Александром Исаевичем (Исааковичем) это происходило в течение многих лет. Показухой, которой - копейка цена, половина копейки. Внезапная смерть самовлюблённого нарцисса и гордеца-Голубовского это убедительно показала и доказала.
Старуха-смерть - она уже тем хороша и ценна, как мне в те дни подумалось, что её невозможно обмануть, одурманить и провести, спрятать от неё всю грязь, лицедейство и плутовство, как и мерзости накопившиеся, житейские. Она всё видит, знает и помнит. Абсолютно всё! И оценки истинные и точные поэтому всем умершим приготавливает заранее на Небесах, которые не подлежат пересмотру и корректировке Временем, над которыми не властна дешёвая человеческая реклама и пропаганда под грозным названием Агитпроп. Куда им до НЕБА?! Куда им до БОГА?! Я рекламу и пропаганду имею в виду. Ведь известно же давным-давно, что БОГ ПОРУГАЕМ И ОБМАНУТ НЕ БЫВАЕТ…
«Про кота-Котовича»
«Приходящие… уходящие…
Люди в жизни, как поезда…
Лицемерные, настоящие,
На мгновение… навсегда…
Кто-то выстрадан… кто-то вымолен…
Кто-то послан был, как урок…
Кто-то в памяти просто именем…
А кого-то послал сам Бог…
Поначалу все просто встречные…
Только кто-то потом врастёт
В твою душу и станет вечностью…
Ну, а кто-то как дым уйдёт…
Приходящие… уходящие…
Каждый в сердце оставит след.
Но однажды ты вновь стучащему
Тихо скажешь, что места нет».
Алёна Серебрякова
«Страницы прошлого читая,
Их по порядку разбирая
Теперь остынувшим умом,
Разуверяюсь я во всем…»
М.Ю.Лермонтова
1
С Колей Котовичем я был однокашником; сиречь пять лет проучился с ним на одном факультете и даже на одном Отделении математики. Жил с ним в общаге пять лет: он был иногородним студентом, уроженцем белорусского Витебска. Из самого ли города или из его окрестностей он был родом? - я таких подробностей не знаю: в друзьях его никогда не ходил. И, тем не менее, знал о его существовании с первых дней пребывания в МГУ, как только в общагу на Ломоносовском проспекте заселился осенью 1975 года.
Колю было тяжело не заметить: он уродился карликом, этим и выделялся из толпы, в глаза всем как то же бельмо бросался, как безрукий или безногий инвалид. Да, не самым маленьким и слабосильным он был - оговорюсь сразу, - потому что карлики, - они ведь тоже разные рождаются. Бывают карлики-лилипуты метр двадцать ростом и весом двадцать килограмм, напоминая видом своим воспитанников детсада. На таких всегда и всем больно смотреть: жалко их, ущербных и убогих… Коля таким не был, нет, а был карликом-богатырём, если так можно выразиться. И ростом он был метр сорок, и весил около сорока килограмм в те годы, имел плотное телосложение. На фоне лилипутов он выделялся, спору нет, а на одиночных фотографиях так и вовсе выглядел молодцом, атлетом даже... Но в жизни с нами, нормальными в физическом плане студентами, его рядом было поставить нельзя, увы. Даже самые маленькие и щупленькие из нас заметно превосходили его ростом и силой, выносливостью… По этой причине, к слову, Коля ещё в родной Белоруссии был записан местными военкомами в категорию белобилетников-доходяг и не проходил военную кафедру на факультете, на которой мы, нормальные студенты, целых три года пыхтели: со второго по четвёртый курс включительно, - изучали основы ПВО перед тем, как получить лейтенантские погоны на плечи.
