Моя земля не Lebensraum. Книга 2. Драп или отступление?

запряжённые в повозки, стояли неподвижно, опустив головы.
Из грязной воды сбоку от дороги торчал разбитый кузов грузовика. Рядом задними ногами и половиной брюха ушла под воду понурая лошадь. Судя по хомуту и оглоблям, лошади вылезти из болота не давала увязшая позади неё телега. Лошадь будто смирилась со своей печальной участью.
— Эх, несчастные животины! — тяжело вздохнул старшина Семёнов. — Ладно, люди с людьми воюют… А они за что страдают-гибнут?
 
Проходя между телег и машин, он отстёгивал сбрую, хлопками ладони по крупам прогонял лошадей с дороги.
Двое бойцов спустились к увязшей лошади, обрезали постромки, криками и ударами заставили лошадь вылезти на дорогу.
Говорков подозвал командиров взводов:
— Оборону организуем на вершине бугра. Дорогу на подъёме освободить от мусора, — Говорков кивнул на телеги и машины.  — Технику столкнуть вниз, по возможности, утопить. Для танков они не помеха, а если оставить — пехоте будет за чем прятаться во время атаки.
— Командир, я вот что подумал, — почесал щетину на подбородке старшина Семёнов. — Пару-тройку кабин на бугор затащить, они издали на башни вкопанных в землю танков похожи. Оглобли под них сунуть — от дула пушки не отличишь. Пусть фрицы думают, что у нас тут артиллерия и танки закопаны. Верно говорю!
Говорков молчал, раздумывая над шутейным предложением.
— Немцы вояки осторожные. Одно дело, когда все нас будут долбить, а другое дело, когда половина отвлечётся на стрельбу по «потешным танкам», — убеждал Семёнов.
Говорков кивнул:
— Думаю, есть смысл. Только сделайте, чтобы издали «пушки» были заметны, но замаскируйте, чтобы было непонятно, что это за «пушки».
Рота принялась обустраивать линию обороны.
Вскоре с той стороны, куда ушли войска, затарахтели колёса повозки. Пара лошадей притащила сорокапятку. На передке теснился расчёт «огневиков». Артиллеристы сноровисто отцепили пушку от передка, положили на землю два снарядных ящика, лошадей с передком отогнали в укрытие.
К Говоркову подошёл молоденький сержант, радостно представился:
— Здорово, командир! Сиротинин Николай, командир орудия.
— Здорово, — буркнул Говорков, назвал свою фамилию и пожал руку сержанту.
Раненая рука ныла, чувствовал Говорков себя очень устало.
— Чем помочь? — чуть снисходительно к пехоте спросил артиллерист.
— Снарядов что-то мало у тебя для помощи, — Говорков кивнул на снарядные ящики.
— Два штука, — с улыбкой сообщил артиллерист.
— Два ящика? — уточнил Говорков.
— Нет, два снаряда. Один подкалиберный, один осколочный. Во втором гранаты. И четыре ящика снаряжённых лент тебе комбат прислал.
   
