новизной ощущений, ожиданием тайны и предположениями того, что я найду в новом знакомце кладезь жизненной мудрости, блестящий интеллект и множество талантов. Однако отношения с каждым из них практически всегда скатывались к определенному шаблону, но главное, очень быстро развеивались иллюзии, порожденные первым знакомством, что являлось основным охлаждающим компонентом. Мой мозг слишком специализированно отсеивал интересующую информацию, упуская много ценного в людях. Хотя для себя я считала, что дорожу дружбой, теплотой отношений, вниманием и заботой к собственной персоне, но ни разу до Кирилла не испытала сколько-нибудь ощутимого притяжения к мужчине, да и просто к кому-либо из людей.
Сейчас я понимаю, что воспринимала родителей и родственников с эгоизмом ребенка, и даже возлюбленный Додик являлся всего лишь дополняющим инструментом в интеллектуальной сфере моего существования – зоне интенсивной работы мозга. Будь он хоть монстром в человеческом плане, но подпитывай и удовлетворяй потребности моего ума так же, как теперь, вряд ли я отвергла бы его дружбу. Даже со своей лучшей подругой я играла в какие-то непонятные игры, примеряя на время роль беспечной, легкомысленной и капризной девицы. Впрочем, будучи достаточно тонкой натурой, и она в дружбе со мной также несколько актерствовала, что позволяло нам сохранять достаточно комфортные взаимоотношения.
Удивительно, как это жизнь хранила меня, одаривая друзьями, человеческие качества которых оказывались выше всех похвал. Именно они воздействовали на мои житейские суждения и поступки благотворно, ведь родительское воспитание не дало мне столь четких жизненных ориентиров в этом плане. Столкнись я с людьми порочными, но готовыми ублажать мой интеллект, возможно, я признала бы их верхом совершенства, поскольку в том, что находилось вне влияния искренне любящих меня людей, в том, что упорно скрывалось мною ото всех, я творила чудовищные глупости.
Неудавшаяся личная жизнь была мною собственноручно разрушена, я совершенно в ней запуталась. Правда, мы все еще оставались с Кириллом мужем и женой, хоть я и поступила с ним самым подлейшим образом, но видно, сущностью моей женской природы являлось вольное или невольное предательство. Кто бы простил такое? Да я и сама не могла смотреть мужу в глаза после всего, что сделала. А жить, зная, что ты предала и вероятно вновь предашь, было выше моих сил.
С некоторых пор я старалась не думать о Кирилле, и мне почти удавалось это. Конечно, спала я только со снотворным, никому в этом не признаваясь,– так мне удавалось забывать о потребностях плоти. Да и имелись ли они? До Кирилла я считала себя очень спокойной и уравновешенной в чувственном плане, он словно расшевелил змеиный клубок в серпентарии. Теперь все во мне утихло, и я боялась спугнуть этот покой, но все-таки что-то заставило меня перед самым отъездом сказать маме на случай возвращения Кирилла в Москву, дабы она сообщила ему мой новый телефон.
Сан-Франциско поразил Додика своим почти феерическим видом, я же замечала лишь какие-то несущественные детали, а достопримечательности меня совершенно не увлекали. Впрочем, очень скоро будни и работа поглотили нас полностью, так что нам даже казалось порой, что живем мы здесь целую вечность.
Меня устраивали здешние демократичные нравы, а Додик упивался возможностью поглощать на каждом углу всякую гадость, продаваемую с лотков и витрин. Кроме того, мы горели энтузиазмом, ведь Джеф выказал недюжинный организаторский талант и выбил несколько значительных грантов на финансирование нашей работы. Правда, нам приходилось отрабатывать их посещениями различных раутов и общением с представителями многочисленных фондов, где Джеф представлял нас как русских непризнанных гениев. Оформляя невероятное количество бумаг, связанных с контрактами, оборудованием, страховкой и арендой жилища, он, деловито возбужденный, везде таскал нас за собой. Зато к началу работы лаборатории в нашем распоряжении имелась вся необходимая техника, два супермощных компьютера и шестеро сотрудников.
Помимо этого Джеф устраивал нам многочисленные встречи со специалистами разного толка, а также просто с русскими, проживающими здесь. С ними мы чувствовали себя более или менее комфортно, хотя все эти люди разительно отличались от москвичей и казались всё-таки уже не совсем русскими. Некоторые из них с жадностью прислушивались к свежему московскому сленгу Додика, который расточал последние анекдоты, еще не успевшие доехать до русскоязычной Америки. Мне приходилось следить за тем, чтобы мой друг не чавкал за столом и уступал место дамам помимо меня, ибо он всегда был чурбаном в этом отношении. Уж не знаю, как его терпели у Норы.
Впрочем, я не справедлива. Все, узнавая его ближе, влюбляются в него почти до обожания и перестают замечать растяпистость моего друга и его ужасные манеры, поскольку Додик красив необычной красотой – с восхитительными выпукло-черными глазами и толстыми мягкими губами. Кроме того, своим необыкновенно пластичным голосом он легко пародирует кого угодно, а в разговоре со мной издает особые звуки, напоминающие воркование голубя, что подпитывает особую доверительность наших отношений. В нем бездна обаяния, интеллектуальной грации и остроумия: его блистательные речи пересыпаны метафорами, аллюзиями и неожиданными пассажами к "простоте", всякий раз вызывающими гомерический хохот у окружающих от несоответствия соединяемых понятий. Он всегда был мастер на подобные штучки, которые шлифовал в свое время в университете, а впоследствии – на приемах у Норы, и наши новые знакомые также оценили его по достоинству.
