достав кошелёк, стал вытаскивать из него рубль, чтобы заплатить кассирше. И в этот момент я поймал Костин лукавый взгляд, как он внимательно на мой кошелёк посматривал и улыбался при этом.
И тут меня осенило.
- Кость! - оторопело сказал я. - Я ж у тебя когда-то три рубля в долг брал. Я их тебе вернул? - напомни.
- Нет, не вернул, - добродушно улыбнулся Метлицкий, покрываясь краской стыда.
- А чего ж ты молчал-то, ядрёна мать, столько времени?! - громко произнёс я, на товарища с укором посматривая и протягивая ему деньги. - Я забыл, а ты молчишь. Чего, напомнить-то трудно было?! А теперь подумаешь ещё, что я это с умыслом сделал! На хрена мне такие мысли от друзей, связанные с негативом?!
- Да мне неудобно было напоминать тебе, Сань, ставить в неловкое положение. Три рубля - это ж такие мелочи…
Вот этим-то и отличаемся мы, славяне-русичи, от евреев: наличием СОВЕСТИ. Нам друг другу про трёшку совестно напоминать: мы даже готовы простить долг, чтобы не ставить человека в неудобное положение, вгонять его в краску стыда. А евреи за копейку удавятся, да ещё и готовы нас удавить, чтобы только вернуть потраченное, да с процентами…
Четвёртое. А ещё мне очень не нравилось в Голубовском то крайне неприятное качество, которое коробило и отваживало от него пуще пота и неприятного запаха, что был он прирождённым актёром, о чём я вкратце ранее уже сообщал. Носил маску великого трагика по собственному почину и разумению, но в действительности был ничтожным клоуном, шутом гороховым и кривлякой, бездарным актёришкой из погорелого театра, которому копейка цена, полкопейки. И который, будучи отрицательным персонажем по природе своей, по натуре внутренней, мерзопакостной, всю жизнь перед людьми, тем не менее, выставлялся святошей. Или играл роль этакого “героя-небожителя”, если попроще сказать, “сказочного рыцаря-богатыря” без страха и упрёка, “непризнанного гения”: не знаю даже, какое определение тут будет уместнее и точнее дать для адекватной характеристики Димона! Но всё происходило именно так - без всякой натяжки, поклёпа и преувеличения. И происходило потому, как мне кажется, что Голубовский понимал, вероятно, а может и чувствовал, что он есть полное ничтожество, духовный пигмей и алкаш: таким уж появился на Свет Божий и потом жил и мучился. Вот он и нервничал, и истерил, оставшись наедине сам с собой, - и потом лез из кожи всё время, прямо-таки наизнанку выворачивался, чудак-человек, стараясь на людях выглядеть комильфо, наряжаясь в костюмы мессий, “падших ангелов” и правдорубов.
Я эти его театральные сценки с переодеванием в течение 10 лет воочию наблюдал, как он перед нами, своими ровесниками-сослуживцами, “вытанцовывал” и регулярные мини-спектакли разыгрывал. Одну такую “антрепризу” от Голубовского я на всю жизнь запомнил.
Было это во второй половине 80-х годов - время, когда в Москве на театральных подмостках и в интеллигентной подчёркнуто-праздной среде набатом гремел спектакль «Заседание парткома» по пьесе А.Гельмана, собиравший аншлаги в залах и целые горы хвалебных отзывов либеральных критиков и журналистов на ЦТ и в прессе. Не знать про него было тогда моветоном, признаком дикости и отсталости человека. Я эти настроения хорошо помню.
Вообще, спектакль был поставлен во МХАТе Олегом Ефремовым давно: ещё в 1977 году, при Брежневе. Но греметь он начал, будоражить мозги и кровь публики именно при Горбачёве, чему немало способствовал фильм Сергея Микаэляна «Премия», снятый в 1975 году на основе означенной гельмановской пьесы и долго гулявший по голубым экранам страны именно в перестройку. Почему происходило всё именно так, а не иначе? - понятно. Партийные идеологи 1960-70-х годов не любили сор выносить из избы и негатив показывать: невесёлую советскую действительность тщательно шлифовали и полировали, берегли настроение, чувства и нервы граждан. Справедливо они это делали или нет? - Бог весть. Но только критические произведения литературы и искусства не рекламировались и не предавались широкой огласке вплоть до середины 80-х годов, до сугубого демократа и либерала-Горби. Михаил же Сергеевич, наоборот, всю страну завалил политическим и идеологическим мусором, если не сказать дерьмом, из-за чего СССР и рухнул в итоге на радость Западу и Востоку, и на горе нам, добропорядочным советским гражданам. Но это так - к слову, в качестве дополнительной ремарки.
Фабула пьесы Гельмана такова: напомню коротко для непосвящённых. В одном строительном управлении России бригада некого товарища Потапова вдруг дружно решила отказаться от квартальной премии в знак протеста против того бардака, что процветает уже не один год на их стройке. По этому неординарному случаю руководство предприятия во главе с директором созывается на экстренное заседание парткома (Потапов был коммунист), куда, помимо начальников, приглашается и бунтарь-бригадир с одним молодым пареньком из его бригады, бывшим ПТУ-шником.