Артиллерист открыл ящик с гранатами. Пять эргэдэшек на полторы противотанковые связки и пара десятков лимонок, пехоту шугать.
— Ну, комбат, помог! Ну, щедрая душа! Подарил сито с обечайкой да веник с шайкой — забирай, что хочешь. — Говорков всплеснул здоровой рукой, усмехнулся. Подумав, указал на дорогу: — Оттуда танки ждём. Пока не отстреляешь… «два штука», не отпущу. Но оба выстрела только по моей команде. Предупреди своих, кто хоть шаг в тыл без моего разрешения сделает, из пулемёта достану. Знаю я вашего брата.
— Все слышали? — бодро спросил артиллерист подчинённых.
— Ты-то по танкам, хоть стрелял? — скептически спросил Говорков.
— Приходилось, — уклончиво ответил сержант.
— Сколько подстрелил?
— Не считал. Мне за них трудодни не пишут.
— Вон туда ставь свой… пистолет на колёсах, — указал Говорков.
— Зря так, лейтенант. Пушка противотанковая: «Смерть врагу, хана расчету».
— Если только из соображений, что её поставить против танка. И ждать, что с ней сделает танк. Противотанковая, — повторил Говорков со вздохом. — Только труба пониже и дым пожиже. Чем от танка. Одно слово... «прощай, Родина!» (прим.: сорокопяточников, бивших по танкам с прямой наводки, гибло очень много, поэтому они себя называли «прощай, Родина!»).
— Между прочим, — обиделся артиллерист, — со ста метров пробивает броню в восемьдесят восемь миллиметров. Лобовую броню любого немецкого танка.
— Нет, на сто метров подпускать танки рисковано. Нам бы метров с пятисот.
— А с пятисот подкалиберным снарядом берёт броню в шестьдесят шесть миллиметров. У немецкого Т-3, между прочим, лобовая броня тридцать миллиметров.
— А нам в училище говорили, пятьдесят пять.
— Ну, это у модифицированных перед войной, — смутился артиллерист. — А в основном — тридцать.
— Ладно, убедил. Уважаю. Слушай сюда. Вон дерево, видишь? Метров четыреста отсюда. Даже чуть меньше. Как танк дойдёт до того дерева, ударишь осколочным. Для пристрелки. Потом наверняка — подкалиберным. И сразу дёру в разные стороны, потому что жить твоей пушке после этого — секунды…
Пушку поставили в стороне от дороги в яму, замаскировали ветками.
Говорков приказал построить личный состав, чтобы объяснить, каким макаром  он собирается без противотанковых ружей и «одним с половиной снарядом» остановить вражеские танки.
— Ну, я не знаю… — скептически покачал головой младший лейтенант Темнов, командир первого взвода. — С двумя снарядами и одной связкой гранат против танков стоять… Это ж верная командировка в могилёвскую губернию.
— Не боись, Темнов, — бодро хлопнул младшего лейтенанта по спине Говорков. — Мы — славяне. Мы прорвёмся. Мала коза, да на горе и она выше коровы в поле. И вообще… В безвыходной ситуации, когда нечего делать, положено браться за великие дела.
Рота построилась.
— Пехота — царица полей, — начал издалека Говорков. — Пулемет — главное оружие пехоты. Пока пулемет ведёт огонь, враг не прорвется даже ползком. А потому как танки у немцев без поддержки пехоты не ходят, наша задача — положить немецкую пехоту. Поэтому надо выбрать позиции так, чтобы немецкие танки нас не достали.
— Выбирай, не выбирай, а плюнет из пушки — и от любой позиции ямка останется, — уныло буркнул красноармеец Никишкин.
— Пулемёты установим на закрытые позиции, чуть ниже гребня, с этой стороны. При стрельбе с закрытой позиции пули идут по дуге, огибая гребень. Стальные щиты снять, чтобы не выступали над гребнем. Немцы перед собой увидят голый бугор поперёк дороги. Откуда ведётся стрельба, не поймут.
     
Красноармейцы работали всю ночь, Говорков тоже не сидел, контролировал обустройство пулемётных гнёзд, обследовал окружающую территорию. О раненой руке в хлопотах почти забыл.
Чтобы пулемётчики стреляли вслепую, не видя противника, для каждого пулемёта колышками разметили по гребню сектора обстрела. На дороге приметили ориентиры, до которых дойдут немцы и попадут под пулемётный огонь. Пулемётчики пристрелялись по ориентирам трассирующими пулями, чтобы в бою стрелять вслепую.
К Говоркову подсел младший лейтенант Темнов:
— Командир, это ж полная утопия, одним подкалиберным снарядом и пулемётами остановить танки.
— Полная, не полная… Приказ есть, надо выполнять. И мы его героически выполним, Темнов. Будь уверен: попробует немец хвост задрать — получит женского удовольствия по самое нехочу, будет лежать, раскорячив ножки, пока не отпустим.
Говорков подмигнул младшему лейтенанту.
— И нас за геройство наградят: тебя медалью, меня орденом…
— Ну, от скромности, командир, ты не умрёшь. Только хотелось бы, чтобы не посмертно.
— Трудно быть скромным, когда ты лучший! — со скромностью девицы, знающей свою непревзойдённую красоту, вздохнул Говорков. И спросил серьёзно: — Твои пулемёты на мази?
— На мази, — буркнул Темнов, уходя.
Говорков тоже встал и пошёл проверить, как бойцы обустроили «потешные» позиции в тылу.
     
