно. Именно так она любила Монику, как любят бриллиант чистой воды, наследство рода, передаваемое из поколения в поколение. Его берегут, о нем заботятся, вкладывают в его огранку необходимые средства – холодно и расчетливо.
Сэм разглядывал ее, и какое-то неприятное нервное волнение охватывало его все больше. Хелен была красивой, но красота ее почти не волновала его. В ней было что-то другое, царапающее его нервы: оттенок во взгляде, тут же исчезающий, но уже через несколько мгновений появляющийся снова, а кроме этого – такие знакомые повороты головы, движения и голос.
Они посидели, глядя в телевизор, и он пошел налить обоим коньяка. Когда он нарезал лимон и посыпал его сахаром и растворимым кофе, как научила его Мэдхен, на кухню тихо вошла Хелен, приблизилась к нему сзади, и он почувствовал озноб, что-то острое, словно его резанули ножом по сухожилию…
Словно очнувшись, он вдруг осознал, что держит ее в объятиях. Все происходило помимо его воли: он силился ее оттолкнуть и не мог.
-Я хочу от тебя зверства… Ну, сделай так, как я хочу!- целуя его, цедила она сквозь зубы, впиваясь в его обнаженные плечи ногтями, оседлав его сверху, как наездница. Грудь ее мягко колыхалась перед его взором, и он подумал, что природа щедра к этой женщине.
Он не понимал русских слов, тем более что порой Хелен переходила на немецкий. Но интонации ее говорили за себя: он видел ее хищно сжатые зубы, искаженное похотью лицо, даже злость в ее глазах. Ее руки судорожно хватали его, а тело алчно и умело извивалось на нем. Она была вполне искренна в своей похоти, и он видел, что секс приносит ей острые удовольствия, но что-то омерзительное накатывало на Сэма, он даже испугался, что сработает рвотный рефлекс.
В какой-то момент, когда Хелен застонала, и глаза ее несколько закатились, когда она немного обмякла на нем, он тут же выскользнул из-под нее, вскочил и исчез в душе. Под струей воды он пытался успокоиться, и осознал вдруг, что пытается смыть с себя липкую невидимую пленку, которой на самом деле не было, но которую он ощущал после того, что произошло с ним и этой женщиной. Он почувствовал нестерпимую боль оттого, что попался в эту липкую сеть как муха.
Выйдя из душа, он оделся и, ничего ей не сказав, быстро пошел по тропинке через лес к реке. Хелен, завернутая в простыню, проводила его молча взглядом. Она курила и думала, что все в ее жизни всегда было так: мужчины, которые нравились ей всегда ею брезговали. Разве плоха она была сейчас с ним? Наверняка эта его засушенная профессорша в постели вся скукоживается как мышь. А вот, скажи ты, удрал как ужаленный, словно испачкался.
Сэм долго бродил, но потом позвонил Максу:
-Как у вас дела? Как Мэдхен?
Макс весело рассказывал ему, что они сидят сейчас в кругу друзей и им его не