А ещё Коля, если продолжать дальше характеризовать его как человека, очень сильно гундосил при разговоре; понимай, имел, парень, большие проблемы с носоглоткой. Как давно и почему? - Бог весть. Этого я тоже не знаю... Плюс к этому, один глаз его сильно косил: он был косоглазым по жизни. Вероятно - с рождения: я так думаю, подозреваю о том. Из чего можно было с уверенностью заключить, что Судьба и Природа были к нему, бедолаге, немилосердны предельно, если не сказать жестоки. Чем-то Котович сильно провинился в прошлой жизни, и за те свои косяки расплачивался.
По этой понятной и объяснимой причине у него в Университете почти не было друзей - из-за его физических недостатков, которые от него отталкивали посторонних людей, и сильно. Это - участь всех инвалидов. Это - их тягостный крест… Отталкивали они и меня - признаюсь честно. Будучи иногородним студентом и прожив рядом с Котовичем в общаге долгих пять лет, я с ним, тем не менее, даже и не здоровался при встречах, не пытался сблизиться и сдружиться. Приятелями его на протяжении всей учёбы были три совершенно невзрачных и малоприметных паренька, с которыми он все пять лет прожил в одной комнате общежития. Других приятелей у него не было, насколько я могу судить по беглым наблюдениям. Да и откуда бы им было взяться, если в стройотряд он не ездил ни разу по причине физической немощи, спортом не занимался, в походы не ходил. Даже от сельхоз-работ его освободили медики осенью третьего курса, на которых трудились все девушки нашего факультета в полном составе. А Котович - нет: врачи его оценили слабее девушек.
Не удивительно, что он жил как монах, жил затворником в своей комнате. Я его даже в читальных залах никогда не видел - только на лекциях встречал, где он также сидел в одиночестве: внимательно слушал всё, старательно конспектировал. Учился он хорошо, стабильно учился, задавшись целью, как я теперь понимаю, остаться после учёбы в мехматовской аспирантуре и защитить диссертацию потом. Стать учёным-математиком было, похоже, его страстной мечтой, журфиксной идеей. Это, наверное, чтобы доказать всем окружающим - и в Белоруссии, и в Москве, - что его телесная немощь полностью компенсируется мощью духовной, что даже и в маленьком тельце может скрываться могучий дух. А пословица “мал золотник - да дорог” придумана будто бы для него и под него. Такие в нём, маленьком гордеце, все пять лет роились мысли и планы…
2
На четвёртом курсе мы с Котовичем жили в одной башне зоны «Б» Главного здания МГУ. Я - на 20-м этаже, он - на 21-м. А университетские башни - они маленькие и тесные размерами, как те же мансарды или чердаки. Там, хочешь или не хочешь того, а поневоле сблизишься и сроднишься… Там-то, в башне, мы с Николаем и сблизились, здороваться стали в общаге и на учёбе. Я несколько раз поднимался к нему в комнату за какой-нибудь ерундой, он спускался и приходил к нам… Что лично меня больше всего поражало в его комнате, - так это ужасающая духота и крутой запах пота, шибающий в нос всяк входящего и заставляющий морщиться и напрягаться как в неубранном общественном туалете. Товарищи Колькины комнату не проветривали никогда, как я понимаю: жили в такой духоте круглый год - и прекрасно себя чувствовали как те же опарыши в навозной куче.
И другое меня поражало всегда, когда я к ним заходил за чем-то. Все они четверо неизменно валялись на койках с книжками в левой руке (в читалках я их никогда и никого не видел, ни в Главном здании, ни в ФДСе), а правая рука у каждого находилась в штанах. Они лежали - и свои гениталии преспокойно массировали при чтении. И одни это делали, как я понимаю, и при людях. Всегда! Они жили по принципу: “что естественно - то не позорно”.
