долго думать не стали - посоветовали дочери замуж выходить, коли так всё складывается. «Девушка ты уже взрослая, 22-ый годок тебе уж пошёл, - говорили они ей на кухне. - А женихов-ухажёров, кроме Котовича, что-то рядом не видно. Так в девках и просидишь всю жизнь, если ему откажешь: ты у нас не красавица, согласись. Да и мы - люди бедные, лимитчики бывшие. Что с нас взять? Богатого приданного за тобой нету... Поэтому выходи, Ир, не думай, не кочевряжься, выходи. Колька - малый хороший, хоть и невзрачный на вид и совсем-совсем маленький, как ребёнок. Ну так что из того?! “Мал золотник – да дорого”. Привыкнешь со временем: стерпится-слюбится. У всех так бывает, мы все через то прошли: через слёзы, терпение и мытарства. На взаимной и страстной любви мало кто в нашей нищей среде семьи строил. Это привилегия богатых. Главное, чтоб он тебя любил и не давал в обиду. А он, кажется, тебя любит: вон уж сколько лет за тобой ухаживает. К тому же, парень не курит, не пьёт, умный, с дипломом и образованием. Ну и чего тебе ещё надобно, какого рожна?! Не стоит его от себя отталкивать и отпускать, дочь, не стоит. Умотает к себе в Белоруссию - и оттуда его уже не достанешь, буксиром не вытянешь. Там его быстро какая-нибудь местная красавица охомутает: мужики - они всегда и везде в цене. И любые - безрукие и безногие!...»
8
И послушалась родителей Ирка - позвонила и дала согласие Коле замуж за него выйти. И немедленно, чтобы он сразу же к ней жить переезжал, чтобы не оставался с вещами на улице неприкаянный.
Через месяц уже состоялась свадьба Котовича и Дунаевой, на которой, по иронии Судьбы, я был свидетелем со стороны жениха. Так всё тогда сложилось странным образом. Колька вообще-то планировал, как мне кажется, Диму Ботвича в свидетели позвать: тот был ему ближе всех по духу из нашей тёплой компании. Да и жили они целый год в одной комнате в ДАСе, тесно сошлись там, сроднились душами. Но Дима именно в эти дни был в командировке в Средней Азии, выступал там на какой-то научной конференции. И Котович лишился друга единственного, задушевного. Надо было срочно кого-то ещё искать. Но кого?
Оставались Андрюха Хренников (теперь он крупный математик с мiровым именем, живёт и работает в Швеции на постоянной основе), - но Андрюха отказался на свадьбу идти: на дух не переносил больших и шумных компаний. К тому же он был с головой тогда погружён в диссертацию, которую он первым и защитил из всех своих корешей-аспирантов. Ещё оставался Володька Четвериков, - но он был маленьким и невзрачным парнем, скромным и косноязычным. А Коля хотел пыль в глаза родственникам и подругам невесты пустить - показать, что, не смотря ни на что, дружки у него крутые и важные. Четвериков же на роль мачо категорически не подходил - ни с какого бока! Виталик Четырко, хитрый жук из Кишинёва, был парнем видным - но себе на уме! Он хоть и тусовался с нами от скуки - но всегда держался особняком от нас, никогда ничего не пил и не ел за столом, и, соответственно, не платил денег. Жадина был патологический! Он и от свадьбы Котовича отнекивался до последнего дня, чтобы не сдавать на подарок деньги. И всё-таки на гулянку пошёл - но на халяву, без-платно то есть.
Вот и получилось в итоге, что остался один я из списка Колькиных друзей-приятелей. Мне и выпала сомнительная честь ехать с ним в загс сначала на правах самого близкого человека, а потом ещё и сидеть от него весь вечер по левую руку. Я не стал отказываться - согласился сыграть роль шафера. В те годы я хорошо относился и к самому Котовичу, и к Дунаевой Ирке, считал их обоих если и не друзьями, то товарищами.
