продолжение фразы. Но он не озвучил это, не произнёс вслух. Видимо, постеснялся, посчитав, что и сказанного будет вполне достаточно, чтобы мне рот заткнуть…
И я действительно заткнулся от неожиданности, на Колю внимательно посмотрев и открывая для себя новую и незнакомую в нём черту, которую никогда не замечал прежде, - ЯДОВИТОСТЬ. Коля-то оказался на деле патологически самолюбивым и ядовитым малым. И даже через чур. Оказался той бодливой коровой, которой Всевышний не дал рогов. И от этого он бесился и исходил желчью в нашей компании несколько лет подряд - но упорно это скрывал до поры до времени: не было для бунта почвы, основы, силы... Теперь же, после женитьбы, став москвичом, главой семейства и хозяином положения, Коля начал показывать зубы всем. И мне - в том числе, чего раньше делать элементарно боялся. А теперь стал гордо и громко заявлять, недоносок несчастный, что и он человек. Пусть и маленький… Он мне в этот момент легендарного “козла отпущения” из песни Высоцкого очень сильно напомнил, который «пошаливать стал втихомолочку. Он как-то бороду завязал узлом, и из кустов назвал волка сволочью».
«Да-а-а, не простой Коля парень, совсем даже не простой оказался! - раздражённо подумал я, заканчивая раскладку и наливку. - Не замечал я раньше такой дерзости за ним, не думал и не гадал, не держал в мыслях, что он способен публично меня унизить-уесть, поставить на место. И на хрена он вообще-то сегодня сюда припёрся, дерьмо собачье?! Я больше всего Димку Ботвича в баню ждал, его одного хотел видеть и слышать, а не этого гундосого долбака, от одного вида которого блевать тянет… Уродец недоделанный, Богом обиженный и обделённый! Сидел бы и сопел, молчал в тряпочку и слушал других, как раньше! Так нет же, не молчит - высказывается, засранец, “кусает” больно! В первый ряд теперь желает попасть наравне со всеми, нормальными и здоровыми. И даже норов свой сидит и показывает, готовясь пить мой коньяк и трескать мои бутерброды…»
Встреча была после этой реплики безнадежно испорчена, как легко догадаться. Я, чувствительный от природы, категорически замолчал и больше не проронил ни слова: ел и пил молча, глухонемого напоминая… Молчали и Котович с Четвериковым всю дорогу: они всегда и везде молчали, будучи косноязычными... Так что мы молча выпили весь принесённый мною коньяк, съели все бутерброды. Потом пошли париться ещё раз, напоследок как бы, потом обмылись в душе. После чего оделись тихо, вышли на улицу и там быстро расстались, холодно простившись друг с другом без обязательств встретиться в недалёком будущем и поговорить, отвести душу. Я поехал домой в самых расстроенных чувствах, по дороге давая себе зарок больше с козлом-Котовичем никогда не встречаться: не достоин, мол, он того. Что впоследствии и исполнил, хотя Колька потом ко мне домой несколько раз звонил - приглашал в гости на встречи с приятелями, в ту же баню. Но я неизменно отказывался. И делал это в самой решительной форме…
10
Встретился я с ним ещё раз, уже последний, лет через 15-ть по времени - в конце 90-х годов, когда от той аспирантской пятёрки моих собутыльников только два человека в Москве и осталось. Это Колька Котович, протиравший штаны в каком-то столичном академическом институте, да Володька Четвериков, преподававший в Бауманке. Дима Ботвич с конца 80-х жил и работал во Франции в Международном математическом союзе; Андрей Хренников перебрался тогда же на ПМЖ в Швецию и многого там добился, судя по публикациям в Интернете. Ну а где болтается Виталик Четырко - не знаю. В Интернете про него ничего нет: сгинул парень в своей Молдавии. А может умер.
Цель же моей встречи с Котовичем была самая что ни наесть меркантильная, признаюсь честно. Я в то время уже твёрдо настраивал и подводил себя к литературному поприщу - ждал лишь закрытия института, которое произошло в начале 2000-х годов. И не просто ждал, а готовил для этого почву: занимался усиленно самообразованием, как я уже несколько раз говорил… А ещё я в те годы, имея силы и время, обошёл несколько столичных журналов патриотической ориентации: «Наш современник», «Москва», - куда раньше ездил за книгами, - и поразился той удручающей обстановке, которая царила там. Оба журнала стремительно деградировали и испускали дух без всякой надежды обрести новую жизнь через молодые таланты. Отдавать туда будущие произведения не имело никакого смысла… Соваться же в либеральные «Новый мир» и «Юность» мне, русскому писателю-патриоту, было и вовсе опасно: тамошние евреи могли бы меня и побить, или исцарапать физиономию на худой конец, - чего совсем не хотелось. До и упадническая атмосфера там мало отличалась от патриотического разложения и духоты. Столичные печатные издания вымирали, уступая место Интернету и цифре.
И тогда-то мне, по подсказке супруги Марины, пришла в голову гениальная мысль создать свой собственный литературный сайт в Интернете. Это чтобы впредь ни перед кем не кланяться, не унижаться, не шаркать ногами на старости лет, не выслушивать завистливо-пошлые наставления бездарных критиков и редакторов, которые сами писать не умеют, как правило, а только делают вид. Зато умеют и любят учить других: это у них конёк такой, сугубо профессиональный. А при наличии собственного сайта они мне будут ни к чему: там я уже смогу печатать что захочу и когда захочу. Без корректировки, редактуры и цензуры, без купюр. Я получу в свои руки заветную мечту всех писателей - СВОБОДУ ТВОРЧЕСТВА!
Цель проглядывала заманчивая - согласитесь! Но только вот одна была на пути достижения этой цели проблема: я плохо знал компьютеры, не любил их; совсем не знал системного программирования, столь необходимого в этом деле.