Такие вот были у Коли Котовича друзья-приятели, все пять лет провалявшиеся на кроватях после занятий и усердно занимавшиеся математикой, которую они дополняли онанизмом изо дня в день: это вместо спорта. Понятно, что девушки были им не нужны. Совершенно! Поэтому и на танцах они не бывали ни разу, на дискотеках. Даже и на старших курсах, когда у каждого из нас очумело гормон играл и куражился, по мозгам бил со всей силы. А им - ничего, их Господь Бог миловал. Девушки были им ни к чему, как и сами танцы - при таком-то возвышенном образе жизни, когда “всё своё ношу с собой”, и “ничего постороннего мне не требуется”. Про это Артур Шопенгауэр ещё писал, что «счастлив тот, кто сам себе довлеет»…
3
На пятом курсе мы уехали из башни, переселились вниз. Я с приятелями стал жить на 15-м этаже зоны «Б». А где жил Котович? - не знаю. Я его потерял из вида, и не жалел о том.
Встретил я его опять уже осенью 1980-го года, после Московской Олимпиады, когда, оставшись жить и работать в Москве после Университета, приехал однажды в ДАС (Дом аспирантов и стажёров) на Шаболовке, чтобы навестить там своего давнишнего университетского товарища - Диму Ботвича, поступившего в мехматовскую аспирантуру. Первый аспирантский год он жил именно там в большой и просторной комнате. Жил не один, а с товарищем по аспирантуре. И этим товарищем как раз и оказался Котович Коля, про которого Дима хорошо отзывался с первого дня. Утверждал совершенно искренне, что ему повезло с жильцом - тихим, душевным, покладистым белорусом, которого я, однако ж, только раз всего и застал на месте. Во время моих приездов на Шаболовку он где-то всё время пропадал, и мы с ним не пересекались поэтому. Да и приезжал я к Дмитрию в ДАС раз в месяц всего и на полчаса: не нравились мне ни само здание, ни территория вокруг, плотно застроенная столичными жилыми домами. Я тогда продолжал в Главное здание регулярно наведываться: очень я по Университету скучал, безумно даже. Как и по мехматовским аудиториям и учителям, по общаге и Манежу легкоатлетическому, где продолжали тренироваться бывшие мои товарищи по спорту, где продолжал работать Юрий Иванович Башлыков - любимый мой человек и самый лучший тренер на свете…
4
Осенью 1981-го года, Диму Ботвича, как аспиранта-второгодка, переселили в Главное здание в зону «Б» и предоставили отдельную комнату в двухкомнатном блоке. Туда же, в ГЗ, переехал и Котович. Они жили с Ботвичем на одном 16-м этаже, но в разных блоках. И при этом продолжали общаться, дружить, проводить вместе вечера, чтобы за бутылкой вина убить скуку и одиночество. У них там в это время образовалась тесная компания из аспирантов-одногодков, куда, помимо Ботвича и Котовича, входили Вовка Четвериков, Андрюха Хренников и Виталик Четырко. Ну и шестым компаньоном был я, приезжавший к ним в ГЗ регулярно и проводивший там все выходные и праздники.
И как-то так получилось, не знаю, что я по приезде больше всего времени именно в комнате Коли Котовича проводил, в его компании: остальные ребята были часто учёбой заняты. Они или в читалках сидели допоздна, или посещали спецкурсы на факультете. Приходили в общагу только под вечер, усталые и полуживые. Тогда-то я встречался и беседовал с ними, душу тоскующую отводил. А вот дни напролёт я проводил в компании Котовича.
Колька, как я заметил, учёбою не сильно себя утруждал - начал охладевать к математике, к алгебре в частности. Ни разу не видел я его за работой, или работой живущим. Зато всякий раз видел валяющимся на кровати с тоскующим видом, мысленно глубоко погружённым в себя, в какие-то свои проблемы и невзгоды, про которые он при мне не распространялся... Причину такого глубокого погружения и медитации долгой, мучительной я узнал от Ботвича: он однажды меня просветил, посвятив в личную жизнь тихони-Котовича. И оказалось, к моему глубочайшему изумлению, что у Коли в Москве давно уже была девушка, Дунаева Ирка, которая не отвечала ему взаимностью, которая его мурыжила уже несколько лет, не давала сна и покоя. Так что хочешь, не хочешь, - но про неё надобно поподробнее рассказать, потому как она