Свадьба была самая скромная и даже, я бы сказал, бедненькая. Гуляли в Иркиной квартире в Новогиреево, в панельной 9-этажке на втором этаже. Квартира тоже была убогая, как и сам дом, хотя и трёхкомнатная, но тесная ужасно. В ней-то и гуляли все, если это можно было назвать гулянкой. Народу было не много. Колькиных родственников вообще не было - не приехал никто из Витебска. Почему? - не знаю, не был посвящён в такие подробности. Со стороны невесты присутствовали родители и какие-то родственники, - но тоже мало. А в основном была молодёжь. Ирка с ГУМа позвала пять или шесть размалёванных дурочек, а Колька с Университета нас троих притащил - меня, Володьку Четверикова и Виталика Четырко. Всё! Даже музыки настоящей не было: слушали пластинки из приёмника и под них танцевали в маленькой и тесной комнате молодые парни и девушки. МГУ тогда покорял ГУМ. С кем я сам танцевал? - уже и не помню точно. Помню только, что весь вечер тёрлась возле меня какая-то перезревшая похотливая краля, которую я потом отвёз на такси домой, с которой сладко лизался всю дорогу.
Единственное, что хорошо запомнилось из той потешной и скоротечной свадьбы, что остро врезалось в память, в мозги, - это торжественный выход невесты и жениха из подъезда в самом начале церемонии. Когда они, Коля с Ирой, выходили к машине, взволнованные, чтобы ехать в ЗАГС, какая-то маленькая и шустренькая девчонка, что с мамой тогда гуляла поблизости и с любопытством посматривала на такси с двумя золотыми кольцами на крыше и на толпу ожидавших, - так вот эта девочка вдруг закричала громко, на всю улицу, указывая пальцем на Дунаеву и Котовича:
- Мам! Посмотри-посмотри! Такие маленькие - а уже женятся!
Мы засмеялись все, кто стоял в тот момент на улице: это и вправду было весело видеть и слышать, такую картину потешную, как два карлика по метр-сорок ростом готовятся стать мужем и женой и потом жить по-взрослому. Видеть, слышать и понимать, что устами младенца глаголет истина… Только вот жених с невестою помрачнели оба: им-то было не до смеха, не до веселья, как всем остальным. Обоим было стыдно за свой убогий внешний вид. Так, по крайней мере, мне тогда показалось…
9
После свадьбы Котовича и переезда его к жене наши университетские посиделки с пьянками в Главном здании как-то сами собой стали сходить на нет. Пьянствовать стало и негде и некому. Парни, заканчивавшие аспирантуру, с головой погрузились в работу, планируя побыстрей закруглиться с диссертациями и встать в очередь на защиту. Я ранней весной следующего 1983-го года женился, и у меня началась новая, уже семейная жизнь, которая резко отличалась от холостяцкой. Нужно было думать уже не о себе одном, но и о семье. И первым делом требовалось улучшать жилищные условия… Раз пять после этого я переезжал с места на место, из одной квартиры в другую, пока не оказался с супругою в Строгино, где живу и поныне. Потом проблемы с работою возникали, которые тоже надо было решать. Потом - с родителями и их здоровьем.
Одним словом, стало не до друзей и не до Университета, куда я ездил всё реже и реже после женитьбы. Это чтобы повидать Диму Ботвича в основном - моего самого главного на тот момент дружка-товарища. Ну а потом Дима женился в мае: я был у него на свадьбе свидетелем, как и он у меня, - в июне он закончил аспирантуру и освободил комнату. Общага для меня с тех пор стала закрытою: не к кому стало ездить и не зачем.