Боец Тишкин, слышавший разговор Говоркова и Темнова, спросил у младшего лейтенанта Васина, командира третьего взвода:
— Командир, а про какую такую утопию говорил Темнов?
— Про утопию? Ну-у… Это наука, парень.
— Науку я уважаю, особливо, ежели от неё дети бывают... Наука — дело мудрое. Вот, к примеру, отчего птицы поют? Они же не люди, а поют! Или, взять попугая. Казалось бы, птица, а и то говорит по-русски. А фрицы, к примеру, не умеют! Вот ить, оказия какая… Так что там наука про утопию говорит?
— Как бы твоим кирзовым мозгам растолковать попроще… — задумчиво скривил лицо Васин и, сдвинув пилотку на лоб, звучно поскрёб стриженый затылок. — Скажем, пойдут немецкие танки по этой дороге, а мы их пулемётами с дороги сгоним в болото, они и утопнут. Вот это для нас и будет полная утопия.
— Хе-е… — пессимистически протянул Тишкин. — Разве ж танки пулемётами сгонишь в болото? Они ж не лошади… Чтоб им подавиться и на том свете, всем этим фрицам и гитлерам! Холеру им в бок.
Подумал, и удивился:
— Почему для нас утопия? Они ж утопнут! Значит, ихняя утопия!
— Ну, ежели думать задними полушариями, то так.
— Это какими, задними?
— На которых сидят.
— А передние?
— Это у женщин.

***
Утро, как обычно, началось с рассвета. Чуть прикрытая туманом пустая дорога, по которой вчера двигался поток людей, повозок и техники, выглядела мёртво. Давила неприятная тишина. На фронте от тишины всегда ждут неприятностей.
Над болотом в торчащих из воды берёзках запутались клубы тумана.
Поднявшееся солнце испарило туман, серое небо заголубело. На траве засверкали капли росы.
В прозрачной, густой тишине отрывистыми аккордами кричала неведомая птица. Гулкой очередью выстрелил дятел. Проснувшаяся кукушка спозаранку врала кому-то о бесконечной жизни.
— Эх и хорошая погодка, товарищ лейтенант! — с удовольствием потянулся рядовой Тишкин, то и дело шлёпая себя по щекам и шее — донимали комары, вылетевшие с рассветом на кормёжку.
— Что погода хорошая, это плохо, — покосившись на чистое небо, без радости ответил Говорков.
— Чего ж плохого? — удивился Тишкин.
— При ветре и дождичке немецкие самолёты сидят на приколе. А при хорошей погоде только и смотри, с какой стороны выскочат.
Подошёл старшина Семёнов.
— Командир, за бугром ребята строение какое-то из брёвен нашли. Я вот что подумал… Немцы прилетят нас бомбить — туго придётся. А ежели плоты связать, пулемёты на плоты, и водой в сторону уйти? Под кустами и меж камышей немчуры нас не увидят. Пусть бомбят пустое место.
— Дельная мысль, — согласился Говорков. — Расчёты у пулемётов оставь, остальных организуй на плоты.
Подумав, добавил:
— Пошли бойцов дно промерить, места для укрытий подыскать, чтобы в топь не залезть.
Два бойца взяли длинные палки и ушли искать места для укрытий на случай бомбёжки.
   
Палящее солнце двигалось к зениту. От болотных испарений было душно, как в бане. Раскатисто и яростно квакали лягушки. Комары спрятались от жары и почти не донимали бойцов.
Боец Тимохин сидел в каске, вспотевший и разомлевший. На солнце каска нагрелась так, что её нельзя тронуть рукой. Тимохин не снимал каску, даже когда спал, потому что боялся шальной пули или осколка. Известно: шальные пули — самые опасные. Перед войной цыганка нагадала ему, что умрёт он случайной смертью. Но ежели будет остерегаться случайностей, проживёт долго.
«Немецкая пехота не страшна, — размышлял Говорков. — Они нас не видят, куда стрелять, не знают. А мы их накроем, и густо. У них под мундирами такие же подштанники, как и у нас. Когда тебя в упор косят из пулемёта, любой в подштанники наложит…».
По дороге из тыла