Впрочем, Джеф водил нас и в иные места, к примеру, на интеллектуальные тусовки – с альтернативной музыкой и танцами. Они вполне походили на наши московские студенческие вечеринки в закрытых клубах, куда пронырливый Додик в свое время таскал меня, дабы приобщить к "культурно-богемной" жизни.
Жили мы с Додиком недалеко от лаборатории, вполне по-домашнему. Хотя очень быстро проявилось наше совершенное неумение вести хозяйство, ведь родители, а впоследствии муж, избавляли меня от любых бытовых проблем, а Додик и вовсе относился к беспорядку философски и даже утверждал, что тот создает определенный уют, тогда как в чисто убранной квартире ощущаешь себя точно в музее. Джеф нанял нам приходящую помощницу, что оказалось очень кстати, ведь к концу второй недели пребывания в съемной квартире мы погрязли в непролазном бардаке. Это на даче мне волей-неволей приходилось убираться, да и то порядок там я поддерживала достаточно условный. А здесь, полностью поглощенная работой, на остальное я взирала равнодушно.
После череды пьянок мы работали как одержимые. Джеф чуть не силой отрывал нас от мониторов, а меня как всегда не отпускал от себя ни на шаг, но я избегала напряженности в отношениях с ним и молча мирилась с его прессингом.
-Алина, я хочу пригласить тебя в свой загородный дом,- все-таки сказал он мне по прошествии месяца со дня нашего приезда в Сан-Франциско. Я задумалась на минуту, но согласилась: давно следовало поставить все точки над i. Хотя Додик бы меня не понял, благо он уехал на три дня к каким-то знакомым.
Коттедж Джефа всем своим видом выдавал респектабельность владельца. Впрочем, хозяин бывал в нем достаточно редко, ибо большую часть времени жил в городской квартире поблизости от лаборатории, а сюда, видно, приглашал гостей и как мужчина свободный – женщин. Но, оценив его роскошные владения, я загрустила о Москве и нашей с Кириллом квартире, где муж все устроил согласно моим вкусам. Почему мне не жилось там спокойно, почему я не ценила его забот? Но нечего распускать нюни, ты приехала делать дело!
Когда мы пили кофе, я сказала Джефу:
-Пойми раз и навсегда: между нами ничего не может быть. Я хочу заниматься только работой.
-А я хочу заниматься только тобой,- страстно произнес он, вынудив меня защищаться:
-Прошу тебя, давай больше не затрагивать данную тему. Я здесь совершенно не за этим, и вдобавок, не могу ответить тебе взаимностью.
-Но со временем? Все изменится, ты привыкнешь ко мне и сможешь полюбить.
-Ты забыл,– я замужем.
-Насколько мне известно, вы расстались.
-Но не развелись,- схватилась я за соломинку,- а у русских, к твоему сведению, брак очень хитрая категория…
-Не забывай, я учился в России, и ты не из тех женщин, что зависят от мужа,- парировал он, но больше на эту тему мы не разговаривали. Он всегда был хорошим стратегом и вместо споров со мной избрал другую тактику, предоставив мне гостевую спальню, вероятно в надежде, что уютный красивый дом произведет на меня впечатление и направит мои мысли в нужное русло.
Дом действительно был замечательный и, конечно, ему требовалась истинная хозяйка. Я же была из другой породы, мысли мои витали в иных сферах, а такие категории как уют и покой воспринимались мной сказочным миром, который я давно потеряла, но который всегда ждал меня в родительской квартире. Хотя даже там в каждом углу спали страхи и страдания моей детской жизни, так что пристанище для семейного счастья, предлагаемое Джефом, вызывало у меня как ни странно мучительные воспоминания о болезненном периоде взросления…
***8
Последнее время делами Сергея и его фирмы занималась Лена. Сам он предпочитал уединение и встречался лишь с близкими друзьями. Мы оба изменились, став женатыми людьми, но меня уже не удивляло это, ведь семейная жизнь перестала казаться мне неестественной. Напротив, сейчас я не представлял себя холостяком и не хотел бы вновь им стать.
Странно, как быстро мое внутреннее пространство приспособилось к Дане. Именно она теперь олицетворяла для меня уют, наслаждение, умиротворение. И мои многочисленные знакомые, приятели и друзья также соотнеслись в моем сознании с ней. Приоритет получили те, кто нравился Дане, остальные отошли в тень. Многим я даже перестал звонить, поскольку она без слов точно улавливала, кто по-настоящему мне приятен, но также цепко выявляла малейшее ко мне нерасположение со стороны кого бы то ни было.
Я далек от совершенства, многим кажусь занудой и гордецом, некоторые завидуют успехам моего Журнала, иные презрительно считают меня баловнем судьбы и женщин, подобных Кори. И в ответ неприятелям и завистникам я невольно выпускаю шипы. Но Дана сумела незаметно выправить линию моего поведения на людях и как бы соединила два моих мира – внутренний и внешний. Мало того, она ежечасно примиряла их, уравновешивая и гася любые мои отрицательные эмоции – злость, досаду, неудовлетворенность. Рядом с ней все это теряло силу и превращалось в нечто совершенно противоположное.
Как ни чувствителен я в плане осязания, никогда не думал, что обрету счастье в виде существа, способного удовлетворить мою тактильную жажду, да и все остальные желания моего тела. Порой я даже думал, что окажись Дана вздорной, сварливой, злобной, я все-таки точно так же любил бы ее, ибо она на физическом уровне совпадала с чем-то основополагающем во мне. Иной раз в своих фантазиях я представлял ее строптивой и яростной,