Последний раз я решил собрать приятелей-аспирантов осенью того же 83-го года, решил вместе с ними в баню сходить и там посидеть и попариться, вспомнить молодость. Больше-то всего я Диму хотел тогда видеть, конечно же, которого после его свадьбы пару раз всего и встречал, на ЗИЛ распределившегося за комнату, скучал по нему сильно. Для компании позвонил Котовичу и Четверикову, тех пригласил тоже. Хренникову Андрюхе звонить не стал: он после аспирантуры в Зеленоград распределился, преподавал там в МИЭТе несколько лет и в Москву совсем перестал ездить. Потому как Зеленоград хотя и считается Москвой, но от него до столицы чуть меньше по времени, чем до Китая того же. Особо не наездишь. А Виталик Четырко в Молдавию укатил на ПМЖ в июне, и мы его совсем потеряли из вида…
Итак, трёх человек я в баню позвал, из которых на встречу пришли лишь двое - Котович и Четвериков. Дима Ботвич, кого я больше всего и ждал, на кого особенно рассчитывал, не пришёл: у него возникли какие-то срочные дела и проблемы. Не до бани было.
Я расстроился, безусловно, но встречу отменять не стал - обижать этим Кольку с Вовкой. Они-то не виноваты были в семейных проблемах Ботвича, оба честно пришли. К тому же, я тогда пару бутылок коньяка с собою привез, закуски разной: хотел нищих товарищей угостить, у которых никогда денег не было. Не везти же было это добро обратно!
Короче, мы зашли в баню, заняли места, потом пошли париться и мыться. Ну а потом мы вернулись к себе в раздевалку втроём - и начали там пьянствовать… Я достал закуску и коньяк из сумки, начал раскладывать это всё, по пластмассовым стаканчикам разливать. Ну и попутно стал чесать языком без умолку, плести всё, что взбредёт в голову на правах тамады. Я с парнями-аспирантами себя всегда так вёл, помнится, - трепался, хорохорился, веселил их во время пьянок. Они-то были люди замкнутые и молчаливые все как один, до разговоров и трёпа не охочие. Да и о чём им было говорить, учёбою как бетонной плитой придавленным? Только о математике разве что, которая им и так до чёртиков надоела. Они света белого не видели в аспирантуре. Факультет, читалка и комната в общежитии - это был весь их маршрут и все достопримечательности в жизни. Поэтому балаболил в компаниях в основном я один - рассказывал про Москву, по которой ежедневно на работу мотался, про обстановку в НИИ, где парням предстояло трудиться вскорости. К этому все привыкли - как мне казалось, - и даже некоторым это нравилось. Андрюха Хренников, например, на одной из пьянок, когда сильно наклюкался, так прямо и заявил за столом при всех:
- Сань! Ты самый ох…енный мужик из всех, кого я встречал в своей жизни!
Я эти его слова до сих пор помню, ношу их в сердце своём как святой оберег от бед, проблем и несчастий. Жалею лишь об одном: что не сказал ему в ответ ничего подобного - опешил от неожиданности. Теперь бы сказал - да где его теперь увидишь, друга-Андрюху! Далеко он теперь. Да и родной русский язык на чужбине давно уже позабыл, вероятно. Жалко!!!...
Но сейчас не об этом речь - о другом, о Котовиче Николае, который сидел рядом, обёрнутый полотенцем, готовился пить мой коньяк и закусывать моей закуской: сам-то с собой он ничего не привёз, рассчитывая на халяву. Я не в обиде был: к этому ещё со времён аспирантуры привык, повторю, поить и кормить нищих товарищей-аспирантов. Поэтому я спокойно и по-хозяйски раскладывал привезённые с собой бутерброды, разливал золотистое пойло по стаканам и попутно что-то там трещал-балаболит. Может даже и хвастался чем-то: не помню уже. Ну и что из того? Не приврать - истории не рассказать. К этому, скажу ещё раз, все и всегда привыкли - и Ботвич, и Хренников, и Четвериков, и Четырко. Никого из них моя похвальба не нервировала, не раздражала… За исключением тихушника-Котовича, оказывается, которого мои разудалые монологи всегда бесили, как это в бане выяснилось, хотя он и не показывал вида ранее, держался.
А тут терпение его кончилось отчего-то, и он решил показать зубы, поставить меня на место. И минут через пять после начала пьянки он не выдержал и пробурчал зло:
- Ну-у-у, Саша начал хвастаться по всегдашней своей манере первым и главным быть.
«Надоело уже», - было написано у него на скривлённом лице