И вот собираются большие чиновные дяди в кабинете парторга в назначенный час и просят пришедшего на рандеву бригадира растолковать причину бунта, чтобы её все правильно поняли и осознали для выработки последующего решения. Ну и тот режет правду-матку прямо в глаза руководству: что, мол, на стройке давно уж элементарного порядка нет. А вместо этого хозяйничают тотальный раздрай и разруха, приписки массовые и очковтирательство. И деньги большие в качестве премий люди получают незаслуженно и незаконно, путём подлога. А значит обманывают этим родное советское государство. Потапов даже рассказывает схему обмана, как она видится ему с его рабочего места. Так вот, погрязшее в праздности и распутстве руководство управления, вместо того, чтобы наводить порядок и дисциплину в трудовом коллективе, пишет ежемесячные слёзные письма в трест с просьбой увеличить финансирование из-за якобы незапланированных проблем, возникающих на стройке по якобы независящим от людей причинам. Потому, мол, и сдвигаются сроки окончания работ, как и дополнительные проблемы вырисовываются раз за разом, которые надо оплачивать… Но у бригадира-строителя иное мнение на процесс, прямо противоположное начальственному. Потапов считает, что причины эти в действительности не объективные, а субъективные. И связаны они не с природой любой стройки вообще, которая во все времена коварна, сложна и многогранна, а исключительно с неумелым руководством всего управления, то есть упираются исключительно в человеческий фактор. И этот бардак, уверяет Потапов, надо кончать. И побыстрей. Иначе, мол, мы коммунизм с подобным наплевательским отношением к делу никогда не построим. Это была ключевая фраза всей пьесы, когда-то будоражившая всю страну!
Два часа кряду длилась страстная полемика между сознательным бригадиром и его руководством, которая, по логике вещей, должна была бы закончиться немедленным увольнением строптивца - всего и делов-то! Так тогда всё и происходило в жизни с сознательными рабочими, восстававшими против трудового бардака и производственного без-предела. В жизни - но не в искусстве. В искусстве же, которое несли советские евреи в массы, всё происходило с точностью до наоборот. Ну прямо как в сказке детской, где Иванушка-дурачок, если помните, однажды превращается в Ивана-царевича.
Подобное чудо произошло и в пьесе еврея-Гельмана, про которую давно уже все забыли в России, которая была состряпана на злобу дня по заказу рвавшегося к власти Сиона. В конце 2-часового обсуждения обескураженные, пришибленные и пристыжённые начальники - внимание! - соглашаются, скрепя сердце, что работяга-Потапов абсолютно прав в своей без-страшной и безупречной критике: они и впрямь плохо руководят предприятием и получают незаслуженные зарплаты и премии за это. Представляете себе финал абсолютно фантастический, пошлый и неправдоподобный! Матёрые чиновные люди, находясь в здравом уме и твёрдой памяти, вдруг с какого-то перепуга, поддавшись на уговоры залётного мужичка, на собственный хвостик накакали, не моргнув глазом. После чего они дружно подписали себе же смертный приговор по сути: дали согласие отправить в вышестоящий трест покаянное письмо с просьбой пересчитать им расценки в сторону уменьшения финансирования, что обещало вызвать в ближайшие дни нешуточный переполох по всей строительной цепочке. Комиссия бы последовала за комиссией, проверка за проверкой с обязательными оргвыводами. Куда же без них?! Зато ПРАВДА сказочно победила ЛОЖЬ, и бригадир-правдоруб вышел с заседания парткома героем-победителем. Чем вам не сказка?!
Этим, собственно, и кончается пьеса, будоражившая во времена моей молодости всю страну. Взбудоражила она и чудака и шута горохового Голубовского. Взбудоражила до такой степени, что и он решился на бунт, и он захотел стяжать себе славы Потапова.
Посмотрев фильм Микаэляна у себя в Одинцово, до крайности возбудившийся и раздухарившийся Димон также решил отказаться от премии, шум в институте поднять и прославиться этим. Пришёл в бухгалтерию Филиала однажды и гордо заявил сидевшим там женщинам, что квартальную премию получать не станет. Принципиально! После чего ушёл в отдел, собой довольный необычайно. Ушёл - и принялся ждать с нетерпением, когда поднимется большой скандал, как в кино, соберётся партком института, его вызовут туда наши протухшие руководители, и он им там всем даст жару, выскажет всё, что про них, подлецов-бюрократов, думает. Деньги-то свои потом он всё равно получит, покочевряжившись: как же без этого. До денег он, скупердяй, страшно жаден был, как уже отмечалось. Но уж зато начальству перед тем потреплет нервы и накрутит хвоста: чтобы оно его надолго запомнило!
Таков был тот стихийный план, родившийся в дурной башке самовлюблённого кривляки-Голубовского, сбыться которому не удалось, однако. Потому что в жизни, повторю ещё раз, всё происходит совсем не так как в искусстве. Законы в этих стихиях принципиально разные.
Неделю целую ждал Димон звонка от руководства нашего предприятия, от директора Ступина лично - но так и не дождался его. Вместе этого к нему позвонила женщина из бухгалтерии (я был живым свидетелем того разговора, сидя тогда рядом с Димкой на втором этаже и работая на ЕС-ке) и спросила филиальского бунтаря: не передумал ли он ещё отказываться от премии? Димон ответил решительно, что нет, мол, не передумал! И тогда звонившая предложила Димке написать заявление и переслать эту премию в какой-то подмосковный интернат, коли так, коли деньги ему не нужны. Лишние если!
Хорошо помню реакцию Голубовского в этот ключевой момент: он аж позеленел тогда от неожиданности и злобы на то, что всё пошло не по сценарию, который он лелеял в своей дурной голове и на который так рассчитывал. Передавать же свои деньги чужим людям не входило совсем в его планы: да он бы удавился легче! Ему-то был нужен громкий скандал, главным образом, который наше мудрое руководство ему отказалось предоставлять. Вместо этого оно решило проверить его на вшивость - на помощь интернату раскрутить, на поддержку детишек-сирот.
Но Голубовский не раскрутился: не тот это был человек, не хозяин слова, да ещё и патологический раб бабла. Кончилось тогда эта его