И тогда я стал думать, к кому обратиться, всех своих университетских товарищей принялся вспоминать, которые ещё в Москве остались. И первый, кто пришёл на ум, как раз и оказался Коля Котович. От своих однокашников я слышал при встречах, давно уже, правда, что Колька работал после отчисления из аспирантуры в каком-то столичном академическом НИИ, с конца 80-х годов занимавшимся искусственным интеллектом. Его туда Володька Четвериков пропихнул, начавший работать там на последнем году обучения в аспирантуре. Именно пропихнул, потому как брать Котовича категорически не хотели, испугавшись его внешнего вида.
- Неужели ж этот пигмей-недоносок что-то путное может? - удивлённо спрашивало руководство отдела Четверикова. - Откуда у такого способности, мозги? Где и на чём им держаться-то?
Но Володька, к чести его, стоял за товарища горой: головой поручился перед руководством, что Котович - парень толковый и знающий, не подведёт. Университет с красным дипломом окончил, мол, в мехматовской аспирантуре потом учился пару лет: покинул её исключительно по здоровью. Это было враньём, легендой, - но Четверикову поверили. Он был талантливым математиком, одним из первых на курсе. И был фанатом науки - из тех, кто посвятил математике жизнь. Всю - без остатка. И многого добился в ней: теперь он - доктор наук и профессор, автор нескольких книг. Выше него только академики стоят в табеле о рангах и членкоры те же. Но это уже, извините, мафия, номенклатура, прохиндеи от науки и дельцы, а никакие не учёные, не двигатели прогресса. Людей в РАН набирают теперь не с парадного, а исключительно с чёрного хода, а может и вообще с подпола. Дело академика Фортова - убедительное тому подтверждение. Хотя и без бедолаги-Фортова это секретом не было ни для кого: какие секреты в век Интернета?!… А Володька - он гордый и честный парень был, есть и, надеюсь, будет. Он - морально-нравственный кремень, титан, стоик. Интриги, делячество и холуйство, масонство, чёрные ходы и подвалы не для него. Как и ЛГБТ-сообщества…
Итак, Котовича взяли в тот институт с грехом пополам, и он там лет десять был мальчиком на побегушках - по овоще-базам всё больше мотался, по ДНД и ДПД. Ну а потом от него отстали - начали к работе отдела приобщать. Даже должность дали научного сотрудника. За примерное поведение, прежде всего, не за талант, которого, увы, было мало.
Вот к нему-то я и поехал за помощью, предварительно созвонившись по телефону. Мне показалось, да и однокашники про то говорили при встречах, что Котович должен быть с компьютерами на ты, если он в IT-шном институте работает, и сайт мне поможет сделать. Я был готов ему за работу заплатить - понимал, что это дело трудоёмкое и серьёзное...
11
Приехал я к нему ближе к вечеру, в тот же 9-этажный обшарпанный панельный дом в Новогиреево, где мы когда-то давным-давно свадьбу праздновали. Коля продолжал жить в квартире жены таким образом - и не комплексовал по этому поводу, как можно было по самодовольной физиономии его судить, сильно не расстраивался: жил в своё удовольствие парень. Хотя и постарел за прошедшие 15-ть лет, обрюзг и смухортился, седыми волосами покрылся. Красавцем он и раньше не был, - ну а теперь его внешним видом можно было маленьких детишек пугать в яслях и садиках, когда они хулиганили. Его 35-летняя супруга выглядела куда привлекательнее. Всё такая же стройненькая, худенькая и маленькая была, хотя и родила двух дочек, и даже цвет волос не поменяла. Но они, скорее всего, были крашеными…
Котовичи встретили меня всей семьёй в коридоре, как дорогого гостя, что было приятно видеть и ощущать. Первым Колька со мной поздоровался, потом - Ирка, и потом уже дочка их, Олеся, ко мне для приветствия подошла, которой было лет 13-14 уже. Если судить по возрасту - она должна была бы быть в полном соку деваха, заглядывавшаяся на мальчиков-старшеклассников. А кто-то в таком возрасте и рожает уже: есть и такие скороспелки. Однако ж девахой Олеся не была даже и близко, а была маленькой и сопливой девчужкой, которой я бы больше 8-10 лет не дал. Тут сказывались родительские гены, безусловно: старшая дочка Котовичей была такая же недоразвитая и невзрачная, как отец и мать. Где была их младшая дочь в это время? - не знаю. Они не сказали, а я не спросил и до отъезда её не увидел…
Первое, что меня поразило в квартире в момент приезда, была её какая-то фантастическая теснота и перегруженность вещами и мебелью. Взрослые и детские вещи висели на крючках и вешалках вдоль всего узенького коридора, по которому ввиду этого невозможно было пройти, чтобы чего-то не зацепить и не свалить на пол. Теснота квартиры Дунаевой меня ещё и во время свадьбы смутила, но теперь их семейное жилище как будто уменьшилось в размерах и производило самое тягостное, удручающее и невыгодное впечатление. После своей огромной и светлой квартиры с высокими потолками находиться в подобной малометражке с потолками над головой мне было откровенно не по себе. Хотя я никогда и не страдал клаустрофобией.
Второе, что меня смутило в тот вечер, был спёртый и затхлый человеческий запах повсюду из-за плотно закрытых окон, которые открывались редко, как я понял, если открывались вообще. Этот запах я хорошо помнил по Университету ещё, когда заходил к Коле в гости в общаге. Тогда тоже постоянно псиной пахло в их жилой комнате на 21-м этаже башни, а потом и у него самого в аспирантские годы. И вот теперь тот же самый кисловато-тошнотворный запах пота, кухни и газов утробных Котович развёл и в семье. И семья
